Стрельцы шли важно, слегка косолапя, делая вид, что не видят восторгов окружающих. Ни дать, ни взять кремлёвская рота почётного караула!
– А что, в ногу ещё не ходят? – негромко спросил удивлённый Дёмин.
– В Европе в ногу начнут ходить после Тридцатилетней войны, а у нас – только при Петре Алексеевиче, – сообщил историк, изрядно поднаторевший в военном деле прошлых времён. – Ну, а наш знаменитый печатный шаг вообще в русской армии появится при Павле Первом, а впервые будет введён в Пруссии королём Фридрихом Великим.
Дёмин вздохнул. Ему как офицеру было тяжело наблюдать за таким безобразием.
Но вот показались рынды – юноши из самых знатных семейств, в белых летних шубах, с серебряными протазанами наизготовку. Охрана, скорее, символическая, но так положено.
В окружении юных телохранителей ехал и сам государь. Не в шапке Мономаха, не с жезлом-державой, не в мантии, а в старинной кольчуге, некогда принадлежавшей едва ли не основоположнику рода, в стальном шишаке и с мечом на бедре. Плечи государя прикрывал красный плащ.
Василий Иванович выглядел донельзя серьёзным и воинственным. Впрочем, в былые времена князь Шуйский водил в походы войска и побольше, нежели то, что он вел нынче к Смоленску.
– Царь!
– Надёжа-государь!
– Царь-батюшка! – заголосил народ.
Кое-кто принялся падать на колени, упираясь лбом в новенькие доски мостовых.
Вокруг рынд забегали слуги с не особо большими мешками и принялись бросать в толпу серебряные чешуйки.
Народ заголосил ещё громче, принявшись торопливо хватать царские дары. Как водится, кто-то схватил несколько копеечек, кому-то не досталось ничего, а теперь шло перераспределение ценностей – кого-то побили, кто-то кого-то придавил.
Бабы орали в голос, мужики матерились, а царь с телохранителями за это время успел скрыться из вида, освобождая дорогу новому отряду – немецкими мушкетёрам.
Немцы (среди которых были и англичане, и шведы, и прочая европейская братия) шли вразвалку, с мушкетами на плечах и подсошками, а ещё при шпагах.
Мушкетёров было немного – человек триста. Но, с другой стороны, каждому было заплачено по три ефимка, с обещанием выдать в конце месяца ещё по одному. Цены неслыханные!
Стрелец получал от казны восемь рублей в год, да ещё хлебом по два пуда в месяц (в год выходило ещё на четыре рубля), и был доволен.
Шуйскому, чтобы заплатить аванс, пришлось залезть в собственную казну. А что делать? После Клушинского позорища всем было известно, что наёмники перешли на сторону ляхов лишь потому, что Дмитрий Шуйский не заплатил им обещанные деньги. Второй раз такого позора было бы не пережить. Да и иноземцы, пожелавшие поступить на русскую службу, требовали изрядный задаток, не соглашаясь, чтобы оплата производилась «потом».
Мушкетёры чувствовали торжественность момента, потому облачились в однотонные камзолы и широченные, смахивающие на воздушные шары, штаны. На головах сияли надраенные до блеска каски с плюмажем. Шагали размеренно, неспешно, привлекая к себе неизбежное внимание благодаря непривычному для русского глаза виду.
Выход войска замыкал ещё один отряд стрельцов, но уже разномастных – кто в синем кафтане, кто в зелёном, а кто в клюквенном.
Это были городовые стрельцы, собранные по всем городам, острожкам и крепостям. Все воеводы отправляли каждого десятого воина на службу царю. Прибыло немного, но уж сколько есть…
В будущем царь собирался одеть их в кафтаны одного цвета и сделать из них особую стрелецкую тысячу, служившую лично ему, не подчинявшуюся никаким головам или сотникам.
Когда стрельцы ушли, народ какое-то время стоял в ожидании, надеясь, что удастся поглядеть ещё на кого-нибудь.
Поняв, что представление закончилось, принялись расходиться, удивляясь, что царь повёл на ляхов такую малую силу. Ну, где это видано, чтобы тыща воинов шли на королевских гусар? Да их там перебьют, как курей! Или до Смоленска не дойдут, разбегутся. Надо бы поболе, да не так идти, а эдак!
Из находившихся в толпе, кроме Свешникова и Дёмина, никто не знал, что основные силы, во главе с князем Дмитрием Пожарским, уже подходят к Можайску, а те отряды, что вышли из Спасских ворот, – это, скорее, демонстрация силы или показ личной гвардии царя Василия Ивановича.
– Ну что, боярин, – повернулся Дёмин к историку. – Завтракать пошли, что ли.
– Пошли, воевода, – согласился историк. – Командиры сыты – так и бойцам легче.
Глава 18
Польская армия покидала Смоленские земли. А что ей ещё было делать? Идти на Москву, оставляя в тылу непокорный город с боеспособным гарнизоном и странными союзниками, вытворявшими такое, что волосы у бывалых рубак становились дыбом?
Среди жолнеров ходили слухи о странных русских (их почему-то именовали сербами, но значит, это были какие-то русские сербы!), что били из маленького мушкета, не тратя времени на перезарядку, швыряли бомбы на такое расстояние, на какое не способна ни одна кулеврина или бомбарда, да ещё и разъезжали на повозках без лошадей. Но окончательно всех доконала молния, среди ясного неба ударившая в королевский шатёр. Может, воевода Шеин связался с нечистой силой? Или сам царь Василий Шуйский продал душу дьяволу?
Жив или нет его величество, никто не знал. Короля Сигизмунда так поспешно вывезли в Польшу, что даже его ближнее окружение, оставшееся под Смоленском, ломало голову – а что же случилось с королём? С отъездом Сигизмунда стояние под Смоленском теряло смысл. Если король погиб, то теперь следовало думать о созыве сейма, выборах нового короля, что означает сбор сеймиков – на это уйдут месяцы, а то и годы.
Польный гетман Станислав Жолкевский, взявший в свои руки власть в отсутствии короля и фактически ставший Великим гетманом[47], приказал начать отход. Втайне Жолкевский, который и раньше был против похода в Московию, не разделяя нелепого желания короля стать ещё и царём, вздохнул с облегчением. Теперь можно отвести армию обратно в Речь Посполитую, чтобы сосредоточиться на более важных задачах – войне со Швецией, охране южных рубежей государства. Но на первое место выступали всё-таки выборы короля. Король, хотя и имел власти меньше, нежели иной магнат в своём имении, олицетворял единое государство. Нет короля – рассыплется Польша, да и Литва откачнётся. И что дальше?
Старый солдат прекрасно понимал, что армию следует выводить по частям, а иначе дороги будут забиты конными и пешими, отчего сразу же начнётся хаос.
Первыми покинули свой лагерь гусары. Лучшая кавалерия Европы, насчитывавшая накануне сражения под Клушино почти шесть тысяч воинов, в битве потеряла с сотню, а тут уменьшилась едва не наполовину. Да и те, кто остался жив, лишились из-за бескормицы и падежа почти всех коней и были вынужден довольствоваться либо обозными лошадьми, либо крестьянскими клячами, которых смоленские землепашцы не успели спрятать.
Но с уходом не всё было гладко. Нет, воевода Шеин не стремился добивать ляхов, разрешая им беспрепятственной уйти. Мудрый воевода прекрасно помнил железное правило: загнанная в угол крыса бывает опасна! Но далеко не всё, что приказывал воевода, выполнялось.
В некоторых местах дорога оказалась перекопана, изрыта канавами, отчего приходилось спешиваться, вести лошадей в обход. А там, прямо на пути, откуда-то брался «чеснок», калечивший лошадей, а то и всадников; внезапно возникали «волчьи ямы», выкопанные прямо на лугу и искусно замаскированные ветвями и травой. Камушек, случайно сдвинутый с места, оказывался «предохранителем» туго натянутого самострела, посылавшего железный болт. А ночью из лесной чащи в гусар прилетали копья и стрелы, пробивавшие тела. Мчаться в чащу, в темноте отыскивать злодеев, мстить за убитых друзей было нелепо, и потому гусары уходили, стиснув зубы и проклиная на все лады Московию, а заодно и своего короля, загубившего лучших людей Ржечи Посполитой! Конечно же, они мечтали вернуться, чтобы поквитаться, да вот получится ли?
Беспрепятственно уходила польская пехота. Те, кто был оторван от сохи или вышел из ополченцев Кракова или Вроцлава, были рады-радёхоньки, что война закончилась. Вместе с ними уходили и немцы-наёмники, из числа тех, кто не пожелал перейти на службу к Шеину. Таких насчитывалось немного – десятка два. Если мерить военным раскладом, то от них всё равно было мало проку.
Казачий атаман Наливайко, командующий сотнями лёгкой кавалерии на службе у Сигизмунда, после исчезновения короля решил, что теперь он может делать всё, что вздумается. Он и раньше не отличался дисциплинированностью, но, по крайней мере, прислушивался к королевскому голосу, а теперь совсем распоясался, отказавшись подчиняться приказам польного гетмана. Решив, что коли нет серебра, его можно добыть и самим, казаки расползлись по всей Смоленской земле, пытаясь ограбить уже не раз ограбленные деревни. Однако, столкнувшись со свежими частями князя Пожарского, начавшего планомерно зачищать земли от мародёров, казаки поняли, что эпоха грабежей миновала. Как-то сумев соединиться, «наливайковцы» отправились к Смоленску, желая уйти вместе с поляками. Но, не дойдя до города каких-нибудь четырёх вёрст, наткнулись на сотни стрелецкого головы Костоломова, попытались прорваться, но были зажаты между пехотой и кавалерией и полностью уничтожены.
Второй атаман, гордо именовавший себя «козачьим гетьманом», паном Олевченко, вообще решил, от греха подальше, переметнуться к Шуйскому и даже предложил поставить на службу государю своих хлопцев. Но хлопцы, обидевшись на «гетьмана», взбунтовались. После того, как кто-то в запале зарубил атамана, разрозненные отряды умчались в сторону Польши, и Пожарский с Шеиным велели их не преследовать. Авось, в Польше они не дадут скучать тамошним обывателям.
Свешников и Дёмин могли лишь догадываться, что творится в Смоленске. Обстановку они знали только с чужих слов, а как оно было на самом деле, предстояло выяснить уже на месте. Покамест они «со товарищи» ехали из Москвы с чувством исполненного долга. Шуйского на престоле удержали, «имидж» царя-батюшки улучшили, с боярами-изменщиками покончили (или почти покончили), войско на окончательное снятие осады отправили. Спрашивается, что ещё человеку нужно для полного счастья? Ответ напрашивается очевидный – сваливать домой.