– На трех спутниках из семи стоят активные локаторы бокового обзора. Для них требуется высокая мощность, порядка трех киловатт. А орбита у них низкая, если ставить солнечные батареи, то возникает парусность, приводящая к заметному сокращению срока службы спутника.
– Так… – Юрий Владимирович качнулся с пятки на носок и обратно. – Подхожу к интересующему меня вопросу: как решаются вопросы радиационной безопасности?
– После исчерпания ресурса или в случае какой-либо аварии производится расстыковка спутника на два фрагмента, один из которых – реактор. У этого фрагмента есть своя твердотопливная двигательная установка, которая уводит реактор на высокую орбиту захоронения со сроком жизни свыше двухсот пятидесяти лет. По расчетам, он должен за это время полностью высветиться. Кстати, за десять запусков таких аппаратов у нас случилась одна авария, на «Космосе-367», в семидесятом году. Через два часа после запуска реактора произошел заброс температуры первого контура выше предельной, что вызвало расплавление активной зоны. Система активной безопасности сработала штатно: спутник расцепился, сработала двигательная установка, которая выведена на расчетную орбиту захоронения, где и плавится себе дальше, теплоотведения-то в вакууме нет… Разбирались потом – сборщик косорукий свернул голову контрольной термопаре.
– Ясно. – Андропов кивнул и подобрался. – А что будет, если вывод реактора на орбиту захоронения не реализуется?
– Тут два принципиальных варианта, – начал пояснять Титов. – Авария на этапе вывода на орбиту – первый. В семьдесят третьем так и случилось, двигатель доразгона не сработал, и аппарат упал в Тихий океан. Но поскольку реактор был еще холодный, ничего страшного не произошло – бульк, и все. А на случай второго варианта, когда с орбиты будет сходить горячий реактор, предусмотрена пассивная защита. Установка состоит из нескольких сегментов, стянутых стальной лентой. Предполагается, что при попадании спутника в плотные слои атмосферы эта лента должна быстро перегореть, отражатель – развалиться на части, а активная зона – сгореть в верхних слоях атмосферы, превратившись в мелкодисперсную пыль, которая будет выпадать на Землю годами, разносясь движениями воздушных масс по очень большой площади.
– Испытания не проводились?
– Нет. Дорого и вероятность аварии такого типа крайне низка.
Андропов молча смотрел сквозь экран монитора с плывущими контурами Европы и обдумывал услышанное. У него не было ни грана сомнения в том, что эта крайне низкая вероятность весьма скоро реализуется, иначе зачем бы «Сенатор» обратил на это его внимание? Осталось понять, чем это может грозить и можно ли это как-то предотвратить.
– Юрий Владимирович? – Устинов похлопал его по локтю.
– А? А, да… – Андропов встряхнул головой. – Мы получили предупреждение из достоверного источника… Очень достоверного, товарищи… Система пассивной безопасности «Бука» в случае аварии такого рода не обеспечит надежное распыление активной зоны в верхних слоях атмосферы. Нам рекомендуют… – Андропов достал из внутреннего кармана листок и прочел: – «Принудительное выбрасывание тепловыделяющих элементов газовым исполнительным механизмом».
– Слушай, – Устинов многозначительно взглянул на Андропова, – но чтобы такое советовать, надо, во-первых, знать даже не схему нашего реактора, а все в деталях. Во-вторых, иметь значительный опыт конструкторских работ по реакторам. И в-третьих, иметь некий опыт спуска аппаратов в атмосферу. И кто это такой шустрый? Нет, кто – понятно, как говорится, тут только я да мы с тобой. Но с чего это вдруг они стали нам подсказывать?
Юрий Владимирович улыбнулся, словно извиняясь, и развел руками:
– Что называется, без комментариев. Но, Дмитрий Федорович, я очень, очень прошу отнестись к этой рекомендации крайне ответственно. Источник серьезней некуда, поверьте мне.
Устинов слегка пожал плечами и повернулся к Титову:
– Герман, сколько до следующего запуска?
– Полгода. Только что крайний был, «Космос-954», восемнадцатого сентября.
– Ну хорошо. – Устинов коротко кивнул. – Обещаю, задачу конструкторам поставлю. Но надо будет сначала оценить объем. Может быть, для этого всю компоновку менять придется. А там изделие очень непростое. В восемьсот килограммов реактор смогли уложить. Тебя только этот вопрос интересовал?
– Да. – Андропов твердо посмотрел на коллегу по Политбюро. – Интересовал и очень беспокоил.
– Ну, считай, что ты скинул свое беспокойство мне. Разберемся. Пообедаем?
Они шли в столовую, перебрасывались малозначащими фразами, а в голове у Андропова который день настойчиво вертелись одни и те же вопросы: «Почему «Сенатор» шлет такие материалы именно мне? Ладно, первые письма были по профилю Комитета. Ну, почти все… Но сейчас? С какого бока надо писать об этой инфляции председателю КГБ? О месторождениях ниобия и алмазов? Об атомном реакторе спутника? Да даже по таблеткам Леонида Ильича можно было бы найти иного адресата. Понятно, что стране прокладывают путь в будущее, дают точку опоры. Но почему это делают именно через меня? Ведь я не первый и даже не третий в иерархии. От силы пятый-шестой. Что же такое «Сенатор» видит в будущем именно обо мне?»
Юрию Владимировичу страстно хотелось узнать ответ на этот вопрос. И побыстрее.
Среда 5 октября 1977 года, утро
Ленинград, Измайловский переулок
– Ну ты как? – сразу от двери обеспокоенно уточнил я и завертел головой в поисках стула.
Тома сдвинула под одеялом ноги правее и кивнула, мол, садись на тахту. Я обрадовался – так даже лучше.
– Уже легче… – Она поддернула одеяло повыше и опустила руки поверх. Тонкие пальцы сразу начали суетливо теребить ткань. Тома взглянула на них с укоризной и сцепила кисти в замок. – Глотать уже почти не больно, но температура по вечерам еще есть. И голова иногда болит.
Она полусидела, откинувшись на две подложенные под спину подушки, а тепло рыжевато-каштановых волос не давало забыть о разгулявшемся за окном листопаде. Мой взгляд невольно заскользил ниже, от прядей к ровному носику с горсткой неярких веснушек. Потом дальше, к живущей своей жизнью ямочке на щеке, и по стройной шее, к чуть выглядывающей из-под одеяла тонкой ночнушке. В ее вырезе началом легкого изгиба проступали две тонкие косточки, а в беззащитной впадинке между ними билась, гипнотизируя меня, торопливая жилка.
Я с трудом отмер и, стесняясь охватившей меня нежности, перевел взгляд левей, на дальний угол пододеяльника. Там, отброшенная, лежала книга с узнаваемой обложкой: «Антимиры». Рядом, вытянувшись во всю длину, разметался знакомый котярий. Он даже не потрудился приоткрыть глаза, настаивая на том, что-де, спит, но самый кончик пушистого хвоста нервно подергивался.
– Забавное соседство, – улыбнулся я, лихорадочно ища тему для непринужденной беседы.
Тома посмотрела туда же и непонимающе вздернула бровь.
– Ну… Мой кот, как радиоприемник… – продекламировал я.
– А! – посмеялась девушка. – Точно. А я и не заметила совпадения.
Кот прянул ушами и, приподняв голову, недовольно осмотрел нас.
– Точно, и глаза зеленые, – хихикнула Тома и слегка подергала его за заднюю лапу. – Что, Васька, ловишь мир? О тебе писали?
Тот недовольно выдернул лапу, с предельно брезгливым выражением морды оглядел ее и начал демонстративно вылизывать.
Я придвинулся к Томе и изучающе пригляделся. Склеры были чуть покрасневшими, кожа – бледнее, чем обычно, но по углам челюстей уже не выпирали лимфоузлы, а из-под глаз почти ушли темные круги. Губы, избавившись от сухих корочек, опять стали милыми и желанными. Тонкие такие, подвижные, с естественным четким контуром… Вот они мягко изогнулись, а по краям на щеках загуляли две небольшие ямочки. Потом кончики губ поползли дальше, и улыбка приобрела ехидный оттенок…
– Хм… – одернул я себя смущенно. Выпрямился и хрипловато продолжил: – Да… Плохо. Пустовато без тебя в школе.
Над переносицей у Томы коротко обозначилась сосредоточенно-вертикальная складочка, взгляд соскользнул с меня на обои за моей спиной. Улыбка на миг истаяла, но тут же вернулась.
– Скоро уже, – успокоила Тома. – Доктор сказала, дней десять еще.
– И пойдем в мороженицу? – Легкая хрипотца еще слышалась в моем голосе, но волнение улеглось, и я смог посмотреть Томе прямо в глаза.
Там мелькнуло что-то непонятное – она о чем-то задумалась, и это были явно не мысли о кафе. Взгляд ее на миг стал из тех, какие скульптор бросает на мраморную глыбу, в уме прикидывая, что таится в ее глубинах. Затем она отмерла, суетливо заправила за ухо некстати выбившийся локон и вдруг залилась краской. У рыжих девиц это происходит легко и сразу, вот и Тома вспыхнула вся, от кончиков ушей и лба до ворота ночнушки.
– Что? – От неожиданности я подался вперед.
– Ох… – прошептала она почти беззвучно, прижав ладони к пылающим щекам. Взгляд горестно заметался по одеялу, потом остановился, уткнувшись в одну точку. – Дюш… Как мне стыдно… Как никогда…
Тома подтянула коленки и, уронив голову, обхватила их руками. Теперь я видел только ее макушку и поникшие плечи.
Лет десять-пятнадцать назад, там, в циничном будущем, я в первую очередь подумал бы о том, а не ведется ли сейчас со мной расчетливая игра; холодно анализировал бы, сколько в этой сцене от искусства кокетства и тонкого умения манипулировать мужчинами; взвешивал бы плюсы и минусы в открывающихся возможностях.
Год-два назад я бы испугался за целостность кокона, которым кропотливо оплел свой затхлый мирок.
Сейчас же сердце дерзко, по-мальчишески кричало: «Хочу любить!» – и мне нечего было противопоставить этому горячему зову, рвущемуся из самой глубины души. Поэтому я просто ткнулся в темечко губами и, глубоко вдохнув запах волос, замер. В ушах будто зашумело море.
Мы молчали, и мне было хорошо и покойно.
Потом я двинулся и взял ее покорную кисть. Пальцы оказались холодными, и мне пришлось припрятать их между ладошками.