Хоть медицина не являлась его полем, но сейчас Юрий Владимирович был уверен на все сто. Когда врачи из КГБ по его заданию прочесали западные журналы и реферат на заданную тему лег ему на стол, вопросов не осталось. Совсем. «Сенатор» оказался прав и здесь. Клиническая картина нарушений в результате длительного приема барбитуратов в пожилом возрасте была словно списана с Генерального один в один. Особенно встревожило Андропова то, что принимаемый сейчас Брежневым препарат дает не нормальный физиологический сон, а черное тупое забвение с очень нехорошим выходом из оного поутру: ощущается разбитость, затруднение мышления, нарушение речи. И омерзительнейшее настроение на весь оставшийся день.
«Не только старость это, оказывается… Как он вообще с этим живет-то все эти годы? – Юрий Владимирович покосился на увлеченно гонящего машину Брежнева. – Нет, Чазову не отвертеться от смены препарата. Я не дам».
Кортеж стремительно влетел в Клин и пронесся по узкому мосту через реку Сестру. Брежнев опять прикурил, блаженно сделал первую затяжку и обратился к своему водителю:
– Саш, а помнишь, как мы впервые увиделись? Расскажи Юре, он, наверное, и не знает.
– Да… – протянул Рябенко, справедливо сомневаясь в неведении Андропова, но потом продолжил: – В тридцать восьмом это было. Уж сорок лет почти назад, однако… Я тогда в обкомовском гараже шофером был, в Днепропетровске. И вышло мне как-то повышение – возить первого секретаря. «Бьюик» дали… Поездил, приноровился, ну и подкатываю к обкому, становлюсь и жду. И тут выходит оттуда такой форсистый парень, густобровый, спортивный, в белой сорочке с закатанными рукавами, и в машину так нагло лезет. Я ему: «Куда! А ну пошел!» А он мне: «Поехали». Я ему «Пшел вон, я первого секретаря жду, Брежнева». А он мне: «А я и есть Брежнев».
Посмеялись.
Это Андропов конечно же знал. Все, что касалось Генерального, любая мелочь – ничто никогда не проскальзывало мимо председателя КГБ. Работа такая, курировать «девятку». Обложив его двумя преданными лично себе замами, Брежнев оставил за Андроповым его охрану. Это был знак доверия, мол, замов я к тебе приставить обязан по правилам аппаратной игры, но ничего личного, я тебе верю. Как и любую другую свою работу, эту – охранять и пестовать Генерального – Андропов делал не за страх, а за совесть.
Замелькали домишки Завидово, и кавалькада ушла с трассы налево, в заповедные леса на границе Московской и Калининской областей. Расположенные вплотную с сельской дорогой деревья мелькали, сливаясь, а Брежнев продолжал гнать вперед с молодецкой удалью, с заносами на, к счастью, некрутых поворотах.
– Леонид Ильич… – опять не выдержал Андропов, – неужели не страшно?
– Страшно? Не, это ерунда, – отмахнулся Брежнев. – Здесь не страшно, здесь все от меня зависит. Вот в шестьдесят первом, когда мой самолет над Средиземным морем истребитель из пулемета чуть не расстрелял, вот тогда, честно говорю, страшно было. Ни-че-го от меня не зависит, ничего… И на Байконуре в шестидесятом, после взрыва… Весь стартовый стол в обугленных телах… Вот это тоже было страшно. Потому что уже ничего не отменить. И безалаберность нашу – тоже! А не дай бог с ядерной бомбой учудят или с атомной станцией? Вот это – страшно. А на дороге я бог и царь. Все от меня зависит.
«Вот и Козлово, – с облегчением узнал Юрий Владимирович. – Все, сейчас пытка этой поездкой закончится. Колбасно-коптильный цех для разделки отстрелянной дичи… Поворот направо, и все… Ура, доехали! Аж не верится».
Брежнев лихо затормозил, и наступила тишина. На ватных ногах Андропов вылез из салона и глубоко вдохнул, оглядываясь. У крыльца скромного охотничьего домика стояли, встречая дорогого гостя, командир охотхозяйства генерал-майор Колодяжный и невысокий кряжистый Василий Щербаков, личный егерь Генерального. Чуть за ними в своей вечной потертой куртке из синтетики отсвечивал сединой на сумрачном фоне еще не до конца облетевшей дубравы улыбающийся Черненко.
– Здрав желаю, товарищ Генеральный секретарь! – взмахнул рукой Колодяжный.
– Здравствуй, Иван Константинович, здравствуй, дорогой. – Память у Брежнева на имена-отчества знакомых, их дни рождения, членов семьи была отличная: своего рода инструмент сильных мира сего. Даже едучи на охоту, на какую-нибудь дальнюю вышку, он сразу припоминал, что у егеря там есть маленькая дочка и ей надо обязательно взять подарок. – Здоров, Василий. Куда сегодня поведешь, на Большие Горки?
– Нет, – мотнул головой Щербаков. – С утра стадо у поповского омута переплыло на ту сторону, сейчас у сторожки пасутся, туда и двинем.
– Хорошо. Костя, давай. – С хитрецой улыбаясь, Брежнев повернулся к Черненко.
Тот протянул Генеральному небольшой аккуратный сверток.
– А с днем рождения тебя, Василий! Ты думал, Леонид Ильич забыл? А вот нет! – протянул он подарок и обнял товарища. – Леонид Ильич все помнит, полковник!
– Служу Советскому Союзу! – вытянулся враз повеселевший егерь.
– А звезду вечером обмоем… – Брежнев довольно потер руки. – Переодеваемся, и вперед!
Уже через пятнадцать минут охотники и егеря грузились в лифтованные «Волги». В багажники легла стопка небольших дипломатов с перекусом: по несколько бутербродов и по четвертушке коньяка в каждом. Егеря сели с ружьями. Еще не так давно это было жестко запрещено, как же – оружие вблизи Генерального у кого-то, кроме сотрудников «девятки»! Однако три года назад, в Крыму, огромный подраненный секач сумел подкрасться к охотникам со спины, и егерь лишь чудом, в прыжке, ногой в спину, успел убрать подопечного с пути мчащегося мстить зверя. У Брежнева оставался только один заряд в штуцере, чтобы остановить разворачивающегося для следующего броска кабана, и он не оплошал. С тех пор порядок и поменяли.
– Ну, все готовы? – Леонид Ильич отчетливо торопился.
Глаза его лихорадочно блестели, активно жестикулирующие руки подрагивали. Он был уже вовсю околдован охотничьей страстью и волновался так, что казалось невероятным, что сможет попасть в зверя. Однако Андропов знал – это впечатление ошибочно. На охоте Брежнев отличался молниеносной реакцией и превосходной стрельбой – зверя он клал обычно с первого выстрела.
– Поехали! – азартно скомандовал Генеральный, и охота началась.
Тот же день, поздний вечер
Московская область, Завидово
Леонид Ильич не любил мягких кресел и просторных помещений, оттого посиделки после охоты проводились в небольшой комнате. На стульях вдоль длинного стола с трудом бы разместился десяток. Сейчас, впрочем, здесь сидели лишь трое членов Политбюро, остальные деликатно разошлись.
На белой льняной скатерти по обыкновению лежали в блюдах копчености, разные сосисочки и присланные с Украины Щербицким маленькие, на один укус, колбаски. Была рыбка заливная и непременно квашеная капуста, очень достойная, с клюквой; чуть дальше стояли соленые хрусткие огурчики, моченые помидорчики и яблоки. Спиртного было мало: сам Генеральный за столом обычно ограничивался двумя-тремя рюмками перцовки, остальные стремились соответствовать.
– Зря ты, Юра, так мало мяса съел, – осуждающе качнул головой Брежнев и наставительно продолжил: – Надо, надо обязательно есть мясо диких животных, в нем много микроэлементов, мне врач говорил. Вот попробуй почки заячьи, их для меня тут по особому рецепту готовят.
Андропов послушно добавил в свою тарелку указанное блюдо и, наколов на вилку, отправил пережевывать.
Азарт обсуждения удачной охоты уже сошел на нет, и Брежнев размяк, окончательно придя в благодушное настроение.
– Душевно сидим, – подтвердил он наблюдение Андропова и, неожиданно повернувшись, пристально посмотрел на него: – Юра, ты что-то спросить хочешь?
Тот в который раз поразился интуиции Генерального в отношении людей. Как он их чувствует? Насквозь видит, и успешно соврать ему почти невозможно.
Андропов завидовал этой, пожалуй, сильнейшей стороне Брежнева. Тот буквально коллекционировал людей. Мог годами изучать каждого попавшего в поле зрения, постепенно оценивая в разговорах как деловые качества, так и преданность стране и себе лично. И лишь досконально разобравшись, дойдя до сути человека, он придирчиво подбирал ему подходящее место на том или ином уровне пирамиды власти – такое, чтобы можно было стоять на самой ее вершине, не сомневаясь в крепости основы. Предателей среди поставленных им не встречалось.
– Да, – согласился Юрий Владимирович. – Действительно хорошо сидим. Стоит ли портить такой вечер делами?
– Нет уж, нет уж. – Леонид Ильич придвинул к себе белый фарфоровый стаканчик с золоченой полоской поверху, сдернул с него перевязанную ленточкой бумажную крышечку. – Давай говори, я ж вижу, что ты маешься весь вечер.
Генеральный влил в себя мечниковскую простоквашу, вытер салфеткой молочные усы над верхней губой и дернул кустистой бровью, мол, излагай.
– Вопрос хочу вынести на Политбюро, Леонид Ильич, по экономике. Пока хотя бы обсудить по первому разу. Завелась у нас тут одна проблемка нехорошая. Вот… Предварительно с вами проговорить хотел. Может, не сегодня?
Брежнев поскучнел, и Андропов отлично понимал почему. Экономика – это вотчина Косыгина, единственного члена Политбюро, с которым у Генерального никак не складывались теплые личные отношения. Уважать он его уважал, и сильно, но не любил. Это была взаимная антипатия на каком-то химическом уровне. Даже увлечения у них были совсем разные: охота и бассейн у Брежнева, отдых на Черном море, песни военной поры и хоккей, а по молодости многочисленные, но несерьезные интрижки; Косыгин же был завзятый рыбак, мастер спорта по гребле, любил отдыхать в Юрмале, предпочитал баню, футбол, песни Эллы Фицджеральд и был однолюбом.
– Что там еще у тебя накопали? – проворчал Брежнев.
– Денег на руках у населения стало слишком много. Похоже, в семьдесят втором мы слишком сильно повысили зарплаты. Да и потом сплоховали, не смогли строго выдержать заложенное в том постановлении ограничение роста зарплат приростом производительности труда.