«Ничего, – думал я. – Ничего. Это того стоит. СССР с Афганистаном и СССР без Афганистана – это две большие разницы. Не говоря уже о самом Афганистане. И пусть я единственный, кто может в этом мире это оценить, мне этого достаточно. Ну… Должно быть достаточно». Успокоив себя так, я проваливался обратно то в зыбкие, словно сотканные из розовой паутины, то в тяжелые, словно топор мясника, сны.
В последующие дни сообщения о неудавшемся заговоре перекочевали на другие радиоволны, не балуя, впрочем, подробностями. Лишь сегодня я впервые обнаружил следы события в советском информационном пространстве. И вот я в который раз перечитываю, вбирая навечно в память, короткую, на три небольших абзаца, заметку с третьей страницы «Правды». Доклады посольских и разведок, пройдя через горнило обсуждений в ЦК, и даже, вполне вероятно, через Политбюро, выкристаллизовались в чеканную позицию, каждое слово в которой имеет свой вес.
Я прикрываю глаза и медленно прокручиваю в уме текст. «Правительство Афганистана обезвредило группу заговорщиков крайне левого толка».
Так… «Обезвредило» – значит, хотели нанести вред. Заговорщики – не наши, наши «заговорщиками» не бывают.
«Безответственные элементы, потерявшие связь с марксизмом-ленинизмом, нанесли вред мировому коммунистическому движению…»
Еще раз, для всех: заговорщики не с нашего двора. Осуждаем.
«Небольшая группа экстремистов демагогией вовлекла в заговор некоторое число искренних патриотов…»
Вот здесь не понял, кого выгораживаем? Рядовых членов «Халька»? Хорошо, если так. Очень хорошо.
В завершающем абзаце – несколько фраз лидера афганских коммунистов Бабрака Кармаля с призывом к единству всех левых сил страны и коротко – сообщение о его предстоящем визите в СССР.
Тоже понятно, «Парчам» призывает остатки «Халька» влиться в свои ряды, а визит в Москву сразу после разгрома левацкого заговора дает этой партии определенную защиту внутри страны.
Жаль, что радио Кабула никак не ловится. Я б послушал.
С сожалением протер коркой остатки растекшегося по тарелке соуса и перевернул лист. Так, что у нас сюда, на четвертую полосу согнали?
«Сегодня шахтерский Донбасс с глубокой скорбью проводил в последний путь выдающегося новатора производства». Угу, похороны Стаханова в Торезе.
Мощный взрыв в столице Ливана. Забастовка государственных служащих в Италии. Подпольная торговля новорожденными в Париже. Продолжается извержение вулкана Этна на Сицилии. «Спартак» заканчивает свой год в первой лиге матчем против грозненского «Терека».
В рубрике «новые имена» – фото дебютантки кино Ирины Алферовой. Короткое интервью с восходящей звездочкой. Я, кривовато улыбаясь, наискосок пробежался по рассказу о том, как глубоко перевернуло и перепахало ей душу вживание в роль Даши в киноромане «Хождение по мукам». Хотя кто знает? Вдруг я перебарщиваю с цинизмом?
Ну что ж, теперь за официальную часть, на первую страницу. Встреча Брежнева с Луи Арагоном – имели теплую дружественную беседу.
Торжественное заседание в Кремле, посвященное 60-летию революции. Приветственное слово Суслова… Я пробежался глазами по выступлению Михаила Андреевича. Слова в нем были приглажены так, чтобы, не дай бог, не потревожить ни одну извилину у слушателя. Текст соскальзывает с мозга, как вода с тефлоновой сковороды. Хорошо хоть короткий.
А что наш дорогой Леонид Ильич? И я углубился в доклад Генерального «Великий Октябрь и прогресс человечества».
Сразу стало ясно, что Брежневу и Суслову писали разные люди. Если за велеречивостью Суслова невозможно обнаружить мысль, стоящую обдумывания, то в тексте Брежнева, выполненном энергичным и порой даже рубленым слогом, каждый второй абзац взывал к диалогу. Странно, в прошлый раз я этого не замечал.
Вот, например, я зацепился взглядом за кусочек текста: «Подводя главный решающий итог шести десятилетиям борьбы и труда, можно с гордостью сказать: «Мы выстояли, мы выдержали, мы победили!»…»
«Ох! – проворчал я про себя. – Знал бы ты! Да не победили еще, дорогой товарищ. Дальше надо стоять и выдерживать…»
«…Октябрь доказал возможность коренного изменения политических основ общества. Получен ответ на самый острый, самый животрепещущий вопрос политики: является ли монополия эксплуататоров на власть вечной или она может и должна быть заменена властью трудящихся…»
«Вот как бы и да, но тут же и нет. – Я потер лоб. – И ведь на самом деле вопрос о неразрывности связи между властью и капиталом является одним из основных. Именно неверие в то, что эту связь можно разорвать, и толкнуло основоположников на тезис об отмене частной собственности. Социал-демократы же считали возможным народовластие даже в условиях господства частной собственности. И кто оказался прав? Знаю ли я ответ даже сейчас?»
Я оторвался от мыслей и бросил обеспокоенный взгляд на часы. Так, еще пяток минут есть. Что там дальше?
«…экономический потенциал страны за последние 10 лет почти удвоился. Уровень реального благосостояния граждан вырос на 60 процентов. На 30 процентов вырос жилой фонд. Удвоен выпуск продукции народного потребления, в два раза вырос и розничный товарооборот…»
Впечатляет. Жаль, что следующие десять лет были совсем иными.
«…будущее нашей экономики – в повышении эффективности. Иного пути обеспечить динамичное развитие у нас нет…»
Ох верно, Леонид Ильич, ох и правильно. Только как?! Я покачал головой и продолжил чтение.
«…заглядывая в будущее, мы должны сделать и еще один вывод. Все большую роль будет играть уровень сознательности и гражданской ответственности. Воспитывать в человеке устремленность к высоким общественным целям, идейную убежденность – одна из самых первостепенных задач. Здесь проходит очень важный фронт борьбы за коммунизм…»
Я вскочил, сложил посуду в раковину и принялся стремительно облачаться в форму. Опять Брежнев прав. Только как победить на этом фронте? Нет, идея есть, но смогу ли я ее реализовать? Хватит ли харизмы?
– …третья партия финального матча претендентов, проходящего в Белграде, – донеслось из радио, и я прислушался, осененный неожиданной догадкой, – завершилась поражением советского гроссмейстера Бориса Спасского. Таким образом, счет в матче стал на пол-очка выше в пользу претендента.
Я в сердцах громко хлопнул ладонью по лбу и криво улыбнулся. Дошло наконец. Понял, почему Яся в последние дни ходит как не от мира сего. Матч претендентов в Белграде! А я чего только не напридумывал про своего агента влияния.
Надо отловить и допросить с пристрастием, вдруг что подскажет. А то стоит у меня на любовном фронте какая-то невнятная погода. Вроде и солнышко посвечивает, и откровенного ненастья нет, но порой из милых глаз сквозит опасливым холодком стерегущая мое неловкое движение зима.
После кошмара начала сентября, когда я несколько дней ходил как выпотрошенный, а Томка шарахалась от меня, как черт от ладана, наши отношения заметно выправились, особенно после разговора по душам во время ее болезни. Теперь мы легко болтаем и вместе смеемся. Я провожаю ее из школы, и это уже ни у кого не вызывает насмешек. Порой мы вместе ходим по магазинам, и тогда я тащу сумку с продуктами. Я даже недавно правил ей произношение в стихотворение Бёрнса. Да уже ее бабушка, встречаясь со мной на улице, приветливо мне улыбается! Но, черт возьми, между нами так и висит незримая, но вполне осязаемая грань, пересекать которую не стоит. Какой там положить руку на талию? Какое повторение весенних поцелуев, о чем вы?!
«Эх, Тома, Тома… – Я поправил галстук, а потом, не удовлетворенный результатом, перевязал его заново. – Откуда этот ледок? Как же мне его проломить?»
Тот же день, чуть позже
Ленинград, 8-я Красноармейская улица
Яся сидела на невысоком подоконнике и болтала ногой, буравя взглядом потертую на сгибах газету «64». Я подкрался со спины и тихонько дернул за одну из прядок.
– Ай! Ты чего?
– Признавайся, ты за кого? – Я присел рядом и тоже заболтал ногой.
– В смысле? – Яся недоуменно состроила брови домиком.
– За Спасского или за Корчного? – залихватски подмигнул я.
– А… – заулыбалась она, поняв. – Я за шахматы!
Мне стало интересно.
– А кто выиграет, как думаешь?
– Спасский, – не задумываясь, ответила Яся. – Он сейчас на вершине своих возможностей, а Корчной уже начал спускаться. Возраст. – Она огорченно развела руками. – А потом Спасский Карпову проиграет.
Я хмыкнул. И ведь не скажешь: «А вот и не угадала!»
– А мотивация? У Корчного она явно выше, ему есть что доказывать. – И, приглушив голос, добавил: – А гражданин Советского Союза Спасский и так в Париже постоянно проживает. Сладко спит, вкусно ест… Ему выше головы прыгать уже не надо.
Яся аккуратно сложила газету и засунула ее в портфель. Потом посмотрела мне в глаза:
– Я такого не слышала. А вот Корчной – антисоветчик. Но я все равно за шахматы.
– Вот, кстати, – возразил я, – как раз Корчной-то ничуть не антисоветчик. Он против СССР никаких заявлений не делал. Ну остался на Западе, да, но про советский строй молчит, как рыба об лед. А вот твой Спасский, между прочим… – Я многозначительно замолчал.
– Ну уж мой… – Яся неожиданно ткнула мне пальцем в бок.
– Ай! – Теперь пришла моя очередь взвизгнуть. Боюсь щекотки, да.
– Давай договаривай, раз начал. – Яся опять нацелила палец на мой бок и угрожающе им пошевелила.
– Так вот, – капитулировал я, – твой Спасский знаешь, что про Кереса сказал? «Его судьба несчастна так же, как судьба его страны».
– Керес, Керес… Хм, он из Таллина. – Яся многозначительно поиграла бровями. Дошло.
– И в шестьдесят восьмом Спасский вел себя неправильно, – продолжил ябедничать я.
Яся недоуменно взглянула на меня:
– В шестьдесят восьмом? А что тогда было?
Я только крякнул и спустился с подоконника:
– Пойдем, звонок скоро.
Мы неторопливо побрели в сторону класса, и я перевел разговор на безопасную тему: