Сошел с последней катушки и на ватных ногах побрел дальше, изо всех сил стараясь не изменить скорость ходьбы.
«Ну что, наигрался в Джеймса Бонда? – глумливо вопросил внутренний голос. – Не в свои сани не садись. Это высшая лига, сынок. Готовь мыльно-рыльные, через неделю придут».
Идиот. И это я себя не оскорбляю, это я себя называю. Мальчишка. Так тебе и надо.
Я прислушался к звукам за спиной. Машина едет по карману? Будут брать? Уже все?!
Зазнобило, и подвздошье налилось дурнотой.
Мимо неторопливо проехал серенький «москвич». Я засунул нос в шарф поглубже. Благословенна метель, позволяющая мотивированно прикрывать лицо! Машина вывернула на проспект и затерялась в потоке оранжевых огоньков.
Свернул во двор, колоссальным усилием воли преодолев соблазн обернуться. Рано контролироваться, да и бесполезно пока.
«Что, что делать?! Изымать письмо? Поджигать ящик? – в голове мысленно зашелестела страницами «Поваренная книга анархиста». – Так, как изготовить запальный желатин… Первичные формы динамита… Пикриновая кислота… Алле, пацан, вернись на землю!»
«Что делать, что делать… – выдохнул я. – Да ничего уже делать не надо. Поздняк метаться. Проверяйся и поезжай домой».
Поздний вечер того же дня
Ленинград, Измайловский проспект
– Мам. – Я устало опустился на табуретку и сонно потер глаз, а затем совершенно неожиданно для себя широко зевнул.
Спать. Упасть под одеяло, свернуться в рульку, забыть обо всем и спать… Но сначала надо завершить этот день.
– Что, Дюш? – Мама продолжила перебирать гречу, вытаскивая из насыпанной на стол кучки сор и шелуху. Мусора набралось уже прилично, со жменьку, но и крупа уже почти вся пересыпана в кастрюльку на коленях.
– Вот. – Я торжественно положил на стол стопку разномастных купюр. – Мой первый заработок, сто двадцать рублей. Джинсы продал через комиссионку, вот квитанция. – Поверх денег легла помятая бумажка с печатью.
– Ох… – Мама отставила кастрюльку и странно посмотрела на меня. Чего было в этом взгляде больше, гордости или озабоченности, я не разобрал. – Ох, Дюш…
Она притянула меня к себе и два раза быстро чмокнула куда-то над бровью, а потом ласково потрепала волосы на затылке. Это бесхитростное действие возымело неожиданный эффект – из моей головы разом выдуло накопленную за день тревогу и усталость.
Мама подхватилась и унеслась хвастать в большую комнату, а я обмяк, положив голову на согнутый локоть. Отрешился от летящих из глубины квартиры победных ноток маминой реляции и просто смотрел на улицу. Там, на крыше дома напротив, хулиганил ветер, раз за разом сталкивая с карниза снег, и тот клубился мохнатыми хлопьями, то закручиваясь волнами, то рывком улетая вдаль.
– Ну-ка, ну-ка. – На лопатку легла папина ладонь. – Давай докладывай. Ты это что, в спекулянты решил заделаться?
Голос был ироничен. Я с трудом вышел из медитации и развернулся на стуле. Ну да, настроение у папы игриво-приподнятое, а из-за его плеча, приподнявшись на цыпочки, весело подмигивает мама.
– Но-но… – помахал я пальцем. – Спекуляция – это перепродажа готовых изделий или после внесения в них незначительных переделок. А я же занимаюсь глубокой творческой переработкой исходных материалов. Это, папа, называется кустарным промыслом!
– Кустарь-одиночка, значит. Гениальный портной-интеллигент, – поставил папа диагноз, садясь. – И что, совсем-совсем ничего не нарушаешь?
– Нарушаю, – легко согласился я. – Не купил в местном Совете лицензию на портняжничество.
Про более серьезное нарушение, неуплату налога, я благоразумно умолчал.
– О! – Папа поднял палец. – Добровольное признание тебе зачтется.
– Может, купить? – с тревогой вмешалась мама. – Сколько она стоит?
– Цельных пять рублей, – ответил я. – Но мне не продадут из-за возраста. Да фиг с ней, с лицензией. Я шить на продажу буду не часто. В самом худшем случае светит штраф двести рублей. И то необязательно, ибо несовершеннолетний, да в первый раз… Да и… – Я поколебался, но потом все-таки сказал: – Мои джинсы все равно на прилавок не попадают. Я с директором магазина договорился, уходить будут так, по знакомым. Эта квитанция – вас успокоить, что деньги не с кистенем на большой дороге добываю.
– А зачем вообще весь этот огород городить? – задал папа ключевой вопрос. – Денег нам хватает, еще и остается. Тебе даем сколько попросишь, всегда, никогда не отказываем.
Я потеребил кончик носа:
– Наверное, действительно повзрослел я. Бегать к вам с протянутой рукой каждый раз, когда нужен лишний рубль, чтобы девушку в кино сводить, мне уже как кость поперек горла. Легче самому заработать раз в месяц. Вот…
Мама зашла мне за спину и молча обняла за плечи. Папа, задумчиво двигая бородой, смотрел в потолок, что-то подсчитывая.
– И сколько получается на круг? – спросил он.
– Ну… Вот сто двадцать получил. Можно было больше, но я решил не жадничать, так надежнее. За вычетом всяких расходов – семьдесят пять рублей прибыли.
– А долго шил-то?
– Часа четыре вместе с раскроем. Это если никуда не торопясь.
– Хех, – усмехнулся папа. – Следствию все понятно. А я за рабочий день тринадцать рублей получаю, если посчитать. Тебе и высшее образование тогда не нужно? – Он испытующе взглянул на меня.
– Не-не-не. Это хобби, и таковым оно и останется. – Мой рот совершенно неожиданно разорвала зевота. Я сладко потянулся, выгнувшись. – Детям – мороженое, девушкам – цветы.
– Хорошо, – сказал папа. – Тогда вот тебе на мороженое.
И он вернул на стол стопку. Я молча покачал головой и разделил ее на две неравные части.
– Вот, так правильно. Сорок рублей – компенсация понесенных затрат, чтобы можно было следующие сделать. Ну и десятку на личные расходы. А остальное в семейную кассу, так правильно будет. Мне много не надо. Ну, по крайней мере, пока.
– А ничего так, удачный получился. – Мама потрепала мне вихры на затылке и грозно повернулась к папе: – А я ж тебе говорила, давай двоих или троих заведем! А ты!
– Дык, Ирочка, – он опасливо отодвинулся к стенке, – еще не поздно!
– Ну, – поднялся я, – не буду вам мешать. Знаю, мое слово – последнее, но я бы предпочел сестренку.
– Может, котеночка завести? – неуверенно предложил папа.
– Ты еще рыбок предложи завести! Сушеных, под пиво!
Я закрыл дверь, отсекая себя от шутливой перебранки родителей на кухне, и встал у кровати, тупо глядя в окно. Сил идти в душ не было. Да и черт с ним, с душем, раз в полгода можно и немытым лечь. Я содрал с себя одежду и комом бросил ее в сторону стула, а затем со стоном облегчения упал на кровать и забился с головой под одеяло. Озноб, вселившийся в меня на Ленинском проспекте, никак не проходил.
«Заигралось дитя…» – неумолчным эхом носилось в голове. Затем откуда-то из дремучих глубин памяти выполз уродливый, где-то давным-давно случайно услышанный обрывок «пролонгация реверберации», и это была последняя мысль.
Я упал в сон, как с обрыва. Сначала под бессильными ногами зазмеились по стеклу трещинки, а потом начался медленный, но страшный полет-скольжение над мрачными лестничными маршами внутренней тюрьмы на Лубянке. Я считал этажи, почему-то вслух, на дари, и никак не мог дождаться последнего – шестого. Так и провалился в беспамятство в ожидании дна.
Глава 8
Пятница 18 ноября 1977 года, день
Ленинград, Большой дом
– Повезло, – добродушно заметил генерал. – Везучий вы.
Жора кивнул, продолжая раскладывать крупные, размером со стандартный лист, отпечатки.
– Вам спасибо. Грамотно вычислили и точки, и вероятный период.
Жора взял из стопки верхний снимок и на пару секунд замер, оценивая картинку. Лицо его было спокойно, но легкая дрожь уголков фотографии выдавала волнение и азарт. Чуть слышный разочарованный выдох, и очередной глянцевый лист лег на стол.
– Да это-то как раз не так сложно было, – усмехнулся, глядя на него, контрразведчик и начал, загибая пальцы, перечислять: – Все вбросы писем происходили во второй половине дня. Недалеко от станций метро по первой линии. На крупных улицах, но не в тех местах, которые часто посещают иностранцы. Не сразу на выходе из метро, но и не очень далеко от входа. А дальше мы просто отбросили три привокзальные станции и те, где уже были вбросы… Так выделили одиннадцать станций, где высока вероятность следующего появления объекта. Чуть проредили ящики вокруг них, и после привлечения слушателей из «семерочной» школы хватило сил взять оставшиеся точки под контроль с утра и до ночи.
– Ну вот, а вы говорите «везение». Умение, Владлен Николаевич, умение.
– Везение, везение однозначно, – решительно не согласился Блеер. – Выявить действующую закономерность поведения объекта по трем случаям – это везение. Могло оказаться банальным совпадением.
Толстая пачка наконец разложилась в три ряда на длинной, обтянутой черной кожей столешнице, и Жора пригорюнился, рассматривая единственную удавшуюся серию из пяти снимков. По иронии судьбы на них было одно и то же: вид объекта сзади.
Он еще раз пробежался взглядом, запоминая шапку с опущенными ушами, кусочек клетчатого шарфа, короткую темную курку, черные штаны и ботинки. На самом первом кадре, зафиксировавшем вброс, был виден еще кончик носа. Но сколько там того носа?! По этому фрагменту якута от грузина не отличить!
– Проклятье… – Ноздри Минцева гневливо раздувались. – Ну нет бы он отходил от ящика в другую сторону! Просто закон подлости какой-то!
– Да, с этим немного не повезло, – меланхолично согласился генерал. – Объект прошелся крайне неудачно для нас. Со стационарного поста, где размещен длиннофокусный фотоаппарат, все время было видно только его спину, он даже при вбросе письма в профиль практически не повернулся. Чтобы получить лицо, сотруднице пришлось выходить ему навстречу и снимать с руки, с помощью закамуфлированного в сумочке «Аякса». В движении, при отсутствии дневного освещения, в снегопад, при фиксированном на пять метров фокусе… Пыталась сделать серию с ручной выдержкой, что, в общем, было оправданно. Но нужно быть удачливым асом, чтобы в таких условиях снимки получились. Ничего удивительного, что почти вся серия смазана. Вы бы, – Блеер внимательно посмотр