– О! – отобрала один конверт. – Сальваторе Адамо! Можно?
– Ставь, конечно, – кивнул я, отстригая нитку.
– А как? – Она с опаской смотрела на проигрыватель.
– Смотри.
Я поднял крышку проигрывателя, затем бережно взял диск за края и бережно опустил на резиновую подкладку вертушки. Вжал кнопку, и черное виниловое тело начало медленно и торжественно вращаться. Неторопливо провел от центра к краям кругляком с бархоткой, убирая редкие пылинки. Двумя пальцами осторожно приподнял звукосниматель и наклонился, прицеливаясь. Плавно, как пилот, нашаривающий колесами полосу, опустил, и игла поймала дорожку. В динамике мерно зашуршало.
Я замер, затаив дыхание. Ох как давно я не слышал этого колдовского звука! Этот на первый взгляд лишний шум каким-то волшебным образом делает музыку настоящей. Есть в этом что-то от таинства рукоположения, передающего тепло ладоней от поколения к поколению. Глубина дорожек винила так же напрямую восходит к дуновению воздуха у губ артиста; поэтому, слушая винил, мы ощущаем жизнь.
Еще миг мы вместе нависали над плывущим по кругу диском, а потом серебряный голос прочувствованно вывел первые строки.
На удивление ловко грассируя, Яся стала негромко подпевать, отступая к креслу. Уютно устроилась в нем, забравшись с обеими ногами, и прихватила полы халата коленями. Я встал к машинке, и на музыку начал накладываться короткий стрекот челнока. Но Ясе это не мешало – она умиротворенно покачивала головой в такт и в некоторых местах чуть слышно напевала.
Эта элегическая расслабленность ее и подвела – пола халата предательски выскользнула и упала на пол, приоткрыв стройное бедро почти на всю его длину.
– Ой! – дернулась девушка, уловив мой разгоревшийся взгляд.
– Ой, – повторил я, напрочь запарывая шов. – Да чтоб тебя! Выгоню!
Яська торопливо вернула строптивую полу на место и укорила, глядя исподлобья:
– А вот на Тому так смотри.
– Всеядная я… – предпринял попытку хоть как-то оправдаться.
– Хорошо хоть не плотоядная, – усмехнулась Яся. На щеках ее проявилось по красному пятну.
– Природа наша такова, – сказал я и поспешил успокоить: – Но ты не волнуйся, это контролируемо.
– А может, – лукаво улыбнулась девушка, – я бы и хотела немного поволноваться.
И тут сквозь музыку мы расслышали негромкий хлопок, донесшийся из прихожей.
Мы замерли, глядя друг другу в глаза, словно застигнутые на горячем любовники. Затем я опасливо двинулся на звук. Яська на цыпочках пристроилась за моим плечом.
Я осторожно потянул дверь на себя.
Первой мыслью было: «Нет. Этого просто не может быть. Мне привиделось», причем я был в этом абсолютно твердо уверен. Не может, ну никак не может мама оказаться здесь и именно сейчас. Не может стоять в двух шагах от нас, переводя растерянный взгляд то на меня, то на открывшуюся ей в глубине моей комнаты картину.
Я молча заглянул в свою берлогу, и мне тотчас захотелось зажмуриться, но зрелище уже успело впечататься в память со всей безжалостностью: белый передник был брошен поперек стола, а поверх него разметалось темно-коричневое платье. Один его рукав кружевной манжетой обессиленно тянулся к полу; торопливо вывернутая майка одной лямкой зацепилась за спинку стула.
От красноречивости увиденного я впал в ступор.
– А меня вот с работы пораньше отпустили… – как-то виновато сообщила мама.
– Мама, – решительно выпалил я, – это не то, о чем ты подумала…
И тут я явственно ощутил, что густой туман абсурда, окутывавший меня в последнюю неделю, достиг своей максимально возможной концентрации.
«Лучше бы это действительно ребята Андропова пришли», – промелькнуло в голове тоскливо.
Мама посмотрела на меня с отчетливым удивлением и даже с озабоченностью.
– Вообще-то, – осторожно, словно ступая по хрупкому льду, сказала она, – я пока успела подумать только о том, что девочка неаккуратно разбросала одежду и ткань может помяться.
Из-за моего плеча раздалось придушенное сипение. Я крутанул головой и наконец увидел, как на самом деле выглядит лицо цвета мака.
Обессиленно прислонился к косяку и с беспомощностью понял, что с мыслью о пике сумрачного абсурда я поторопился. Тут нет переломной точки, это экспонента, и меня несет по ней все выше и выше.
– А мы тут… – неловко развел руками и запнулся.
«…плюшками балуемся», – игриво хохотнул, заканчивая фразу, внутренний голос, и я болезненно поморщился.
Мама, прищурившись, молча разглядывала то меня, то Ясю, и лицо ее едва заметно подрагивало.
Я пригляделся к блеску глаз.
«Да она же веселится!» – осенило меня.
Я с укоризной покачал головой, а потом с облегчением провел подрагивающей ладонью по взопревшей шее.
Поняв, что разоблачена, мама всплеснула руками и восторженно закатила глаза к потолку:
– Боже! Дети, видели бы вы себя со стороны! Ясенька, девочка! – Она проскользнула мимо меня, приобняла девушку и быстро затараторила: – Лапочка, извини, пожалуйста, ну извини, извини, не сдержалась. Это было бесподобно! Все прямо как в итальянской комедии, один в один, а слова сами прыгали мне на язык…
Яся порывисто выдохнула и обмякла.
– Ох! – Она посмотрела на меня поверх маминого плеча. Взгляд ее был расфокусирован, а голос плыл. – А я уже успела ощутить себя падающей в пучину порока…
Спина у мамы мелко затряслась.
– Вы меня в могилу вгоните, – звонко рассмеялась она.
– Ну что, – я мрачно взглянул на Ясю, – хотела немного поволноваться? Желание исполнено.
Она отстранилась от мамы и поплотнее запахнула халат.
– Я пойду переоденусь? – спросила неуверенно.
– Да ходи так! – жизнерадостно воскликнула мама. – Что уж теперь-то…
– «Зачет» нам за клоунаду, – прояснил я Ясе ее позицию.
– Ну хватит, – развернулась ко мне мама. – Ты девочку обедом накормил?
– Смотри, смотри, – шепнул я громко Ясе, – сейчас еще и виноватым останусь.
– Не кормил? – Мама неверяще уставилась на меня.
Я промолчал, закатив глаза к потолку.
– Чай пили, – робко попыталась выгородить меня Яся. – С ленинградским пряником.
Мама грозно сдвинула брови.
– Так! – Она прихватила девушку за талию и поволокла на кухню. – Пойдем поболтаем, а то жутко есть хочется…
– А правда Дюша вам блузку сшил? – раздалось удаляющееся.
Я почесал затылок, потом махнул рукой. Фиг их разберет, что у них в голове. Может, оно и к лучшему.
Воскресенье 4 декабря 1977 года, день
Ленинград, Лермонтовский проспект
Нет, не лезет…
Я озадаченно покрутил в руках пузатый пластиковый мешок. Не лезет во внутренний карман куртки, ни в один, ни в другой.
Значит, мы пойдем другой дорогой. Я уложил два раздувшихся пакета на дно спортивной сумки и прикрыл это безобразие газетой, а сверху положил магнитофон. Не будет же Ясина мама проводить обыск на входе в самом деле! И не звенит ничего, удобно…
Я даже не стал придумывать отмазку, что у меня там делают две заполненные системы для переливания крови и почему эта мутная жидкость такого странного желтовато-белесоватого цвета. В крайнем случае скажу правду – сливочное лимончелло для девочек, не покусают же меня за это!
Поэтому, вжимая кнопку пять положенных раз, я был спокоен.
Прошла примерно минута, прежде чем дверь широко распахнулась, выпуская наружу застоявшиеся запахи коммуналки. Я перешагнул порог и протянул три белые розы:
– Моей лучшей подружке в день рождения!
Яся мило зарделась, принимая букет.
Достал из сумки чуть потертый, нарытый на букинистической толкучке в Дачном томик Сабатини песочного цвета:
– Надеюсь, тебе понравится.
– Ты же уже сделал подарок! – удивилась она.
– Ну, – подмигнул я, – то для тела, это – для души. А что платье не надела?
– Позже. – Яся заговорщицки наклонилась к моему уху, хотя в коридоре было пусто: – Когда за стол садиться будем. И чтоб ты знал, хорошее платье для души девушки значит ничуть не меньше, чем хорошая книга.
– Ты же шахматистка! А я – математик! Мы должны быть сухарями! – запридурялся я.
Яся сделала шаг вперед, быстро ткнулась губами мне в щеку, а потом шепнула:
– Спасибо, – и стремительно развернулась, скрывая вспыхнувший румянец. – Пойдем, все уже здесь, ты последний.
Длинная темная кишка коридора словно задалась целью показать мне всю неприглядность квартирного нутра. Сначала она провела нас мимо кухни с тремя плитами. Пахнуло кислыми щами, жареным луком, пирогами и вывариваемым в большом баке бельем. Затем, не успели мы сделать и пары шагов, перед нами внезапно распахнулась дверь, ранее в полутьме невидимая: под грозный рев и хлюпанье воды из общественного помещения с достоинством вышел бритый налысо казах в драном-передраном махровом халате. Проходя мимо приоткрытой двери, я успел рассмотреть здоровенный бачок под потолком и лохматые от пыли трубы. На стене на гвоздях-сотках висели, словно спортивные награды на выставке, сиденья от унитазов – вероятно, по сидушке на семью.
– Осторожно, – тронула меня за руку Яся. – Здесь ступеньки.
И правда, квартира опустилась на метр вниз, видимо переходя в соседнее здание. Потом коридор вильнул влево, и в мертвящем свете сорокаваттки выступила тумбочка с массивным черным телефоном. Обои вокруг были плотно покрыты рисунками и записями. Мне даже захотелось на миг остановиться и изучить эту удручающую хронику коммунального подсознания, но Яська уверенно шла вперед, маневрируя между выставленными из комнат, словно в наказание за провинности, драными сундуками, шкафами с перекошенными дверцами и буфетами с отсутствующими стеклами. Я поторопился за ней, боясь затеряться в этом лабиринте.
Казалось, коридор своими извивами обогнул по кругу полквартала, прежде чем мы достигли цели.
– Пришли, – с видимым облегчением констатировала Яська и толкнула дверь.
Чистая, наполненная свежим воздухом и светом комната могла бы считаться просторной, если бы не делящая ее пополам перегородка из серванта и двух развернутых в разные стороны шкафов. А так получились большая