прихожая на входе и два ведущих к окнам узких отнорка. У входа, вокруг раздвинутого стола, и толклись сейчас приглашенные одноклассники.
– Здравствуйте! – Я наклоном головы поприветствовал двух мам, наводящих последние штрихи на сервировку, и протянул одной из них оставшийся букет: – Тетя Дина, с замечательной дочкой вас, умницей и красавицей.
– Ой, спасибо, Андрюша, – счастливо зарумянилась Ясина мама. – А как ты вытянулся с сентября! Доча, давай вазы быстрей.
– Да… – Томина мама прошлась по мне придирчивым взглядом. – Еще пару сантиметров с октября прибавил. Где останавливаться планируешь?
– А Тома уже закончила расти? – деловито осведомился я, опуская сумку на пол. – Тогда еще сантиметров десять-пятнадцать, и хватит.
Сбоку раздались негромкие смешки. Я покосился на развеселившихся парней. Хорошо хоть не запели в две глотки «тили-тили-тесто». А еще год назад вполне могли бы…
– А ты ее уже подергал за уши? – с азартом поинтересовалась подлетевшая ко мне Кузя и потыкала пальчиком в сторону Яси.
– Не, – сказал я. – Не буду, чай, она не мальчик…
– Ой! – Яся дернулась было прикрыть багровеющие ушки. Потом удивленно округлила глаза: – А почему девочек не надо?
Все посмотрели на меня с интересом, ожидая ответа.
– О, на самом деле это очень-очень старая традиция. Ее цель – сделать событие запоминающимся. Читал в каком-то журнале… – Я, словно извиняясь, развел руками. – Идет со времен Рима, от принятых тогда в деловом обороте процедур. Положено было для важного события иметь двенадцать свидетелей. Вот, кстати, – осенило меня внезапно, – откуда именно двенадцать апостолов пошло. М-да… При продаже земельных участков покупатель и продавец должны были вместе со свидетелями трижды обойти участок. Шестеро свидетелей были взрослыми мужчинами, а вот еще шестеро – мальчиками-подростками, на вырост, так сказать, чтоб было кому и через двадцать-тридцать лет свидетельствовать в случае чего. Так вот, – я ухмыльнулся, – во время этого обхода земельного участка, чтобы это скучное событие лучше врезалось будущим свидетелям в память, мальчишек дергали за уши, щипали и постегивали прутьями.
Яся с показным гневом притопнула ногой и, вытянув руки, рванула к Кузе:
– Давай ухи сюда, должок отдавать буду!
– И-и-и… – запищала та радостно и побежала вокруг стола.
– Стоять! – Я схватил беглянку за тонкую талию и притянул к себе. – Ясь, пациент зафиксирован.
Кузя талантливо изобразила мизансцену «барышня и хулиган», а потом, якобы внезапно ослабев, с удовольствием откинулась спиной на меня, надежно придавив к серванту. Так я и держал эту провокаторшу, пока именинница весьма милосердно тянула ее за кончики ушек. А когда мои руки отпустили ее, Кузя вроде как по рассеянности не сразу это заметила, и еще какое-то время обтянутые тонким свитерком лопатки покоились на моей груди – ровно до того момента, пока Томины брови не начали угрожающе сходиться.
– Ухожу, ухожу, ухожу, – миролюбиво согласилась Кузя и гордо продефилировала прочь.
– Всё. – Тетя Дина, улыбаясь, окинула придирчивым взглядом стол и подвела итог: – Готово. Иди, дочь, переодевайся.
Глаза у Яськи радостно сверкнули, и она, задернув шторку, шустро удалилась в правый отнорок.
Я вытащил из сумки магнитофон и три кассеты.
– «Отель Калифорния» есть? – деловито поинтересовалась подкравшаяся со спины Зорька.
– Так точно, мэм! – Я вытянулся, оборачиваясь.
Она требовательно постучала пальчиком по моему плечу:
– Объявишь на него белый танец.
Я обреченно уточнил:
– Может быть, я сам?
Зорька прищурилась с иронией:
– Это – само собой. А танец – объявишь.
– Выпивку принес? – с надеждой шепнул на ушко подошедший Пашка.
– Угу, – кивнул я. – В сумке. Почти литр.
Паштет хищно покосился на Ирку и победно улыбнулся.
Я вставил первую кассету, вжал тугую клавишу и голосом конферансье объявил:
– Оркестр Джеймса Ласта, «Мелодия любви».
Пошел гитарный перебор, и глаза у девушек затуманились. Согнав страдальческую складочку, залегшую над переносицей, прерывисто вздохнула Зорька. Ира сделала неуверенный шажок в сторону Пашки и замерла, удивленная своим движением. С умиротворенной улыбкой на губах слегка покачивала головой в такт мелодии Кузя, спокойная, как великий Тихий океан при первой встрече с европейцами. Тома встретилась со мной взглядом, и в зелени ее глаз мелькнули озорные искорки.
Спустя несколько минут занавеска отдернулась, и под начавшийся «Полет Кондора» с невинной улыбкой на губах к нам выступила Яся.
– Ух! – невольно выскочило из Томы, и она загарцевала к подруге забавными приставными шажками.
Я с умилением проводил ее взглядом. За Томой, удивленно вытянув губы дудочкой, двинулась Кузя. Вот она уже давно сменила смешную подростковую порывистость на королевскую точность движений и почти никогда не позволяла себе детскости.
Именинница весело крутанула солнцеклешем, а затем сделала пару танцевальных оборотов под вступившую флейту, давая себя рассмотреть со всех сторон. Собравшийся вокруг женский люд теребил ее, аки стайка голодных рыбок, атакующих упавшую на поверхность корку, – охи и ахи расходились кругами.
И правда, смотрелась Яська прекрасно. Она сама догадалась надеть под джинсовое платье белоснежную водолазку: получилось сдержанно-женственно и не так провокационно, как на голое тело.
По реакции было очевидно, что подарок удалось удержать в секрете. Ну кроме как от тети Дины, что смотрела на дочь с гордостью. Потом перевела взгляд на меня и наклонила голову, молча благодаря. Я улыбнулся в ответ и легонько отмахнулся. Для Яси времени не жалко.
Команда «за стол» прозвучала как «к барьеру». Задвигались стулья, взгляды присутствующих обратились к громадной миске с салатом по центру и к нарезанной вареной колбасе; лишь приобнявшая именинницу Кузя все продолжала что-то у той ласково выпытывать. Яся встретилась со мной глазами. Я ухмыльнулся и отрицательно качнул головой. Вот не надо мне такого счастья.
Наконец Яся села во главе стола, через Тому от меня. Напротив опустилась на стул слегка озабоченная Кузя. Похоже, она единственная сейчас думала не о салате и даже не о бутылке полусладкого, что торжественно выставила из «Юрюзани» на стол тетя Дина.
Я взял инициативу в свои руки. Встал, возложил руку на запотевшую бутылку и уточнил у мам:
– Позволите мне?
Шурша, содрал серебристую фольгу. Под перекрестьем заинтересованных взглядов раскрутил тугую проволоку. Теперь, главное, не выстрелить в потолок – это убьет вкус шампанского. Тихонько поворачивая то вправо, то влево, постепенно выдавливаю вверх тугую белую пробку. Улыбаюсь Ясе – та аж губу прикусила, переживая за мои старания.
Легкий хлопок знаменует победу. Из горлышка выдыхается дымок. Лью пенящуюся струю сначала Ясе, в фужеры матерей, потом по кругу.
Оглядываюсь – все смотрят на меня. Ну что ж, мне не сложно:
– Яся, дорогая наша подруга, я поднимаю этот бокал за тебя. – Взглянул одним глазом на нее сквозь пузырящееся живым блеском шампанское. – За наше уходящее детство, что оставило на память о себе дружескую любовь и общую память. За предстоящие годы – самые лучшие, наверное, годы жизни. Найди себя, найди свою любовь и будь счастлива! За тебя, Ясенька!
Загадочно мерцая гранями, дружно сдвинулись бокалы. Тонко запел о чем-то далеком и желанном хрусталь, влажно блеснули поверх потемневшие глаза именинницы. Я еще раз отсалютовал ей.
«Пусть будет счастлива, пусть!» – С этой мыслью я вдохнул сладковатый, напоминающий о цветении липы, запах и, почти не чувствуя вкуса, опустошил за три недлинных глотка свой бокал. Вернул фужер на место и провозгласил:
– А теперь на сцену приглашается месье Оливье!
Спустя минут двадцать, когда все насытились по первому кругу, я ощутил легкую неправильность витающих над застольем ожиданий. Помучился немного, а потом встал и с трудом протиснулся мимо Зорьки к мамам, тихо шушукающимся между собой на уголке.
– А я ведь с повинной пришел, – негромко сознался, доверительно наклоняясь к ним.
В глазах их заполошной стаей промелькнула череда предположений, одно крамольнее другого.
– Нет-нет, – взмахнул я руками. – Все не настолько страшно, как вы подумали.
Томина мама фыркнула и быстро отвернулась, давя ухмылку, Ясина – внезапно начала заливаться краской. Я пообещал себе подумать об этом позже и быстро продолжил:
– Я тут самодельного ликера принес, слабенького… Но вот что-то мне кажется, что пытаться распить его за вашими спинами будет неправильно. – Глаза у Пашки, исподтишка прислушивающегося к нашему негромкому разговору, испуганно округлились. – Давайте я вам его отдам, а вы сами решите, кому, сколько и когда наливать?
– Неси! – решительно сказали мамы хором и засмеялись, глядя друг на друга.
Я наклонился над своей сумкой и извлек из нее два раздутых пластиковых мешка. Вдоль стола прокатились смущенные смешки.
– Изобретательно, – оценила Томина мама, забирая емкости, а потом зловредно, словно мстя за короткий испуг, ввернула: – Дачу вспомнил?
– Потому и сдаю, – покаянно кивнул я, слегка зарумянившись.
Она изогнула бровь:
– Боишься выглядеть глупо?
Я призадумался:
– Нет, это нормально – иногда глупо выглядеть. Но вот не по этой причине. – Я легонько прищелкнул указательным пальцем по горлу.
– Так… – Томина мама повертела в руках мешок. – А… как?
– Это-то понятно, – ответил я, крутанув колесико зажима. – А вот во что?
Тетя Дина подхватилась к серванту и вернулась с двумя хрустальными рюмками.
Я наполнил их, а потом сел на свое место, стараясь не встречаться с полным укоризны взглядом Паштета.
Мамы осторожно понюхали. Переглянулись. Выпили по глотку. Переглянулись еще раз. Добавили по глотку и довольно сощурились.
«Прямо синхронное выступление какое-то, – подумалось мне. – Хорошо спелись подруги».
– Андрюша! – медовым голосом позвала меня тетя Дина. – Самодельный, говоришь? А рецептик?