– Ма-а-а-м… – просительно пропела Яся с противоположного торца, и брови ее горестно сложились домиком.
Все с надеждой воззрились на родителей.
– Ну вроде действительно слабенький… – смущенно сказала тетя Дина и покосилась на Томину маму.
Та еще раз клюнула из рюмки, покатала ликер во рту и махнула рукой:
– Ладно… Андрей, по тридцать грамм им, не больше.
Яська счастливой птицей вспорхнула к серванту за новыми рюмками.
Дети переглядывались с улыбками облегчения. Дети, чисто дети, даже Кузя.
Я демонстративно чиркнул по рюмке ногтем, обозначая допустимый уровень, и передал мешок довольному Паштету, а сам пошел к мамам диктовать рецепт.
– Цедра десяти лимонов? – озабоченно уточнила Томина мама, постукивая кончиком карандаша по зубам. – Не слишком жирно? Они ж без кожицы испортятся быстро.
– Нормально, – уверенно отмахнулся я. – Выдавить сок в бутылочку, и в холодильник. И добавлять по вкусу в чай. Или разлить в формочки для льда, в морозилку, и доставать по кубику. Тогда точно ничего не случится. Кстати, есть еще один очень легкий рецепт, с растворимым кофе.
– Давай, – с энтузиазмом воскликнула тетя Дина. – Нам скоро новоселье справлять.
– О? – Я оглянулся на Ясю. – А я не знал.
– Дали наконец-то, – выдохнула тетя Дина со страстью.
Ее пальцы невольно сложились щепотью, и рука дернулась было ко лбу, но потом пугливо упала назад и начала торопливо разглаживать скатерть.
– Под капремонт или по очереди? – уточнил я, сделав вид, что ничего не заметил.
– По очереди быстрее получилось. Почти пять лет отстояли, – пожаловалась тетя Дина.
– И… далеко? – Я еще раз встревоженно оглянулся на Ясю. Она, забавно морща нос, принюхивалась к ликеру.
«Да нет, не может быть, она с нами до конца училась», – мелькнула мысль.
– На край света! – горестно махнула тетя Дина рукой. – Аж в Купчино. Зато отдельная, двухкомнатная.
«Точно, было, было! – обрадовался я, припомнив. – В десятом там уже день рождения отмечали».
– Переводить из школы не будете, – сказал уверенно.
– Не хочется, – согласилась тетя Дина. – Да и Яся бузит… Говорит, что поездит полтора года.
– Все равно потом в институт ездить, – подбросил я аргумент.
– Да, верно… Ладно, давай рецепт.
Я продиктовал. Женщины старательно законспектировали и бережно припрятали листки.
Томина мама блаженно зажмурила глаза и сделала из рюмки еще глоток, а потом с явственной обидой посмотрела на показавшееся дно. Я быстро наполнил по второй.
– Фантастика, – выдохнула тетя Люба мечтательно. – Даже не буду спрашивать откуда…
Я невольно напрягся.
– Не буду, не буду, – потрепала она меня по руке. – Ладно, иди к девочкам, они заждались, даже не пьют без тебя. А мы скоро в кино уйдем, танцуйте.
Мы посидели за столом еще с полчаса. Дегустировали мелкими глотками ликер (и правда удачно получился), перебрасывались шутками. В общем-то было весело, но хоть мне и удалось овладеть под столом Томкиной ладошкой, расслабиться до конца так и не получалось. Справа мою щеку периодически обжигал страдальческий взгляд Зорьки, переживавшей свою трагедию, но это была меньшая из проблем.
А вот большая сидела прямо напротив и, тренировки ради и тонуса для, вполне успешно флиртовала со мной без всяких слов. Кузя то грациозно изгибала точеную шейку и туманно улыбалась румяными губами, то медленно и томно заправляла выбившийся из прически локон, показывая внутреннюю сторону запястья. А когда мой взгляд сам собой застревал на ней, Наташа в изумлении взмахивала длинными стрелками ресниц, мол, мальчик, что ты себе позволяешь?!
И ведь никаких накладок из соболя, черт побери, все полностью естественно.
Да, лучше бы я ее посадил рядом с собой, а Тому напротив. Однозначно было б легче, никаких внезапных приступов томления…
Но все проходит, и это тоже прошло. Мамы ополовинили второй пакет и, повеселев еще больше, действительно ушли на сеанс.
Как только за ними закрылась дверь, мы заговорщицки переглянулись.
– Ну, – подытожил общее мнение Сема, – разомнемся быстрыми для начала?
Дружно придвинули стол к стене, расчищая место для плясок. Я поменял кассету, а Паштет торопливо выключил свет.
Горячая мелодия легла на взбодренные ликером мозги, и полутьма зашевелила нашими телами.
Ничего, что страдальчески скрипит под ногами рассохшийся паркет. Ничего, что постепенно становится душно, а мы регулярно задеваем друг друга руками. Зато мы переживаем единство, ощущая присутствие себя в каждом и присутствие каждого – в себе. Под ритмичный инфразвук всплывают из глубин наследственной памяти сакральные танцы палеолита, и на новомодное диско ложатся все те же хтонические движения, что метались тенями по стенам пещер еще до взрыва вулкана Тоба. Одна быстрая мелодия сменяет другую, и буквально за полчаса мы становимся потными и счастливыми.
– Уф! – Зорька врубила свет. – Открываем форточки, проветриваем. И пить, пить…
Трехлитровая кастрюля сладенького компота расходится за минуту.
Свет режет глаза, и по слегка замаслившимся взорам и мальчишек, и девчонок понятно, что пора переходить ко второму отделению.
Вставляю новую кассету и объявляю медленные танцы.
Тома скользит по мне выжидающим взглядом. Я указал глазами на именинницу, и Тома в ответ согласно прикрыла веки.
Гаснет свет. Джо Дассен торжествующе запел о вечной любви, и я шагнул к Ясе, приглашая на танец.
Первый куплет мы протанцевали в одиночестве, потом Паштет выдернул Иру, а Сема, чуть поколебавшись, остановил свой выбор на Кузе. Две жертвы гендерного неравенства в составе приглашенных, Тома и Зорька, старательно не глядя друг на друга, присели на стулья в противоположных концах комнаты.
– В синем углу ринга, в синих трусах, – хихикнула мне на ухо Яся, – Афанасьева Тамара, Советский Союз!
– Что, вот прямо в синих? – улыбнулся я невольно.
– А вот не скажу! – Яська озорно показала язык. – Должна же у вас хоть какая-то интрига сохраняться.
– Хулиганка, – одобрительно прижал я ее к себе. Прижал и тут же отпустил, не переходя грань приятельского потискивания. – А что у нас с красными трусами?
– С красными трусами у нас неинтересно. – Именинница мотнула головой, отбрасывая челку набок. – Тут за явным преимуществом пора полотенце выкидывать.
– Хорошо бы… – вздохнул я. – А то и себя измаяла, и всех вокруг.
Мы сделали пол-оборота, и теперь на Зорьку посмотрела Яся.
– Как бы вот ей сказать, – протянула она в задумчивости. – Слова подобрать… И настроение для слов…
– Ой, Ясь, не надо! Врагом станешь… У вас сейчас тяжелый возраст: уже готовы любить, но еще не готовы прощать.
Яся отстранилась и посмотрела на меня с изумлением. Потом покачала головой:
– Как ты быстро повзрослел… Моментом.
Я в досаде прикусил язык.
В молчании дотанцевали последний куплет и, расцепив руки, в молчании постояли друг напротив друга.
– Не расстраивайся, – успокаивая, погладила меня по плечу Яся. – Так даже лучше.
Заиграла следующая мелодия. Я прикрыл веки, соглашаясь, и обернулся, ища Тому. Обернулся и зло скрипнул зубами – ее уже вытащил на середину нечуткий Сема.
И не только вытащил, но и приобнял. Я ощутил короткий прилив едкой ревности при виде его руки на Томиной талии.
Сделал глубокий вдох, успокаиваясь, и растерянно оглянулся. Внезапно передо мной возникла Кузя – немного кокетливая, немножко лукавая, немножко наивная. Вид у нее был самый кроткий и невинный, и руки ее поднялись и мягко легли мне на плечи будто бы сами по себе, вне ее воли.
Я осторожно взялся за тонкую талию, и мы, чуть покачиваясь, молча поплыли по волнам музыки.
Объятие не объятие, а что-то вовремя остановившееся посередине, но мне хватило и этого. Я не смотрел – что тут можно увидеть? Почти не слушал – лишь бы попадать в такт. Запах… Хотел бы я учуять ее запах, но она забила его какими-то взрослыми духами. Поэтому мир мой скукожился до правой ладони и совершенного рельефа под ней. Там вели свой неторопливый сладкий танец, то потягиваясь вбок, то расслабляясь, два стройных валика вдоль позвоночника и уютная ложбинка между ними. Было в этом что-то от кошки, ластящейся под почес, и ладонь моя дернулась было ниже – туда, куда сбегают эти валики, а по бокам от них живут две милые ямочки.
Дернулась, но я успел себя остановить, лишь заломило зубы от желания.
Теперь моя взопревшая ладонь принялась путешествовать по талии строго горизонтально, то чуть вправо, то чуть влево, вбирая движение юного тела так, как завзятый любитель вина купает язык в первом глотке выдающегося урожая.
Облегчение пришло с последним тактом мелодии – я смог сделать шаг назад.
– Андрюша, мне та-а-ак понравилось, – громко сказала Кузя, и глаза ее лучились ехидством.
– А уж мне-то как… – буркнул я, торопливо отступая.
Вслед мне веселым колокольчиком полетел ее смех.
«Зараза! Отомщу», – без всякой уверенности пообещал себе, с безнадежностью понимая, что все приходящие в голову варианты мести вызовут скорее всего полное одобрение со стороны наказуемой.
Озадаченно покрутил головой и, почувствовав за спиной чье-то присутствие, повернулся. Передо мной стояла Тома – легкая, изящная и очень-очень решительная. Упрямый локон выбился из прически, но в этом не было кокетства, только искренность и чистота.
Из динамиков полетел кипящий ликованием голос Мирей Матье.
Мы шагнули навстречу друг другу, и я бережно принял Тому в свои руки. Танцевали молча, глядя глаза в глаза, и мне было необычайно спокойно.
Поговорить можно со многими, а вот помолчать – с одной-единственной. Но это особое молчание, признаком его является не отсутствие слов, а проявление нового смысла, когда становится пронзительно ясно, что «мысль изреченная есть ложь», и потому надо просто сцепить ладони, от нахлынувшего счастья уже не понимая, где чья рука. Это приходит как волна, что сначала тихо поднимается, а потом накрывает с головой, словно при купании в море под л