ас здесь? Таблицы связи успешно передал. Хорошие таблицы, профессиональные… Но пользоваться ими в этот раз не стал, хоть это было бы проще и безопаснее. Мы думали, что его мотив – заработать очки у США перед побегом отсюда. Но если он шлет важную информацию мимо нас, то какой для него в этом интерес? Ради чего он рискует, ты можешь объяснить?
– Я думал на эту тему, – кивнул, соглашаясь, Фред. – Есть разумное объяснение. Он как человек, который работает в верхах местного КГБ, в курсе той прессухи, что нам здесь его коллеги устроили в последние месяцы, и закономерно опасается перехвата сообщения. В худшем для нас случае мы где-то течем, и он об этом знает. То есть теоретически его таблицы связи могут быть засвечены перед контрразведкой.
– О как! – встрепенулась Синти и с опаской оглядела присутствующих.
– А ты думала? – с насмешкой покосился на нее Фред. – Такую возможность надо постоянно держать в уме. Любой может быть перевербован. Карл, Джордж, ты… Я.
Синти коротко сглотнула, проталкивая вставший в горле комок.
– А насчет его интереса… – продолжил Фред. – Ну, предположим, рассчитывает признаться нам после побега из СССР и заработать очки постфактум.
Карл с грустью покачал головой:
– Нет. Для меня – неубедительно. Не сходится у меня в голове. Мотив «Стрелка» в афганской утечке неясен, хоть убейте. И поэтому подозрителен.
Фред помолчал, водя пальцами по столу. Чувствовалось, что он и сам не очень-то доволен своим объяснением.
– Вот найдем и узнаем, – сказал он чуть погодя. – Парни, есть еще одна важная новость. Едет новый консул. А Деда на пенсию.
– Кто? – подался вперед Карл.
– А вот это действительно крайне интересно… – многозначительно протянул Фред. – К нам едет некто Дрейк. Ничего не хотите мне сказать?
– Тим Дрейк? – быстро уточнил Карл.
– Да, – коротко кивнул Фред.
Карл и Джордж переглянулись.
– Ну началось, – недовольно протянул Карл.
Фред молча побарабанил пальцами по столу и посмотрел на него, ожидая продолжения.
– Крокодил Бжезинского, – поморщившись, пояснил Карл.
Синти с тревогой переводила взгляд с Фреда на Карла и обратно, пытаясь понять, что меняется для нее.
– И?
– Крокодил – он и есть крокодил. Будет нас жевать… Знаю я людей, которые под ним работали, – ничего хорошего. А раз Бжезинского, то кое-кто в Вашингтоне засомневался в простоте мотивов «Стрельца». Как и я. Консул в Ленинграде – это не уровень Дрейка.
Фред поиграл бровями, обдумывая, потом сказал:
– Все равно ничего не понял. Объясни деревенщине.
– Смотри, назначение Дрейка, – пустился в объяснения Карл, – это знак того, что наш источник перестали рассматривать только как агента, пусть и очень важного. Вместо этого они теперь думают о группе влияния внутри СССР, ведущей свою собственную политическую игру. Это идея фикс Збига: победить СССР без непосредственного использования военной силы, расшатывая их изнутри, на противоречиях между властными группами. Вот зуб даю, он приедет с инструкцией из двух слов: «Никакой эксфильтрации».
Фред откинулся в кресле, обдумывая. Потом начал размышлять вслух:
– Ну если посмотреть непредвзято, то такой взгляд на источник по-своему логичен. Я готов рассматривать и под таким углом зрения – как один из возможных вариантов.
– Да, – задумчиво пробормотал Карл. – Судя по тому, что Збиг направил сюда своего крокодила, он думает именно так. Хорошо, что мы с Джорджем автономны и консулу не подчиняемся.
Синти тряхнула головой:
– Я одного не поняла: школьника мы ищем или уже нет?
– Конечно! – хором ответили ей трое мужчин возмущенными голосами.
Вторник 20 декабря 1977 года, ночь
Ленинград, Измайловский проспект
– Соколов…
– Мм… – Я с неприязнью провел пальцем по алюминиевой ложке: опять жирная.
– Ну посмотри на меня, Соколов… – со страстью сказала Кузя.
Я нехотя поднял на нее глаза. Достигнутый успех ее окрылил: она радостно взмахнула надкушенной сдобной булочкой и наклонилась вперед. Маневр был бы эффективен, будь у школьной формы декольте. А так я скользнул по глухому темно-коричневому платью безразличным взглядом и опять посмотрел на борщ, раздумывая, вытаскивать отмеченную черными пятнами свекольную соломку или сожрать ее так.
– Соглашайся, Соколов. – Кузя даже шептать умудрялась с придыханием. – Представь: только ты и я. А дверь закроем. И можно будет никуда не торопиться…
– Наташа, не буди во мне зверя, – процедил я.
Ей все-таки удалось расшевелить мое воображение.
– Ну подумай сам, – Кузя эффектно прижала ладонь к груди, – никто не будет знать мое тело так, как ты, – и вдоль, и поперек, и снизу-вверх…
Сидеть отчего-то стало неудобно, и я заелозил на стуле, ища позу покомфортней.
Кузя откусила от булки небольшой кусочек и запила молоком. На верхней губе осталась тонкая белая полоска. Она неторопливо ее слизнула и удовлетворенно хмыкнула, увидев, как дернулся мой взгляд.
Я молча давился первым. Кузя тоже замолкла, перейдя к капустному салатику, но светло-карие глаза загадочно поблескивали, неотрывно выглядывая брешь в моих позициях. Иногда она чуть заметно улыбалась, удовлетворенно так, словно в моих реакциях удалось отыскать что-то нужное. В такие моменты я начинал нервничать еще сильней.
– Кстати, – небрежно уточнила Кузя, – с меня ведь никто и никогда еще мерки не снимал. Я вот даже и не знаю – там раздеваться надо, наверное, да? Ну, чтоб правильно замерить вот отсюда и досюда?
Она сложила указательные пальцы вместе и дотронулась ими до левого плеча. Потом разъединила, и правый палец плавно заскользил по груди к противоположному плечу, показывая, как, по ее мнению, надо будет производить замеры.
Я скрежетнул зубами, отодвигая недоеденный борщ. На бефстроганов с пюре я изначально возлагал большие надежды, но сейчас сомневался, что почувствую хоть какой-нибудь вкус.
Стул рядом со мной скрипнул, принимая еще одного едока. Белый бант, белые отутюженные манжеты, белые гольфики…
– Она опять мешает тебе обедать? – строго сдвинув брови, спросила Мелкая.
Я с озабоченностью изучил ее диету: снова те же самые четыре куска бесплатного хлеба, стакан чая и ватрушка с яблочным повидлом. Пять копеек на обед – неудивительно, что она такая тощая.
– Да, развлекается за мой счет, – кивнул в ответ.
Мелкая вперила угрожающий взгляд в Кузю, а потом негромко уточнила у меня:
– А чего хочет-то?
– Ой, мелочь, – радостно оскалилась Кузя. – Да тебе еще рано это знать. У тебя ж стадия молочной зрелости: ни на что путное не годна. На беспутное, впрочем, тоже.
Мелкая сцепила под столом подрагивающие пальцы и молчала, глядя в стол. На смуглой коже румянца почти не было видно.
– Не трогай ее, – говорю Кузе серьезно.
– А то что? – заинтересовалась та.
– Просто не трогай.
Мелкая смотрит с благодарностью, словно не сама только что влезла меня защищать.
– Ай, да и ладно, – легко отмахивается Кузя. – И не буду.
И тут же, словно ее шилом в зад кольнули, с азартом наклоняется через стол к Мелкой:
– Подруга, а давай я тебе потом на ушко нашепчу? Чего от него хочу?
Та поводила тонким пальцем по столу, рисуя какой-то узор, и вдруг сверкнула белозубой улыбкой:
– А у нас так бывает… Ну, когда у подруг один мужчина. Бабушка рассказывала.
Мне становится душно и жарко, приходится ослабить галстук.
– Это клево, – жизнерадостно соглашается Кузя. – Давай тогда селфи сделаем. Втроем. Дюха, не стесняйся, доставай свой гаджет.
Тяжело дыша, вывертываюсь из-под одеяла.
– Твою ж мать, – шиплю злобно и шлепаю на кухню пить – очень пересохло в горле.
Ставлю стакан на место и повторяю уже с безнадегой в голосе:
– Твою ж мать… Когда это кончится?
Отвожу душу, взбивая кулаками подушку. Расправляю скрученную в жгут простыню.
Это просто адовый ад какой-то. Я посылаю ее днем, а она возвращается по ночам, и мстя ее страшна.
Упал на кровать и стал представлять подъем по невозможной лестнице. Марше на десятом в пролет опустился канат из физкультурного зала, и по нему, пропуская его между обтянутыми в черные лосины бедрами, вниз головой неторопливо заскользила Кузя.
– Соколов… – томно сказала она, когда наши глаза оказались на одном уровне. – Ну посмотри на меня, Соколов…
Суббота 24 декабря 1977 года, вечер
Ленинград, Измайловский проспект
Каретка в очередной раз добежала до крайне левого положения и жизнерадостно налетела на невидимый звонок. Я взялся за длинный рычажок и потянул направо, в который раз удивляясь мягкости хода: бжжжжик, и все. И раскладка практически та же, что на компьютере, лишь твердый знак и «ё» на других местах.
Работа спорится. Останавливаюсь только для того, чтобы вытащить уже напечатанное да накрутить на резиновый валик новую пару листов, переложенных фиолетовой копиркой.
Вздохнув, помассировал кончики пальцев. За неполный час непривычной работы отбил их напрочь: ударять по клавишам приходится заметно сильнее, чем на клавиатуре. Взболтал флакончик «Штриха» и, прикусив от старательности губу, пластмассовой лопаточкой нанес матово-белую каплю на очередную опечатку. Кнопки «возврат» тут нет и не предвидится. Нетерпеливо дунул пару раз, чтобы сохла быстрее, и потянулся, прокручивая в уме следующую ветку доказательства. Затем нажал побелевшим от натуги пальцем на прообраз будущего «шифта», выдавив тяжелую каретку вверх, и взрезал тишину квартиры очередью стука:
«Для любой вершины X многогранника и для любого либо, либо. Для любой допустимой точки и».
Потом, дойдя до низа страницы, я вытащу закладку, бережно разложу листы и ручкой аккуратно заполню оставленные пропуски специальными символами, придав фразам осмысленность.
От чемоданчика «Эрики» тянет кожзамом, от самой машинки – металлом, свежей копиркой, краской от ленты, и где-то на грани восприятия в эту симфонию вплетается едва уловимая меловая нота корректора.