– Хорошо, – согласился Иванов. – С превеликим удовольствием. А по третьей теме письма что-нибудь делать будешь?
Шеф помолчал, потом принял позу «задумчивого Каа», вложив не мелкий нос в ладони, и раздраженно фыркнул:
– Я с Арбатовым поговорил. Он, как лиса, осторожный, когда не надо… Но, в общем, подтвердил в итоге основной тезис «Сенатора». Действительно, в США система принятия политических решений работает иначе, а мы при проведении переговоров это не учитываем. Политическая система у них сильно децентрализована и зависит от… мм… скажем так, общественного мнения. А общественное мнение формируется достаточно широким политическим классом, в который входят не только сами политики, но и, к примеру, пресса, радио, телевидение. Сформированное негативное мнение об СССР в этом политикуме является якорем, который удерживает любую администрацию США от шагов навстречу нам. Причем речь идет не только об этих ужаленных ветеранах «ханойского «Хилтона»[5] – там тысячи, десятки тысяч людей трутся вокруг политики, формируя ее.
Иванов озадаченно почесал за ухом:
– И что из этого следует?
– Понимаешь, в ходе переговоров мы всегда работаем только с узким кругом политиков США верхнего уровня и приближенных к ним экспертов. Из сказанного «Сенатором» следует, что если мы хотим добиться устойчивости политики разрядки, то обязательно нужно идти на уровень-два ниже, запускать в эти околополитические круги процессы, способные конкурировать с традиционным негативным отношением к СССР. Нужно создавать постоянно действующие каналы общения с этими кругами, причем для участников с американской стороны это должно давать перспективу личной, но далеко не всегда финансовой выгоды – в виде карьерных перспектив, статуса и так далее. Например, устраивать им у нас семинары где-нибудь на Валдае с участием членов Политбюро, давать возможность общаться с людьми из ЦК КПСС, из Генштаба в неформальной обстановке.
– Досюда все понятно и логично, Григоренко справится. А в чем сложность-то? Есть ведь уже вагон и тележка всяких организаций, контактирующих со Штатами в текущем формате? Да ты сам эти «голубятни» активно пестуешь именно для таких неформальных коммуникаций с Западом. Несколько расширить круг их общения – велика ли проблема? Где тот корень зла, что не дает тебе покоя?
Андропов в сердцах аж пристукнул кулаком по столу:
– Да гранаты у нас другой системы! У них эти тысячи из околополитических кругов имеют пусть небольшой, но вес. А у нас-то все иначе устроено. Мнения какого количества человек у нас реально учитываются при принятии решений? Кого увидят американцы перед собой, формируя свою позицию в важнейших вопросах? Узкий круг уже знакомых им профессиональных контактеров из Политбюро, оседлавших постоянные связи с заграницей, да сотрудников профильных отделов ЦК.
– А если наш Верховный Совет поставить?
– Так там сугубо представительские вопросы для узкого круга ответственных лиц, – махнул Андропов рукой. – Никакой власти у них нет, хоть мы для тех же американцев, кроме прочего, – «Советы». Ты ж сам знаешь, на деле сейчас у нас есть несколько десятков контактеров с Западом, имеющих вес перед Политбюро, не больше. И все! Найти-то людей для общения с американцами мы найдем, отбоя не будет… Но если люди, стоящие с нашей стороны в этих новых каналах, не будут никак влиять на принятие нами решений, то все быстро засохнет.
– Хм… – Иванов ненадолго задумался. – Тогда надо обкатать эту технологию на каком-нибудь узком вопросе, где у нас хватит людей с реальным весом для контактов. Ну и постепенно расширим их число. Правда, Громыко будет сопротивляться…
– Дорога в тысячу ли начинается с одного шага? – Андропов одобрительно посмотрел на своего конфидента. – Можно и так. Попробую. Если постепенно да плавно, да представить как операцию Комитета, то, может, Андрей Андреевич и проглотит… Какой вопрос для начала посоветуешь? Ты же «в малой пятерке»[6] на всех переговорах в Женеве от Комитета работаешь.
Иванов поправил очки и ненадолго задумался.
– Начни с нейтронной бомбы, – предложил он, взмахнув кистью. – Там можно договориться, у них по этому вопросу полного единства нет. Если подкинуть гирек на нужную чашку, весы могут склониться в нужную сторону. А это очень актуально. Чистая атомная бомба заметно снижает барьер перед принятием решения о применении ядерного оружия. А это никому не надо.
– Хорошо. – Андропов застрочил в ежедневнике. – Только эту технологию общения еще сделать надо. Ну этим найдется кому заняться. Пусть служба «А» в этом направлении двигается.
– Им непросто будет, – ухмыльнулся Иванов. – Придется думать иначе, выходить за рамки кампаний дезинформации в западной прессе и нарабатывать более тонкие методы управления общественным мнением у противника.
Андропов захлопнул ежедневник и уверенно сказал:
– Ребята там толковые, с фантазией. Верю – справятся.
Понедельник 26 декабря 1977 года
Ленинград, улица 8-я Красноармейская
Тяжело даже предположить, чем руководствовалась классная, распределяя работу, но мне в пару досталась Кузя. Ну или я в пару к Кузе, тут как посмотреть. Но вот в том, что какая-то идея за этим была, я не сомневался. Уж больно внимательно Зиночка посмотрела на нас, отправляя украшать елку в учительской:
– Вы постарайтесь, чтобы был праздник и сказка. – Ее глаза плавали за толстенными линзами, как рыбки в круглом аквариуме. – И, Андрюша, ты подумай над тем, как Наташу не обижать.
Кузя громко хмыкнула и взглянула на меня с отчетливым вызовом. Я с недоумением пожал плечами:
– Ее обидишь… Р-р-раз, и сразу по пояс.
– Нет, – классная мягко сжала мое предплечье, – ты не понял. Подумай. Идите.
Хотелось еще раз пожать плечами и выкинуть сказанное из головы, но за этот год в школе я уже понял, что наша Зиночка просто так ничего не делает. Советская школа вообще не столько учит, сколько воспитывает, и классная занималась этим по велению души: с удовольствием и вдумчиво, как гроссмейстер при неторопливом разборе отложенной партии. Не удивлюсь, если у нее дома на нас папочки с личными делами за все годы ведутся, и по вечерам Зиночка ищет для нас выигрышные продолжения.
Поэтому я молча взял из кладовки здоровенный, но неожиданно легкий посылочный ящик с елочными игрушками и, повернувшись к Кузе, подмигнул:
– Не боись, девонька, не забижу.
Та крутанулась и горделиво зашагала вперед, показывая, кто тут главный.
Я и не думал возражать. Шел позади, откровенно любуясь изумительными очертаниями. Словно гитара ожила, честное слово, ожила и грациозно зацокала по школьному коридору.
На лицо наползла пошловатая улыбка, и мне пришлось приложить усилия, чтобы ее стереть. С этой Кузей не знаешь, когда к сердцу прижмет, а когда к черту пошлет. Так я в ней и не разобрался, ни в тот раз, ни сейчас, и она продолжает меня удивлять.
Сначала, после Яськиного дня рождения, все пошло в полном соответствии с моими ожиданиями, и когда Наташа зажала меня в уголке для разговора, я не удивился. Она быстро разобралась, что на кокетливое похлопывание глазками я не покупаюсь, некоторое время с огорчением вилась вокруг, словно оса у прикрытой банки с вареньем, и с недовольным гудением удалилась прочь.
Я пожал плечами – исход оказался ожидаемым, и собрался отражать нашествие взбудораженных слухами девочек. Я был готов с легким сердцем отказывать им всем и не видел в том проблемы, но шли дни, никто не подходил, и я впервые покосился на Кузю с чем-то, похожим на уважение. Яся с Томой молчали – это понятно. Ирка достаточно умна, чтобы не ввязываться в подобное, особенно с учетом нашей с Паштетом дружбы. С Паштетом же и Семой я влегкую договорился, и ребята не подвели. Да и не особо интересно им это. Но Кузя, разочарованная в лучших своих надеждах Кузя… Это было непонятно.
Она ходила на приступ еще несколько раз, не приближаясь, впрочем, к черте, за которой я бы мог начать ее презирать, и у нас установилось шаткое, но уважительное перемирие.
Я с трудом оторвал взгляд от гипнотического покачивания ее юбки и постарался настроиться на благодушный лад, разглядывая предпраздничную суету в коридорах.
Вот на подоконнике, поджав ноги, сидит учительница рисования и, прикусив высунутый от старания кончик языка, выводит на стекле новогодний лес и Деда Мороза. Рядом с ней выстроились баночки с разбавленным зубным порошком цветными красками.
Кое-что уже успели сделать снятые с урока сразу после длинной переменки средние классы: с оконных ручек свисали самодельные бумажные фонарики, а к стеклам были прилеплены крупные кружевные снежинки, вырезанные из сложенных в несколько раз листов.
Теперь же пришла очередь старших классов развесить на лесках кудри серпантина и самодельные, склеенные из разноцветных бумажных колечек гирлянды. Шум, смех, кто-то уже жжет принесенные из дома бенгальские свечи.
– …мама вчера мандарины… – выцепил мой слух из гомона чей-то радостный голос.
Я невольно кивнул головой. Ну да, так и есть. Для многих в СССР мандарины созревают раз в году, только в конце декабря, и этот сезон урожая краток, но впечатляюще ярок.
Вот и наша мама вчера пришла вся радостно-возбужденная и торжественно водрузила на кухонный стол сумку аж с двумя килограммами мандаринов, после чего гордо посмотрела на нас – точь-в-точь как кошка, выложившая перед хозяином рядком придушенных за ночь грызунов.
Мандарины были холоднючими, с характерной вмятинкой на попе и с черными ромбиками с надписью «Marуc» на некоторых из них. Потом они отогрелись и начали источать просто обалденный запах. Мы ходили вокруг них кругами, и мама, поколебавшись, выдала по одному, сказав при этом:
– Шкурки не выбрасывайте, буду моль пугать.
Мы торопливо очистили фрукты и впились в изумительно сочную, брызжущую освежающим соком мякоть, а потом еще некоторое время многозначительно молчали, наслаждаясь постепенно истончающимся вкусом. Воистину, хорошо, но мало.