– Посмотри, у меня губы не опухли?
– Прекрасные губки! – Я воззрился на них с вожделением, но Тома решительно пресекла мой порыв:
– Пойдем, а то вопросы будут. И так слишком задержались.
«Ах эти затяжные поцелуи на тихих полутемных лестницах! – думал я, бережно, словно хрупкие драгоценности, упаковывая еще яркие ощущения в память. – Ничего нет их слаще – ведь за ними, увы, ничего не следует…»
Четверг 12 января 1978 года, вечер
Москва, Воробьевы горы, МГУ
Члены ученого совета были знакомы давно, и никого уже не удивляла эта забавная привычка Канторовича – садиться на первый ряд аудитории и сразу после начала доклада засыпать.
Лауреат Нобелевской премии не притворялся. Это был настоящий, ровный, глубокий сон. С возрастом в него начало вплетаться негромкое басовитое похрапывание, деликатное, под стать натуре Леонида Викторовича. Академик владел уникальным даром воспринимать и анализировать услышанное во сне.
Как там? «Он спал глубоко и спокойно, но ровно через двадцать минут он проснется»? Да, именно так. Однако, проснувшись, он не поедет по радисткам – тот возраст, увы, прошел… Нет, он встанет и задаст несколько интересных и содержательных вопросов по докладу. А если выступающий запутается в собственном материале, то сам напишет недостающее доказательство. На доску, сопровождая его негромкий, порой опускающийся до шепота голос, ляжет изумительно ясный, словно по бумаге, почерк.
Но сейчас Канторович не спал, хоть и привычно смежил веки. В уши ровно втекал доклад о существовании фазового перехода в решетчатой модели типа Изинга. Хорошее, качественное выступление. Только стремительная мысль Леонида Викторовича уже давно упредила докладчика, успевшего пока лишь ввести понятие гиббсовского случайного поля и наметить систему дальнейшей аргументации. Упредила и пришла к финишу, с удовлетворением оценив и элегантность еще не озвученного решения, и новизну предполагаемых выводов.
Академик запас пару вопросов на случай, если придется вдруг придавать живость дискуссии, и мысль его соскользнула к другой, более важной и волнующей теме – к полученной сегодня статье.
Утром, раскидав лопатой вокруг дачи снег и прихватив в кабинет термос с кофе, он сел разгребать накопившийся за последнюю неделю завал корреспонденции. Привычно рассортировал солидную кучу на три стопки: формальные поздравления на открытках, не нуждающиеся, к счастью, в ответах; тонкие конверты с письмами от хороших знакомых, которым он обязательно ответит, подумав; бандероли и заказные письма с диссертациями и статьями – увы, обязательная программа академика и главного редактора крупного журнала.
Уже ближе к концу, устав бороться с грудой тусклых слов, Канторович без всякого энтузиазма взялся за очередной не очень толстый пакет от неизвестного ему отправителя из Ленинграда. Для начала стопочка сероватой бумаги порадовала удобной формой подачи материала – короткое резюме на три с половиной страницы и два десятка страниц собственно статьи. А затем… Затем академик с головой провалился в текст.
Было захватывающе интересно, вместо того чтобы привычно спускаться по вершинам многогранника допустимых решений, сжимать внутри фигуры эллипс, быстро сходящийся к искомой внутренней точке. Да еще и погрешности вычисления не накапливаются, самокорректируясь на каждом последующем шаге в конусе центрального пути! Прелесть, просто прелесть этот новый алгоритм! Что-то подобное пытался делать Дикин лет десять тому назад, но подход, предложенный в письме, был куда как более зрелым.
Решение развертывалось перед внутренним взором Канторовича в разных, в том числе и не описанных автором вариациях до тех пор, пока встревоженная затянувшейся тишиной жена не проникла в кабинет с тарелкой бутербродов. Чесночный запах домашней буженины ненадолго потеснил любимый функциональный анализ. Академик торопливо вытер замаслившиеся пальцы о полотняное полотенце и взялся за еще не прочитанную страницу с подзаголовком «Основная теорема».
«О как! – Дочитав, Канторович встал и взволнованно заходил вокруг стола. – О как! А вот это… Это уже принципиально. Число операций растет не быстрее, чем полином от объема входных данных. Так-так-так. Нет, ну не обязательно все будет так гладко, – попробовал он остудить свой восторг. – Алгоритм, имеющий лучшую верхнюю оценку сложности, вовсе не обязательно будет наиболее удачен для практической реализации. Симплекс-метод в наихудшем случае экспоненциален, однако для обычных входных данных работает хорошо. Здесь же доказанная полиномиальность в худшем случае. Да, будет очень интересно сравнить практическую эффективность методов. Но всяко хорошая гарантированная оценка объема вычислений в ряде случаев очень важна. К примеру, у военных или в космосе в темпе реального времени, когда важно заранее знать максимальное время получения решения с требуемой точностью».
И дальше весь день его мысли, словно магнитом, все время притягивало к этой статье.
«Ах как обидно! – с досадой восклицал Канторович про себя. – Решение валялось у всех на виду как минимум лет тридцать, и толпы математиков дружно промаршировали мимо. А надо было лишь взглянуть под иным углом. Хм… А ведь теперь все линейное программирование стало относиться к классу полиномиально разрешимых задач. А вот это – фундаментально. Это сразу ставит результат в ряд немногочисленных классических».
Докладчик на трибуне повысил голос, приближаясь к выводам. Леонид Викторович пошевелился, разминая затекшие ноги, и приоткрыл глаза, прислушиваясь. Да, все так, как он и предположил в начале выступления. Хорошее исследование, крепкое. Но не блестящее. Не то что утренняя статья…
«Кто там автор? Соколов… Новая фамилия, кто-то из следующего поколения прорезался. – Академик хорошо знал ленинградскую школу функционального анализа – в конце концов, это его с Фихтенгольцем детище, – но такого не помнил. – Странно, что место работы не обозначено. Матмех? Институт Стеклова? И что еще более странно – нет обычной сопроводиловки от научного руководителя. Ну да ладно, все постепенно выяснится. А работа чудо как хороша».
Канторович вытащил из дипломата лист бумаги и, вполуха прислушиваясь к завязывающейся дискуссии, начал писать:
«Уважаемый Андрей Владимирович! Я с большим интересом и удовольствием ознакомился с Вашей работой…»
Глава 11
Пятница 13 января 1978 года, день
Ленинград, Московский парк Победы
Что ни говори, а этот зимний парк, если в него углубиться, зрелище унылое: ряды тощих елей вдоль засыпанных снегом аллей и престарелые тополя, отвратительные в своей наготе. Безлюдные аллеи, нелепый шахматный павильон… Вдали, словно напоминая о жутковатой истории места, гигантским бетонным скелетом нависает замершая на несколько лет стройка.
Я еще раз повернулся, старательно осматриваясь: никого, только под завывание ветра зябко жмутся друг к другу две гипсовые спортсменки в легкомысленных летних нарядах; летом их покрасили под бронзу, и теперь, присыпанные снегом, они наводят на мысль о студентках из дружественной африканской страны, что спьяну промахнулись мимо своей общаги.
Подходящее место.
Несколькими ударами носка я пробил в плотном сугробе дыру поглубже. Затем заложил туда две алюминиевые баночки из-под диафильмов. Повезло – кто-то выкинул целую коллекцию, и теперь у меня голова не болит, во что упаковывать отснятые пленки. Притоптал сверху, похлопал перчаткой, затирая следы, и присыпал все снегом. Отошел, критически разглядывая.
Нормально, ничего им криминалистика нового не даст.
Еще раз перепроверился: скамейка справа от спортсменок, напротив левой пары ножек. Так и напишу.
Довольно насвистывая, я пошел в сторону метро, оставляя за спиной закладку с совсем не детским содержимым: подробной схемой двухсторонней конспиративной связи и обзорами, выстраданными за последние две недели.
Теперь можно со спокойной совестью поразвлечься. С этой мыслью я и поехал на Галёру за заказом.
Вечер того же дня
Ленинград, улица Егорова, общежитие
Института инженеров железнодорожного транспорта
Длиннющий коридор словно прострелил старое здание насквозь, оставив в стенах по входному и выходному отверстию – по окну на торцах с мутноватыми от осевшей пыли стеклами. Двери, двери, двери – бесконечные двери по обе стороны, застарелый запах мастики и потрескивание рассохшегося паркета елочкой под ногами.
Нашел нужный номер и замер, прислушиваясь. Я был готов ко всему, включая веселый рёгот из уже пьяных глоток – все-таки старый Новый год. Но было тихо.
На мой стук из-за приоткрывшейся двери сначала осторожно выглянул один глаз. Идущий откуда-то сзади рассеянный свет окрасил его в загадочный темно-синий, почти кобальтовый цвет.
– Ты?! – поразилась она, распахивая дверь настежь.
Стало светлей, и в глаза девушки вернулась приметная голубизна. Выражение крайнего недоумения на ее лице сразу окупило потраченное время.
– Я… Привет. Пустишь? – И протянул вперед здоровенную коробку из кафе-кондитерской «Север».
– Ох, моя любовь – «Фигурный»! – Брови хозяйки радостно взметнулись вверх, и я был энергично вдернут в комнату.
Софья, опершись на косяк, наклонилась мимо меня в коридор и повертела головой, оглядываясь. Я судорожно выдохнул сквозь зубы – близко, слишком близко, аж теплом прошлось по лицу…
– За репутацию беспокоишься? – усмехнулся через силу и опустил на пол сумку.
– Да что мне та репутация, – отмахнулась Софья, прикрывая дверь, и небрежно дунула вверх, прогоняя свалившуюся на глаз прядь светлых волос. – Да и чем ты ей можешь навредить?
– Ну вот и славно, – легко согласился я, передавая торт. – А чай в этом доме найдется?
В животе у девушки протяжно заурчало, и она ойкнула – негромко и смущенно.
– Брось, – махнул я рукой и наклонился, расстегивая молнии на сапогах. – Между нами, врачами, говоря, что естественно – то не безобразно.