– А это в честь чего вообще? – Софья демонстративно покачала тортиком.
– Пятница тринадцатое, – меланхолично пожал я плечами, распрямляясь. – Порой в такие вечера творятся страшные злодейства и великие непотребства.
Она неожиданно зло прищурилась:
– Так, ребенок, может, мне лучше прямо сейчас тебя за дверь выставить? С твоими подростковыми фантазиями?
Я неторопливо повесил куртку на гвоздь и обернулся, стараясь придать своему голосу убедительности и укоризны:
– Поразительно, как в такую очаровательную головку могут приходить столь похабные мысли? Да еще по столь незначительному поводу…
Софья побуравила меня взглядом исподлобья. Видимо, я прошел какую-то проверку, потому что спустя пару секунд она начала краснеть. Посторонилась и смущенно забормотала, глядя куда-то в пол:
– Проходи… Я сейчас чай… Только лук доварю, там уже почти готово.
– Лук? – заинтересовался я. – Французской кухней балуешься?
Мы склонились над эмалированной кастрюлькой, парившей на электрической плитке.
– Вот. – Девушка подняла крышку, показывая.
Там в побулькивающей желтоватой жижице лоснилась мелко порубленная луковица.
– Ага, суп с плавленым сырком, – догадался я, принюхавшись. – Лук, морковка, картошка и вареная колбаса?
– Здесь упрощенная рецептура. – Софья швыркнула с ложки, пробуя готовность. – Только лук. Вряд ли ты настолько голоден… Ты как вообще меня нашел?
– Будешь смеяться, – я завертел головой, осматриваясь, – но прием «родственник из провинции» в твоей регистратуре сработал. Главное, пожалостливее шмыгать носом… Сколько тут у тебя, метров десять есть?
Высокий потолок был свежевыбелен, вдоль стены – односпальная панцирная кровать, прикрытая узорчатым покрывалом, на полу – тонкий матерчатый половик. В общем, чисто и опрятно, даже несмотря на кривовато поклеенные обои. Да и сама Софья в легком домашнем халатике и в теплых тапках на три размера больше выглядела неожиданно уютно.
– Девять. – Она тоже заозиралась. – Это еще ничего, за стенкой четыре с половиной, да на семейную пару с младенцем.
– Весело, – заметил я и прошел дальше, к столу.
Обои над ним пестрели надерганными из журналов картинками, преимущественно с Мироновым, Тихоновым и Делоном.
– Крас-с-савчики… – протянул я, разглядывая. Вышло неожиданно желчно.
– Ого, ревнуешь? – мурлыкнула девушка, расслышав интонацию. Губы ее изогнуло ехидцей.
– К бумажкам? – задрал я одну бровь и смерил Софи высокомерным взглядом, а потом фыркнул: – Глупости какие, – и неожиданно почувствовал, как заливает жаром щеки.
Да что за черт! Проклятый возраст…
– Мальчишка, – протянула она насмешливо, откровенно любуясь моими пылающими ушами.
– Ну да, не девчонка, – подтвердил я торопливо. – Нормальная реакция. Согласись, было бы гораздо хуже, если бы я краснел, исподтишка любуясь товарищем по парте.
Софья опустила глаза и чему-то улыбнулась. На обращенной ко мне щеке проявилась милая ямочка.
Заглянула в чайник:
– Есть водичка, не надо идти. Ладно, давай чай с тортиком пить, а супчик мой пусть настаивается на завтра. Или даже на послезавтра.
Софья попыталась разрезать столовым ножом бечеву на коробке.
– А нормальный нож в доме есть? – отодвинул я ее вбок. – Этим только головы мухам отпиливать…
Она побренчала чем-то в ящике стола, а потом извлекла на свет божий проржавевшую по краю железяку, наполовину обмотанную потертой темно-синей изолентой.
Я закатил глаза и с безнадежностью в голосе уточнил:
– Бруска точильного, конечно, нет? – А потом вернул должок за «мальчишку», снисходительно протянув: – У, женщина.
Справились в итоге. Я накромсал, иначе это не назовешь, торт, Софья заварила в литровой банке крепкого чая, и мы бодро стартовали.
Первый кусок закончили ноздря в ноздрю, но на втором Софья решительно вырвалась вперед: я уже неторопливо ковырял чайной ложкой в жирном шоколадном креме, а она продолжала перемалывать безе с настойчивостью оголодавшей саранчи. Дальше я и вовсе паснул, осоловело откинувшись на спинку. Она же приступила к третьей порции, но тут завод кончился и у нее: смотреть на торт с вожделением во взоре еще могла, но есть – уже нет.
Я, расслабившись от сытости, беззастенчиво разглядывал девушку и делал то, чего обычно старался избегать: думал о себе.
Кто, в сущности, я есть? Что за странное создание из меня получилось: и не подросток с опытом взрослого, и не взрослый в теле подростка? Откуда это сочетание несочетаемого?
Неукротимость желаний, что заставляет делать глупость за глупостью и получать от этого болезненно-сладкую радость, – да вот хоть прямо сейчас. И рядом с этим вроде бы взрослое стремление взять на себя ответственность за кого-то еще, прикрыть, приписать за собой – не за красивые глаза и не в надежде на тварное тепло, а просто так, для себя, для души…
Странная, однако, получилась из меня химера. «Его превосходительство зовет ее своей, и даже покровительство оказывает ей», – выстучал я пальцами мелодию из водевиля.
Софья тем временем доклевывала крошки безе со дна коробки.
– Как семечки, – призналась, смущенно улыбнувшись. – Не могу остановиться.
Наконец она отложила ложку. Оперлась локтями на стол, сложив кисти перед ртом, и чуть подалась вперед. Взгляд стал игриво-снисходительным:
– Ну расскажи, что принес в дневнике за четверть? Что по поведению? Девочек в классе не обижаешь?
– Об оценках, значит, хочешь поговорить, – сладко улыбнулся я в ответ.
Софья тревожно заерзала на стуле, что-то учуяв в моем тоне. Я выдержал паузу и продолжил:
– Давай расскажи тогда, почему не даешь больным указание аспирин молоком запивать.
Она открыла рот, собираясь что-то сказать… И закрыла. Потупилась и потянулась долить чая в наполовину полный еще стакан.
Я тихо порадовался. Умение вовремя промолчать дается лучшей половине человечества настолько плохо, что редкие исключения из этого правила заслуживают особо бережного отношения, наподобие существ, внесенных в Красную книгу.
– И мне добавь, – закрыл я тему и еще раз покрутил головой, вглядываясь уже в детали.
Со шкафа, что отгораживал кровать от двери, на нас свысока поглядывал видавший виды рыжий чемодан с округлыми латунными уголками-накладками. Из-за него высовывались рукояти бамбуковых лыжных палок с потертыми лямками. На открытой сушилке на подоконнике – посуда вразнобой. Среди нескольких алюминиевых ложек и вилок откровенно столовского вида выделялся своим добротным блеском штопор. Стопка разномастных книг рядком.
Я пригляделся к названиям на корешках и поперхнулся.
– Ох, боже мой… – схватился за голову. – Какой же я идиот!
– Есть такое, – согласилась Софья степенно. – А как догадался-то?
Я обескураженно потер лоб кулаком. Сколько сил брошено не на то, сколько времени протекло зазря между пальцами… А ведь мог бы и сам сообразить, без подсказки!
– Ты стенографию изучаешь? – спросил у девушки.
– Что? – Она явно не ожидала этого вопроса. – Ну да, ходила на курсы.
– Сложно? – спросил я, чтобы что-то сказать. Какая на самом деле мне разница, сложно или нет? Для меня – нет.
Эх, а ведь мог бы на каникулах не строчить тетради стопками, а стенографию изучить, и те же самые обзоры просто полетели бы, еще и время осталось бы…
Я разочарованно вздохнул и прислушался к объяснениям.
– …сокращенное написание букв, большую часть гласных выкидываем, на окончание слов по одному из специальных символов – и сразу раз в пять запись идет быстрей. Смотри! – Софья с энтузиазмом выхватила из стопки тетрадь и потрясла ею перед моим носом. – Вот мой конспект последней лекции в Малом Эрмитаже по прерафаэлитам – два часа всего на трех листах уместилось… Что?
Я молча смотрел на нее.
– Ну что? – Софья еще раз дунула вверх, сгоняя непокорную прядь.
– Прерафаэлиты, значит? – уточнил я, с трудом удерживая голос спокойным.
Она поняла. Прищурилась:
– Думаешь, если тетя здесь вот так живет, то она совсем идиотка?
– Нет… Но… – Я смешался. – Ты и прерафаэлиты…
Ее глаза подернуло хмарью близкого уже шквала, и я выпалил с жаром, не задумываясь:
– Слушай, извини дурака. А? Виноват, правда. Осознал, каюсь.
Выражение острой обиды в глазах напротив заколебалось, словно решая, разразиться взрывом или нет, а потом перетекло в усмешку.
– Эх, пользуешься ты моей девичьей слабостью… Ладно, за «Фигурный» торт я еще и не то могу простить.
– За этот или за следующий? – выдохнул я с облегчением.
Вот ведь зараза, давно так по ушам не огребал… И, что обиднее всего, заслуженно.
Ее взгляд посерьезнел:
– Кстати, на обедах экономил или у родителей стянул?
Я вольготно откинулся на спинку стула, сцепил пальцы на затылке и обрадованно сообщил:
– О, с тебя тоже вира.
– Вот как… – Софья задумчиво потеребила мочку. – Для овощебаз, донорства или укладки рельсов по ночам ты еще молод. Ну давай, быстро придумывай.
– Двойная вира, – с удовольствием огласил я. – Или даже тройная, раз согласна была стыренное есть.
– Луковым супчиком возьмешь? – невинно вопросила девушка, и я поперхнулся.
– Да ну тебя… Неужели тут ничего интереснее нет? – Я окинул Софью собственническим взглядом.
– Так откуда у Буратино сольдо? – не дала она увести разговор вбок.
Я снова посмотрел на нее с невольным уважением – опять удивила.
– По правде сказать, – преувеличенно тяжело вздохнул я, – Буратино горбатится, как папа Карло. Все сам, все своим трудом.
Скепсиса во взгляде Софьи хватило бы на десять прокуроров. Я встал.
– Как тебе эти джинсы?
– Ну… – Она недоуменно передернула плечами. – Ничего вроде. Повернись… А зачем лейбл оторвал?
Я повернулся еще раз и поднял со значением палец:
– Не оторвал, а не пришил. Невелика разница в словах, а как по-разному звучит, да?
– Врешь? – неуверенно спросила девушка после короткого молчания.