Я сел и усмехнулся:
– Так что не волнуйся, не голодал, и кровавый след за этим подарком не тянется. Это – несколько часов моей работы.
Софья перевела взгляд на коробку «Фигурного»:
– Пять с полтиной за несколько часов? – Что-то прикинула про себя и кивнула: – Неплохо. А для такого молочного возраста – так очень даже впечатляюще. Мне начинать завидовать?
– Уй… Точно идиот, – простонал я, опять вставая. – Клинический. Ну ладно… Только, Софи, без глупостей, пожалуйста.
Пальцы ее принялись нервно теребить полу халата.
Я прошел к сумке, что лежала у двери, и стал неловко извлекать оттуда коробку. Спину мне жег настороженный взгляд.
– Вот… – повернулся я и снял крышку. – С Новым, ну и заодно со старым Новым годом. Померь, а то я на глазок взял.
Софья с опаской заглянула в коробку.
– Ты с ума сошел… – ошеломленно выдохнула она и отпрянула. Глаза ее лихорадочно заблестели.
– Софи, – с укоризной протянул я.
– Нет. – Она вцепилась ладонями в сиденье и решительно затрясла головой. – Нет! Мне надо будет с твоей мамой поговорить. Или лучше сразу с папой…
Я слегка улыбнулся, представив сцену.
– Ты точно сумасшедший, – сформулировала Софья диагноз и с силой потерла правый висок, словно пытаясь прийти в себя.
– Не-а. – Я поставил коробку с сапожками на стол и сел, закинув ногу на ногу. – Папа недавно приводил своего товарища психиатра.
– И? – Девушка недоверчиво наклонила голову к плечу.
– Справку тот не выписал, но уверил всех в моем полном психическом благополучии. Сказал, что это моя особенность – раннее психологическое взросление.
Лицо Софьи приняло то крайне редкое выражение, что возникает у людей, когда желание постучаться головой о стенку становится невыносимым.
– И? – Она обхватила себя руками, словно ее зазнобило. – Что я, по твоей мысли, должна взамен?
– Да ничего ты не должна, – пожал я плечами. – Слушай, давай поговорим наконец как два взрослых разумных человека.
Девушка хмыкнула с явным скепсисом.
Я доверительно наклонился к ней:
– Смотри, Софи, мы с тобой пересекались за прошлый год четыре раза. – Кривовато усмехнувшись, я повторил: – Всего четыре. Может, так совпало, но каждый раз было и легко, и весело. Как ты меня в сугроб отправила, помнишь?
На ее губах тенью промелькнула легкая улыбка, промелькнула и исчезла, оставив лишь непреклонную решительность в глазах.
– Поверь, – продолжил я, разводя руками, – это всего лишь несколько часов моей работы. Не так уж много для подарка одной забавной девушке в белом халате. Пожалуйста, Софи, не лишай меня права совершать поступки.
Брови ее вздернулись, и она посмотрела на меня, как на диковинное животное.
– Сегодня я тебе помог, – продолжил я уговоры, – завтра ты мне. Ну или хотя бы развеселишь при встрече.
Я попытался улыбнуться, но вышло не очень.
«Еще чуть-чуть, и губы начнут дрожать от обиды», – с тоской понял я.
Похоже, что пару последних фраз Софья не услышала, продолжая что-то выглядывать во мне.
– Пойми, – сказала она тускло, – я не могу их взять.
Я обреченно помолчал, глядя куда-то в пол.
Идея пришла неожиданно.
– О! – дернулся я. – А давай ты у меня их купишь? С рассрочкой платежа? Отдашь частями, когда сможешь.
На щеки девушки вернулся легкий румянец, и она с интересом покосилась на лоснящуюся в коробке кожу голенища.
Я достал сапожок и завертел в руках, негромко воркуя себе под нос:
– Финские, как раз для нашего климата. – Засунул руку внутрь: – У-у-у, какая толстая меховая подкладка! Сами из натуральной кожи, носиться будут долго. А фасон новый, в городе почти ни у кого еще и нет…
– Нет, ты точно псих, – заулыбалась Софья. – Ошибся тот товарищ.
– Псих так псих, – покладисто согласился я. – Зато нескучный, верно?
– Эх, Буратино… – протянула она с какой-то непонятной интонацией и взялась за каблучок.
Я не отпускал.
– Э, ты что! – Девушка подергала посильней. – Лисе не веришь?!
– Лисе верить – себя не уважать!
– Да отдам я, – взглянула она серьезно.
– Да знаю я, – откликнулся в тон и отпустил голенище. – Меряй, да пойду.
Никогда даже не предполагал, что женщина может влезть в сапоги за восемь секунд (и это с извлечением бумаги из носка), но Софи справилась.
– Так… – С отрешенным взглядом она прошлась по комнате взад-вперед. – Так. Чуть тесноваты в пальцах…
Я встревожился:
– Менять надо?
– Нет! – Софья аж отшатнулась. – Нет. Мех утопчется, нормально будет.
Поставила сапожки на стол, окинула их влюбленным взглядом и прищурилась на меня с подозрением:
– Сколько?
– Восемьдесят, – быстро ответил я.
Наверное, сфальшивил, потому что Софья посмотрела с укоризной и поджала губу. Мы поиграли в гляделки, и я победил.
– Ладно. – Она выглядела недовольной, и я поразился: «Как?! Ну вот как им удается нас еще и виноватыми в таких ситуациях оставить?!»
– Ладно, – повторила Софья, а потом предложила с наигранной угрозой в голосе: – Тарелку супа?
– Понял, – кивнул я и поднялся. – Не дурак, чай. Здесь добро причинил, пойду посмотрю, где еще какому ребенку слезинку утереть можно.
Уже когда я занес ногу над порогом, на плечи мне легли две ладошки.
– Спасибо, – тихо-тихо шепнула Софи мне в затылок, и от выдохнутого тепла по спине побежали мурашки.
– Обращайся, – кивнул я, не оборачиваясь, и зашагал в полутьму.
Воскресенье 15 января 1978 года, вечер
Ленинград, Измайловский проспект
– Андрей… – Папа зашел ко мне в комнату и озадаченно помахал в воздухе почтовым конвертом. – Ничего не пойму… Это случайно не тебе письмо? От… – Он бросил преисполненный недоверия взгляд на обратный адрес и с отчетливым сомнением в голосе прочел: – От Канторовича.
– О! – обрадованно подскочил я на стуле, разворачиваясь. – Давай!
– Понимаешь, – папа отдал письмо и присел рядом, на кровать, – я подумал, что это мне, просто имя с отчеством перепутали местами, и вскрыл.
– Да ничего страшного. – Я великодушно отмахнулся и торопливо вытащил сложенный вчетверо лист.
– Письмо-то я прочел. – Папа продолжал внимательно смотреть на меня.
Я с трудом оторвал взор от бумаги:
– Ругает за нахальство?
– Отнюдь, – усмехнулся папа. – И это удивительно. Ты что, в самом деле накопал новое?
Я потеребил кончик носа:
– Мне показалось, что да. Вот послал на перепроверку.
– А чего сразу академику-то? Поближе никого не нашлось?
– Пап, это его направление. А то, что я нарыл, растет именно из его статей.
– Это не важно, – качнул он головой. – Так не делается. Надо было со мной посоветоваться, я б нашел для начала кого попроще для проверки.
– Ну да что уж теперь… – Я перестал сдерживать победную улыбку и покосился на лист.
– Да читай уж, я подожду, – понимающе усмехнулся отец.
Я развернул лист. На нем четким, почти каллиграфическим почерком было написано.
Уважаемый Андрей Владимирович!
Я с большим интересом и удовольствием ознакомился с Вашей работой. Она, несомненно, заслуживает скорейшего опубликования в одном из центральных журналов. На мой взгляд, ее после незначительной доработки под требования редакции следует передать в «Функциональный анализ и его приложения» (уверен, Израиль Моисеевич так же высоко оценит Ваш подход). Поскольку журнал, как Вы знаете, переводной, то этого будет достаточно для закрепления приоритета нашей советской школы – этот вопрос, безусловно, актуален применительно к Вашей статье. Второй вариант, более длительный в плане сроков опубликования статьи, – это «Journal of Functional Analysis». С удовольствием готов рекомендовать ее туда, если Вы решите пойти по этому пути.
Кроме того, было бы очень славно, если бы Вы смогли выступить с расширенным докладом на одном из наших семинаров в Москве. Для меня очевидно, хоть об этом прямо в статье и не говорится, что Вами намечена определенная программа исследований открывшегося направления, и тут явно есть что обсудить и о чем поспорить.
Я готов направить в Ваш институт письмо с просьбой откомандировать Вас на такое мероприятие в удобные для Вас сроки. В случае Вашего согласия напишите, кто Ваш научный руководитель.
Ну и, конечно, с нетерпением ожидаю личного знакомства.
– И толстый-толстый слой шоколада… – пробормотал я довольно и свернул было письмо, но тут же опять раскрыл и принялся перечитывать, смакуя каждое слово.
Улыбка на моем лице продолжала жить своей жизнью, то растягивая рот до ушей, то превращаясь в сардонический оскал.
– Ну ты даешь! – Папа с восхищением хлопнул себя по колену и с гордостью посмотрел на меня. – В пятнадцать-то лет! Я думал, что в пределах институтского курса уже все истоптано по сто раз. Да как в голову-то пришло?
– Представляешь, проглядели, – развел я в недоумении руками. – Нужен был взгляд дилетанта на заезженную тему. А так тут никакой особо высокой математики нет. Можно любому студенту с матмеха объяснить почти на пальцах.
– О-хо-хо… Дела… – протянул папа и поднялся на ноги. – Бери письмо, пойдем маму радовать. И это… Ответ давай вместе писать будем.
Понедельник 16 января 1978 года, день
Ленинград, 8-я Красноармейская улица
Класс, в котором наша группа уже не первый год грызла английский, прилепился под школьной крышей, словно ласточкино гнездо – тесное, но уютное. Смотрел он, хмурясь из-под нависающего желоба водостока, прямо на север, и солнечные лучи проникали сюда лишь два-три месяца в году.
Зато из растущих прямо от пола окон открывался панорамный вид на лабиринты ленинградских крыш. Казалось порой, что эта уходящая к горизонту чересполосица ржавых листов хранит в своей памяти все блюзы, что годами выколачивали из жести беспощадные питерские дожди.