Словно в ответ на ее слова, из комнаты долетел сначала грохот падения какой-то мебели, звон бьющегося стекла, а затем голос дяди Вадима с отчетливым сарказмом громко подвел итог:
– Доцент…
Тома с мамой опрометью бросились на звуки погрома. Навстречу им под ноги лохматой кометой вылетел ошалевший Василий и заметался, словно ища политического убежища, а потом галопом унесся в кухню. Я неуверенно топтался на месте. Уместно ли будет мое появление в гостиной в момент конфуза или пусть разберутся сами? Паническое «кровь!» Томиного папы и испуганные восклицания женщин разрешили сомнения.
В комнате царил натуральный бедлам. Валялся на боку, распахнув дверцу, шкаф. Противно хрустели под ногами заляпанные темной кровью осколки зеркала. Вокруг дяди Вадима бестолково хлопотали Томины родители, побелевшая Томка вцепилась в косяк. Сам пострадавший стоял над кучей битого стекла и с невозмутимым видом собирал в приставленную к согнутому локтю ладошку кровь, обильно стекавшую по предплечью.
Я протолкался к эпицентру. Так, косая рубленая внешней поверхности предплечья, в нижней ее трети… Выхватил из кармана платок и, туго натягивая, обхватил рану. Кровь мгновенно пропитала ткань, но бежать вниз почти перестала.
– Еще платок и вафельное полотенце, – скомандовал, не оборачиваясь.
Первой, как ни странно, среагировала Тома. Пяток секунд, и затребованное было у меня в руках. Я натянул еще один платок поверх первого. Протер полотенцем Вадиму предплечье, собрал кровь из ладони.
– Держите. – Я передал ему концы платков, что пеленали рану. – Держите плотно и пойдемте в ванную. Вата и бинты есть? Перекись? – обернулся я к Томиной маме.
Ее отчетливо колотило.
Я добавил:
– И корвалол на сахар. Есть у бабушки?
– Валокордин… – Она дрожащими руками потрошила домашнюю аптечку. – У Вадика что, сердце?!
– Сердце у него, определенно, есть, – подтвердил я. – Но валокордин – вам.
– Ничего особо страшного, – подвел я итог минут пять спустя. Сделал бинтом перегиб, намотал последние три тура вокруг запястья и закрепил потуже. – Можно до травмпункта доехать, наложить пару шовчиков. Косметических…
Дядя Вадим потянулся, усмехаясь:
– М-да, славно поработали. Баста на сегодня. Люба, давай мечи пироги на стол. И это, дай мне, что ли, какую-нибудь Колину майку. – Он мельком взглянул на толпящуюся у двери в ванную взбудораженную родню и определил: – Пожалуй, по коньячку сейчас будет самое то.
Роль пирогов за ужином исполнял жареный хек с картофельным пюре. После двух торопливых стопариков взрослых ощутимо отпустило, только мама Люба время от времени тревожно косилась на повязку, но та оставалась девственно-белой.
Разговор, ради которого меня призвали, случился уже ближе к чаю и был короток.
– Тебе, я слышал, сценарий для вашей агитбригады не понравился? – развернулся ко мне дядя Вадим.
– И режиссер тоже, – добавил я.
– А тот-то что? – уточнил он с самым простодушным видом.
– А на Тому заглядывается, – в тон ответил я.
Взрослые дружно заржали.
– Ну это не преступление, – ухмыльнулся дядя Вадим.
– Да он эту халтуру с серьезным видом делает. Не ощущает пошлости сценария. Нет внутреннего слуха. Как та мясорубка, которой все равно, что молоть, лишь бы не заржаветь. – К разговору я готовился и аргументы припас. – Это хорошая иллюстрация застоя форм идеологической работы…
Дядя Вадим поднял руку, останавливая мой разгон.
– Верю, – сказал неожиданно миролюбиво. – Вопрос в другом. Ты как, поговорить или можешь что-то сделать? Говорунов на кухнях у нас хватает. Можешь – делай.
Я растерялся:
– Вот даже так, значит… – Помолчал, потом признался: – Неожиданно.
За столом воцарилась напряженная тишина. Я задумался, катая между пальцев мякиш черного хлеба. Мама Люба по-хозяйски оглядела стол и подкинула мне в тарелку еще один золотистый кусочек хека.
– Спасибо, – поблагодарил я. Поднял взгляд на дядю Вадима: – А мне дадут?
– Тебе, если возьмешься, дадут, – веско сказал он, а потом уже совсем другим тоном добавил: – Только учти, никакого подсуживания я не допущу.
– Это правильно, – кивнул я, принимая условие.
«Харизматичный дядька. – Мысли мои разбегались. – Так. Ты искал легальную точку входа в систему? Вот тебе ее предлагают. Правда, пока непонятно, чем та мышеловка заряжена».
Рядом едва слышно шевельнулась Томка. Под столом на мое запястье легла ее ладонь, легла и чуть сжала мою руку.
– Хорошо, – решился я. – Будем петь и танцевать осмысленно.
Пятница 20 января 1978 года, вечер
Москва, площадь Дзержинского
Из темноты, что нависала над уличными фонарями, плотно сыпал снег. Лохматые хлопья щекотали Жоре лицо, чувствительно задевали ресницы и холодили лоб. В московском воздухе, обычно подгаженном легким заводским смогом, вдруг прорезался чистый и свежий запах. А еще стало непривычно тихо: моторы, сигналы, все, что приходило с улиц, – все глохло в этом снегопаде, как в вате. Слышно было лишь то, что видно, и это слегка нервировало.
Сам предстоящий отчет лишь бодрил Минцева. За свою работу ему не было стыдно, а то, что в животе несильно тянуло, точь-в-точь как перед сложным прыжком, так это привычное, родное чувство.
Глухую опаску, которая, понятное дело, была и глупой, и детской, будила стена снега за спиной. Конечно, после всего того, через что он прошел, нелепо и смешно озираться в центре Москвы – это не ночная сельва, вибрирующая жаждой голодной плоти.
Но с недавних пор невозможное, войдя в Жорину жизнь, стало обыденным. Высокая стопка прочитанной за год фантастики воспринималась теперь суровым соцреализмом – были, были на то основания. Мозг Минцева пришел в то странное состояние, когда за любой замеченной периферийным зрением мелочью, ранее не проскальзывавшей через фильтр бессознательного, он был готов признать сложные и далеко идущие последствия. Его теперь ничто не удивляло: ни видимое только краем глаз воскурение архаичных рун поверх обшарпанной стены в подворотне, ни скольжение нагих искаженных теней в облаках, ни, как сейчас, недобрый изучающий взгляд в спину из московского снегопада. Не удивляло, не пугало, но напрягало.
Жора не выдержал и оглянулся. Площадь словно вымерла, лишь у самого входа в Комитет распаренный солдат-срочник елозил по тротуару деревянной лопатой, пытаясь отвоевать хотя бы скромный плацдарм. Втуне – небеса тут же брали свое.
Он взглянул на часы. Пора. Похлопал перчатками по погонам, сбивая снег, и шагнул в здание. Действительно – пора.
В приемной Андропова в кресле для посетителей придремал Иванов, только что вырвавшийся с заседания «малой пятерки». Минцев забрал у дежурного офицера свою папку и тихо пристроился рядом, настроившись ждать. Но буквально через пять минут дверь кабинета распахнулась, выпуская моложавого полковника погранвойск. Иванов мгновенно встрепенулся, встал и с чувством потянулся. С интересом покосился на пухлую Жорину папку – за неотложными делами он не успел ознакомиться с последними заключениями экспертов, одернул пиджак и гулко скомандовал:
– Пойдем работать.
– Ну что ж, товарищи, приступим, – сказал Андропов, когда они расселись вокруг стола. – Давайте для зачина пройдемся по последним данным криминалистического анализа. Георгий, прошу.
Жора привычно дернул подбородком влево и начал мерно излагать:
– Начну с чернил, они принесли наиболее оперативно-значимые сведения. «Сенатор» перешел на проявленные фотопленки для передачи основной информации, но и для текста письма о расположении закладки, и для надписей на конвертах по-прежнему используется авторучка. Наша операция по районированию мест пребывания объекта через добавки в чернила принесла первый успех: мы определили район, где, возможно, проживает «Сенатор».
– Так… – Юрий Владимирович нетерпеливо потер ладони. – Показывайте, Георгий, не томите.
Жора развернул топографическую склейку, покрыв ею весь стол. Андропов и Иванов тут же подались вперед, разглядывая. Центральная часть города была густо испещрена рабочими отметками, некоторые районы – обведены.
– Так как поставки партий в торговую сеть были нами тщательно проконтролированы, то мы можем уверенно утверждать, что «Сенатор» приобрел их вот здесь, в этой зоне. – Карандаш прошелся вдоль толстой черной линии. – Она ограничена с севера Фонтанкой, с запада – Лермонтовским проспектом, с юга – Обводным каналом, а с востока – проспектом Дзержинского и Звенигородской улицей. Административно это восточная половина Ленинского района. Для нас теперь – зона номер один.
Минцев потыкал карандашом в отметки:
– Тридцать восемь точек продаж чернил – они отмечены маленькими красными кружочками.
Андропов поднял глаза на Жору:
– Но микромаркировка конвертов из предыдущих партий указывала на Фрунзенский и Дзержинский районы?
– Да, вот они, примыкают. – Жора указал на две зоны, обведенные синим и зеленым цветом.
– Так… – Юрий Владимирович опять хищно склонился над картой. – Тогда надо начать с прочесывания стыка этих районов?
– Увы, не уверен… – Минцев огорченно покачал головой. – Система с микромаркировкой конвертов и тетрадей, как оказалось, работает очень грязно. Мы проверили – чуть ли не половина партий идет не туда. Полнейшая безалаберность в торговле. Ответственных сняли, а толку? Уверен, кстати, что и в других городах не лучше. Поэтому я отношусь к тем данным с большой настороженностью.
– Вот как. – Андропов был ощутимо раздосадован. – Очень жаль. М-да… У нас нет возможности делать все это руками Комитета, слишком большой объем работы. Но встряхнуть систему надо. – Он сделал пометку в ежедневнике. – Хорошо, проведем контрольную проверку по всей стране. Продолжайте, пожалуйста.
– Прямо сейчас мы заканчиваем повторную замену партий чернил на не использовавшиеся ранее варианты. Если спустя какое-то время эта новая маркировка опять укажет на зону «А», можно будет уверенно говорить о систематичности в действиях объекта. Причем в этот раз, учитывая привязку активности «Сенатора» к центральным районам города, мы ограничиваемся только районами между Невой и Обводным каналом. Зато каждая точка продаж внутри зоны «А» получит индивидуальную партию. Если все пойдет в соответствии с нашими ожиданиями, то где-то летом получим более точную привязку. С чернилами пока все.