Интерес в глазах Карла потух. Он коротко бросил Джорджу: «Объясни», – и увеличил скорость.
– Даже не знаю, что и сказать… – скорбно признался Джордж и почесал под подбородком. – Так-то мы, конечно, парни лихие, но мысль о том, что следующие лет десять Карл проведет в Сибири, меня совсем не греет.
– А если под чужим флагом?
– Нет-нет-нет и еще раз нет. – Джордж замотал головой. – И думать забудь. На такую акцию даже Карллучи не подпишется. Ты что, шпионских детективов на ночь перечитала?
Синти прикусила губу, раздумывая, и нарезала вокруг Джорджа круг. Потом со скрежетом затормозила, из-под лезвий коньков круто полетела белая крошка.
– А предложить больше денег? Много денег? – Она широко развела руками, показывая, сколько это ее «много». Получалось немало.
– Думаем, – признался Джордж. – Он показался мне человеком без больших амбиций – эдакая мелкая шелупонь. А такого слишком жирное предложение может только спугнуть. И потом далеко не факт, что это не банальное совпадение. Так что не горячись. Пусть пройдет немного времени, он расслабится… А там мы что-нибудь для него придумаем.
Понедельник 6 февраля 1978 года, день
Ленинград, Васильевский остров
Под тонкой корочкой крыш, между бескрайним небом и пеналами комнат, скрывается, ни от кого особо не прячась, затейливый мир петербургских чердаков. Здесь разбегаются, перетекая друг в друга, анфилады схлестнувшихся балок; по углам, в сгустках мрака, таятся острые языческие страхи. Запах пыли, настороженная тишина и наискось, будто разводами акварели, – свет.
Сюда, словно в стоячую заводь, набиваются навсегда отставшие от потока времени вещи. Тут можно бродить, как в музее, часами, неторопливо перебирая и рассматривая артефакты иных эпох.
Зачастую уйти отсюда можно десятком путей, и поэтому сегодня мне надо быть здесь.
Я пробрался к выбранному слуховому окну. От него, даже не крутя головой, просматриваются все три входа на чердак, а если выскользнуть на крышу, то ведут в две стороны, во двор и на соседнюю крышу, еще крепкие пожарные лестницы. Идеальное место.
Мой фонарик обежал круг и выхватил очередную находку. Я склонился, разбирая полустертую надпись на стропиле. Ровный девичий почерк, химический карандаш: график дежурства звена местного ПВО. Два имени жирно зачеркнуто.
С невольным присвистом втянул сквозь зубы воздух, а потом помечтал: конечно же эти Света К. и Таня Б. просто попали в эвакуацию, на Большую землю…
«Пусть было так», – пожелал я, но на скулах невольно катнулись желваки.
Скоро, совсем скоро стены этого расселенного дома познакомятся с тяжелым ядром, и этот явленный мне самым краешком фрагмент истории разойдется в вечности навсегда.
Хорошо, что я зашел сюда, – я буду помнить.
Вздрогнул и торопливо посмотрел на часы – восемь минут до сеанса. Пора переключаться на сиюминутное. Я присел и открыл сумку.
Простенький приемник прямого усиления я сваял самостоятельно. Обошелся он мне вместе с наушниками в десятку. В годы войны немецким глубинникам выдавали ламповые прямухи, умещающиеся в пачку папирос «Казбек»; мой же, на пяти транзисторах, легко влез в баночку из-под гуталина.
Наверное, это была сверхбдительность, но после случайной (ох, случайной ли) встречи с оперативницей ЦРУ я решил перестраховаться: теперь мой приемник не только невозможно запеленговать по паразитному излучению, но даже и для нелинейной локации он становится видим лишь с нескольких метров. Даром ли я дополнительно запихал его еще и в консервную банку, а потом тщательно заземлил?
Зато теперь я спокоен. Даже наклепай КГБ пеленгаторы и локаторы из тех, что пока лишь в перспективных образцах, все равно в момент приема я буду для них невидим.
Метнул в слуховое окно отрез медной проволоки, зачищенный ее конец – в антенный выход. Заземлился к трубе, присоединил к клеммам «Кроны» контакты, воткнул в гнездо наушники. Готов. Я прикрыл глаза, расслабился и стал ждать.
– Передаем данные калибровки для пятой линейной партии геологоразведки, – точно в назначенное время проговорил идеально четкий и разборчивый мужской голос. – Пятьсот тридцать восемь, ноль шестнадцать, сто шестьдесят восемь…
Я сосредоточенно строчил в блокнот.
Небольшая пауза, потом повтор:
– Повторяем данные калибровки…
Я недоуменно нахмурился:
«Что-то совсем мало кодовых групп пришло, с десяток. Что ж это за вопрос Юрий Владимирович такой короткий измыслил»?
Крутанул колесико настройки, на всякий случай сходя с волны. Береженого бог бережет: ведь можно определить настройку на волну даже у выключенного приемника. Моток проволоки в сумку, батарейку отсоединить…
Огляделся, контролируя, – ничего не забыл? Чисто, только, словно острым сучком, царапнуло глаз то стропило с карандашными пометками.
Я чуть наклонил голову, обещая: «Нет, не забуду», и выскользнул на лестницу.
Вниз, вниз, на всякий случай бегом, по три прыжка на пролет. Протиснулся через пролом в заборе, и вот я уже на почти безлюдной улице.
В принципе надо было бы идти неторопливо, не привлекая внимания, но ноги сами несли меня вперед все быстрее и быстрее. Я спешил к закладке с шифроблокнотом:
«Да что же такое он хочет у меня спросить?!»
Воскресенье 12 февраля 1978 года, 15:10
Ленинград, Измайловский проспект
– Ну как? – набросилась на меня мама, лишь только я переступил порог.
– Да нормально все, – гордо фыркнул я, скручивая шарф. – Прошел районный тур.
– Уже известно, да? – уточнила она, взволнованно вытирая руки о передник.
– Да, там же устная сдача. Так что известно. Я набрал максимум очков. Повторить мой результат можно, а переплюнуть – нет. И вообще, хочу даже не есть, а жрать! – Я выразительно втянул носом витающий по квартире аппетитный запашок наваристого куриного супа.
Перед внутренним взором отчетливо замаячило видение разварившейся куриной ляжки, лоснящейся в прозрачном бульоне в окружении макаронных звездочек и чуть оплывшей по краям тонкой картофельной соломки; по поверхности над ней неторопливо вальсировали желтоватые линзочки жира.
– Руки! Мыть! – Мама решительно пресекла мою попытку рвануть к обеденному столу.
Я забежал в ванную, торопливо, даже не включая свет, выполнил ритуал и начал жмакать полотенце, и тут из дальней комнаты раздался длинный междугородний звонок.
– Дюш! – крикнула мама из кухни. – Я суп наливаю! Возьми, спроси, кто, и скажи, что папы дома нет, будет к шести.
– Ага, – согласился я. – Алло, – поднял трубку. – Квартира Соколовых. Слушаю вас.
– Добрый день, – негромко донеслось в ответ. – Вас беспокоит академик Канторович, Леонид Витальевич. Я могу поговорить с Андреем Соколовым?
У меня екнуло в подвздошье.
Ответное письмо Канторовичу я кропал неторопливо, несмотря на понукания папы. Я закрывал тему, ибо «мавр сделал свое дело». Заниматься ею дальше я не собирался – незачем. Поэтому, откликаясь на поразительную прозорливость Канторовича, который учуял между моими строками, что, умея считать до десяти, я остановился на шести, – я ваял фундаментальный обзор по алгоритмам внутренней точки.
Это было не сложно, в моем распоряжении были знания сотен людей, развивавших алгоритм Кармаркара последние тридцать лет. Я знал, где лежат эффективные в вычислительном плане подходы для задач того или иного типа и даже мог в первом приближении обосновать это теоретически.
Не мытьем, так катаньем: толстая, на восемьдесят страниц, бандероль десять дней назад улетела в Москву. И вот давно ожидаемый, но все равно такой внезапный звонок.
Я сделал короткий вдох-выдох, собираясь, и ответил:
– Здравствуйте, Леонид Витальевич, я у телефона.
– Здравствуйте, Андрей Владимирович, рад слышать. – Голос академика был наполнен энергией.
– Леонид Витальевич, умоляю, без отчества, – вклинился я в микропаузу. – В моем возрасте такое именование выглядит пародийно.
М-да. Диссонанс между содержанием и чуть подрагивающим голосом подростка ощутим даже мне.
– Хорошо, Андрей, – в голосе разлилась добрая усмешка, – договорились. А вы ведь меня поразили, и не столько даже возрастом. Исключительно добротная работа, исключительно! Та россыпь алгоритмов, которую вы так щедро выкладываете на всеобщее обозрение, заслуживает искреннего восхищения. Но если заглянуть поглубже, то вы ведь разработали целую теорию для решения задач определенного класса…
В комнату на цыпочках просочилась мама. Я попытался было скорчить недовольную гримасу, но она придушенно пискнула «и-и-и» и присунула ухо поближе.
«Ладно, – подумал я и чуть довернул трубку в ее сторону. – Это, быть может, ее звездный час».
– …удивительно и многообещающе, – продолжал соловьем разливаться академик, – что вам удалось сделать значимое открытие в столь юном возрасте.
– Леонид Витальевич, благодарю за столь лестную оценку, – воспользовавшись небольшой паузой, я перехватил нить разговора, – но вы же наверняка понимаете, что использованный мной подход растет из вашей же собственной работы от шестьдесят пятого года. Ну, той, где вы дали методику оценки множителей Лагранжа методом наименьших квадратов.
– Эк вы хватили… Нет, понятно, что все откуда-нибудь да растет. Но у вас, и это совершенно очевидно, получилась оригинальная работа. И для вас это не случайная находка. Уж я-то в этом разбираюсь, поверьте.
Мама, чуть дыша, счастливо млела у мембраны.
– Вы уже решили, где будете учиться после школы? – неожиданно спросил академик.
– В Ленинградском общевойсковом командном, – сорвалось с моего языка.
Мама испуганно шарахнулась вбок. Трубка озадаченно замолчала.
– Э-э-э… – Академик был явно обескуражен. – Почему туда?
Я охотно пояснил:
– У меня отец военный… И дед…
Мама сделала страшные глаза и пребольно ущипнула меня за плечо.
– Это ведь не окончательное решение, да? – В голосе Канторовича явственно слышалась неуверенность.