– Разгребем постепенно, – отмахнулся Жора. – Выцедим город и разгребем. Есть еще что занятное по первой зоне?
– Да… – Голос Владимира прозвучал неуверенно. – Пара подростков еще. Первый… Вот. Измайловский проспект, Соколов Андрей, учащийся девятого класса английской школы. Весной прошлого года, после сотрясения мозга, в речи на уроках английского появился отчетливый американский акцент. С осени начал проявлять недюжинные способности к математике.
– Насколько недюжинные?
– Начал изучать программу института.
Минцев чуть заметно пожал плечами.
– В матшколах каждый второй грызет академические курсы. Кроме этого?
– Отец преподает в Военно-медицинской академии.
– Все?
– Все.
– В шлак, – решительно отмахнулся Жора.
На обложку легла зеленая отметка, папка легла поверх дела Кратова.
Жора решительно допил чай и поставил сверху пустую чашку.
«Ничего, – подбодрил он себя. – Найду. Трое в разработке, три десятка в ближней очереди… Найду. Он где-то рядом, я чувствую».
– Так, – потер Минцев руки. – Давай следующего.
Вторник 14 февраля 1978 года, день
Москва, объект «Высота»
– Нет, Юра. Нет. – Брежнев для убедительности прихлопнул ладонью по столу. – Все, вопрос решен.
– Леонид Ильич… – Андропов наклонился вперед и доверительно понизил голос: – Политбюро единодушно в своем решении. Мы все просим вашего согласия на награждение. Это очень важный в своем символизме политический вопрос…
В глазах у Брежнева под тяжелыми набрякшими веками неожиданно заискрила смешинка.
– Юр, – протянул генсек, чему-то улыбаясь, – я все понимаю. И что Михал Андреич не вовремя загрипповал, и что тебя Костя попросил ко мне по этому вопросу зайти. И даже что ты сам искренне за это решение. Но нет. Я обдумал и решил. Все.
Он сцепил ладони перед лицом и поводил большим пальцем по губам, словно о чем-то заново раздумывая, а потом с чуть заметным сожалением повторил:
– Нет.
– Леонид Ильич… – оживился, почуяв слабину, Андропов.
– Дай сюда эту папку. – В голосе генсека неожиданно прорезалась сталь.
Юрий Владимирович тяжело вздохнул и нехотя подчинился.
Брежнев выдернул из папки тоненькую стопочку бумаг. Дальнозорко отставил, проглядывая, а потом с неожиданным ожесточением рванул наградной лист – раз, второй, потом, с усилием, третий. Скомкал, словно лепя снежок, обрывки и отправил ком в корзинку. Следом полетел и проект решения Политбюро. Демонстративно встряхнул ладони и с вызовом посмотрел на Андропова:
– Все!
Тот обреченно вздохнул:
– А с орденом-то что?
– Сдать обратно в Гохран, – решительно отмахнулся Брежнев. – И молиться, чтобы не пригодился.
Юрий Владимирович поджал губу – начало важной беседы сложилось неудачно.
Генсек, что с ним случалось нечасто, ошибся – никто не просил Андропова протолкнуть подзависший вопрос. Напротив, это Юрий Владимирович провернул аппаратную многоходовку, поссорившись по дороге (слава богу, несерьезно!) с Устиновым и серьезно задолжав Черненко, и все ради того, чтобы лично уговорить Брежнева на вручение тому ордена «Победы».
И вот на тебе, все впустую! То, что сначала казалось легким капризом, обернулось категоричным отказом. И теперь вместо благодушного коллекционера наград напротив сидел весьма раздосадованный собственной неуступчивостью Брежнев.
– Ну что там у тебя еще? – Генсек нетерпеливо кивнул на две сыто раздувшиеся кожаные папки, что лежали, дожидаясь своего часа, справа от Андропова.
Председатель КГБ озабоченно потер лоб, решаясь. Затем сказал, словно прыгая с обрыва:
– Леонид Ильич, считаю нужным проинформировать вас об одном важном и весьма необычном деле. Десять месяцев назад по ряду адресов поступили очень необычные письма. Все они были отправлены из Ленинграда и содержали в числе прочего информацию, которую, исходя из наших представлений, не мог иметь никто. Вообще никто!
Юрий Владимирович впервые с начала доклада вскинул глаза и поразился: по лицу Брежнева гуляла кривая ухмылка.
– А, – сказал тот, прерывая, – ты наконец решил доложить мне этот вопрос.
Андропов закаменел, вцепившись в столешницу. Перед глазами взметнулась темная муть. Лицо стремительно побелело, сердце зашлось в стаккато.
– Эй, Юр, – Брежнев встревоженно взмахнул руками, – а ну воды выпей!
Он торопливо открыл бутылку «Боржоми» и трясущейся рукой наполнил стакан.
– На. – Он тяжело привстал и перегнулся через стол. – Быстро пей!
Андропов жадно глотал теплую пузырящуюся жидкость, с отвращением чувствуя, как лязгают зубы по стеклу.
– Уф… – покрутил он головой, потом с трудом извлек из брючного кармана носовой платок и промокнул лоб и вокруг рта. С укоризной посмотрел на генсека и глухо спросил: – Это что, проверка такая была?
Брежнев, все так же склонившись вперед, с неподдельной тревогой всматривался в его лицо:
– Отпустило? Может, врача позвать?
Андропов вяло махнул рукой:
– Нормально. Отпустило.
– Эх, Юра, Юра… – Брежнев грузно опустился в кресло. – Знал бы я тебя чуть похуже… И все! – Он остро посмотрел на собеседника, потом веско, с расстановкой сказал: – Нет, не проверка. Но ты учти: отсюда, – и он пришлепнул ладонью по подлокотнику, – видно много.
Генсек похлопал себя по карманам, потом тихо выругался.
– Саша, – нажал кнопку переговорника, – занеси сигаретку, а?
– Леонид Ильич… – В голосе порученца звенела укоризна.
– Давай-давай, – суетливо заторопил его Брежнев. – Неси, действительно очень надо.
Он блаженно затянулся и насмешливо округлил глаза:
– Да ты знаешь, Юра, сколько раз Романов уже на тебя жаловаться прибегал? Твои ж там попутно в ленинградской парторганизации столько разной аморалки накопали! Он теперь просто уверен, что ты опять под него роешь.
Андропов поморщился:
– Да нужен он мне…
– Знаю, – веско сказал Брежнев. – Все знаю. И кто слушок про свадьбу его дочери в «Шпигель» запустил, тоже знаю. Нехорошо, Юра… Нехорошо через западные газеты такое проворачивать – страну позоришь.
Брежнев замолчал, и в наступившей гулкой тишине фигура Андропова в кресле чуть оплыла – так проседает собирающееся потечь мороженое.
Генсек чуть заметно усмехнулся и резко сменил тему:
– А что собрался доложить по этому делу – молодец, хвалю. И за смену моих таблеток тебе отдельное спасибо – помогло. Серьезно помогло.
Андропов потряс головой, словно боксер, приходящий в себя после грогги. Собрался, усмехнулся куда-то вбок и признался:
– Да… Неожиданно. – Он растерянно посмотрел на свои папки. – Так докладывать?
Брежнев задумчиво оценил объем, потом уточнил:
– У тебя там все важное есть?
– Да. – Андропов вытянулся, преданно взглянул на генсека и торопливо заверил: – Все полностью: и сообщения все, и результаты основных экспертиз, и предварительные выводы, и план оперативной разработки.
– Хорошо. – Леонид Ильич повелительно шевельнул бровью. – Оставь, почитаю перед сном. А пока скажи просто: за последние несколько недель подвижки есть?
– Есть, – с готовностью кивнул Андропов. – Мы установили двухсторонний канал связи. Теперь можем задавать свои вопросы и получать на них ответы.
Брежнев чуть заметно напрягся, но в голосе его прозвучала лишь легкая небрежность:
– Что-нибудь уже спрашивал?
Юрий Владимирович тихо порадовался своей предусмотрительности.
– Только один вопрос: «Кто вы»? – доложил он, преданно поедая глазами начальство.
Леонид Ильич аккуратно сбил столбик пепла в хрустальную пепельницу:
– Ответ был какой?
– Да, вчера получили: «Советский человек».
– О как! – Брежнев вскинул брови. – Советский, значит… Да еще и человек.
Длинно выдохнул последнюю затяжку, вдавил окурок и приказал:
– Выясни, что значит для него «советский».
Эпилог
Воскресенье 19 февраля 1978 года, позднее утро
Ленинград, Невский проспект
Утром прошел обильный снегопад. Когда мы вынырнули из метро, нечастые пешеходы еще только начали натаптывать свои тропинки. Пушистое полотно, что упало на город, оставалось почти девственно-ровным. В воздухе танцевали редкие припоздавшие снежинки; их золотил свет, проливающийся сквозь тонкие полупрозрачные облака.
– Солнышко, нам туда. – Я потянул Томку через мостик к «Дому книги».
Брови у девушки задумчиво съехались к переносице. Я покосился на нее с легкой иронией. Вчера пообещал ей свежих впечатлений, и теперь она пыталась, исходя из направления нашего движения, угадать, что бы это могло быть. Приятно, черт подери, что эта попытка заведомо обречена на неуспех.
Мы прошагали мимо входа в «Лягушатник», и на лице Томы отразилась легкая обескураженность. Похоже, она определила для себя это кафе-мороженое в качестве конечной точки нашего путешествия и теперь недоумевала – право, не к пышечной же на соседней улице я ее с такой помпой веду?
Подергала за рукав куртки, бровки умильно вскинулись домиком, смотрит от плеча, снизу-вверх. Ну что за прелесть!
– Уже рядом, – заговорщицки шепнул я в ушко, чувствуя себя этаким Дедом Морозом.
Свернули в, наверное, самый известный ленинградский проходной двор – здесь режут с Невского на Желябова, к той самой пышечной и Дому ленинградской торговли. Но вместо того чтобы топать слева от Кирхи, я начал вспахивать неглубокую снежную целину, обходя здание с другой стороны.
– Там же тупик! – с недоумением воскликнула Томка.
– Только не для нас. – Я посмотрел на нее чуть свысока, а потом воспользовался моментом ее растерянности и быстро чмокнул в аккуратный носик.
– Еще! – Глаза ее светились счастьем, и цвет их был уже не важен.
Я прильнул к мягким губам, остро сожалея о том, что мы на зимней улице, а не в теплой безлюдной квартире.
Впрочем… Осталось каких-то метров пятьдесят. Поэтому целовались мы недолго – минут пять, а потом я подвел девушку к неприметной двери в стене и достал набор отмычек. Современные замки они не берут, но все довоенное с ними открывается влет.