А потом, с учётом новых фактов, стоит ещё раз крепко подумать и подумать всерьёз, имея в виду восстановить целостное представление о Главном Противнике, так неприятно пошатнувшееся в последние месяцы…»
Бжезинский вернулся к скучающему Хантингтону:
– Так что, Сэм, – сказал, опустившись на диван напротив, – значит, у тебя есть идеи, как укрепить в русских желание заглотить эту приманку?
Тот «вывесил» фирменную гномью полуулыбку и охотно пустился в прерванные рассуждения:
– Понимаешь, Збиг, просто запустить гражданский лайнер по такому маршруту недостаточно, даже если проложить его курс максимально нагло – прямо над особо охраняемыми объектами на Камчатке и Сахалине. У русских может хватить ума просто отжать его обратно в международное воздушное пространство, и мы ничего, по сути, не получим. А вот чтобы этого не случилось, надо обязательно сделать две вещи, – и он показательно оттопырил два пальца. – Во-первых, надо предварительно настроить их ПВО на максимально жёсткую реакцию. Для этого следует за несколько месяцев до самой акции осуществить демонстрацию, в результате которой у русского командования полетят головы. К примеру, провести вдоль границы манёвры, в ходе которых несколько наших самолётов осуществят имитацию бомбометания по погранзаставе на каком-нибудь островочке на Курильской гряде[23]. Пока русские поймут, в чём дело, пока поднимут, если поднимут, самолёты – наши уже уйдут в нейтральную зону. Тогда заработает и наберёт необходимый ход тяжеловесная советская военно-бюрократическая машина – с поркой провинившихся, понижениями в должностях, приказом по войскам ПВО… И следующий командующий местным ПВО будет больше бояться проявить «неуместную мягкость», чем отдать команду на применение оружия, – тут вечная полуулыбка сползла с лица Самюэля. На мгновения гном стал очень злым и напомнил Збигневу уже не столько добродушного персонажа Диснея, сколько Менахема Бегина, в ярости громящего оппонентов с трибуны в Кнессете.
– Разумно, – качнул головой Бжезинский.
Хантингтон посмотрел на него неожиданно холодно, но потом вернул полуулыбку, теперь ставшую чуть укоризненной.
– Второе, что надо обязательно сделать, – сказал он, привольно откинувшись на спинку дивана: – создать у русских ощущение комплексности разведоперации. Для начала, в ходе самой акции необходимо на какое-то время свести на русских локаторах отметки гражданского самолёта и нашего разведчика в одну точку – пусть они исходно предполагают, что нарушитель – разведчик. Далее, уместно было бы также синхронизировать операцию с положением наших разведывательных спутников. Даже если русские окажутся неподатливы, мы получим максимальный объем развединформации. Ну, и, наконец, главное: если они ещё к тому моменту не завалят этот самолёт, то следует в финале создать полное впечатление подготовки к прорыву рубежа противовоздушной обороны с обеспечением коридора выхода основного разведчика из советского воздушного пространства. Скажем, заранее перебросить с Кадены в Мисаву[24] эскадрилью «Фантомов» – пусть в нужный момент изобразят «группу открытия ворот», направляясь к точке выхода лайнера из советского воздушного пространства. И прикрыть их группой «взломщиков» на «Праулерах». Хотя… У нас же теперь появились «Рейвены»?[25] Вот пусть они обкатаются в деле. Добавить к этому спасательную вертолётную эскадрилью, а так же развернуть на Мисаве штаб экспедиционной тактической авиагруппы. Такая возня под носом у русских с высокой вероятностью заранее обратит на себя внимание их радиотехнической разведки, настроив руководство местного ПВО на соответствующий боевой лад. Вот как-то так… А провести детальное планирование далее сможет и мало-мальски подкованный клерк.
– Будем считать, что в общем виде набросок у нас есть, – согласился Бжезинский, – и предположим, что это первый элемент большой кампании по прикрытию «польского плана». А если уточнить и развить – что получается?
Хантингтон заёрзал, лицо его стало кислым:
– Сказать можно многое, но пока в целом это не будет одобрено президентом, получится пустой разговор вокруг твоего «польского проекта», – неразборчивой скороговоркой пробормотал он.
– Нашего, Сэм, нашего! – резко прервал его Бжезинский. На щеках у него зацвели неровные красноватые пятна. Сейчас ему очень хотелось то ли жахнуть по столу кулаком, то ли по Хантингтону тяжёлой металлической линейкой – той, что он воспитывал дома дочь.
– Польша сейчас – наиболее слабая из передовых позиций Советов, – сказал он, переведя дух.
– И ты хочешь посильнее укусить их за пятку? – насмешливо прищурился Хантингтон. Похоже, реакция Збигнева его только позабавила.
– Нет, – решительно отозвался Бжезинский, – нет, не укусить.
Он резко встал и прошагал к окну. Остановился, обхватив себя за локти, и посмотрел на флаги.
– Сэм, – сказал он всё так же глядя в окно, – я считаю, что мы можем окончательно закрыть советскую проблему, пусть не сразу, не через пять-десять лет, но в обозримые сроки. Надо свалить их в кризис, потом – размягчить, и уже следом – выпотрошить. А раз мы можем закрыть эту проблему, то и должны. Это наша главная стратегическая задача. И Польша сейчас – это барбакан[26] всего советского замка… Если мы возьмём Варшаву, то сможем стучать тараном прямо в ворота Кремля. Сэм, – он повернулся и смягчил тон до просительного, – меня очень беспокоит то, что Советы начали противодействовать дестабилизации в Польше чуть ли не раньше, чем мы вообще её запустили. В свете этой их нерасчётной шустрости вопрос прикрытия польского проекта приобретает для нас особую важность. Русских надо срочно отвлечь от разворачивающихся в Польше событий, пусть они думают о них в третью очередь. Право, я ведь уже даже начинаю на самом деле жалеть, что у халькистов ничего не вышло. Был бы такой идеальный подарок Кремлю… Давай подумаем, что мы можем им оперативно смонтировать?
Хантингтон покивал.
– Ладно. Ты, в целом, мыслишь в правильном направлении: возможно, единственный радикальный способ обеспечения польского проекта – это обеспечить «распечатку» нашим разведывательным сообществом нового направления – агрессивных лидеров как с шиитской, так и с суннитской стороны исламского мира. Хомейни и пакистанские муллы – вот кого надо разрабатывать.
– А, может, Китай? – Бжезинский вернулся на диван, но присел на самый его край, наклонившись к светилу политологии. – Они уже начинают посматривать по сторонам, например – на Индокитай. Может быть, попробуем подтолкнуть их и на север?
– Не думаю, что эту партию можно подхлестнуть в нужном нам направлении, – покачал головой Хантингтон, – там сейчас нет такого конфликтного потенциала. А где он заметен, на границе с Вьетнамом или в бесконечных островных конфликтах, он будет развиваться в том темпе и на такую глубину, которые покажутся уместными товарищам в Пекине. И подталкивать их сейчас – означает лишь вызвать у них подозрения. Ну, а если Китай вопреки предположениям, решится вдруг пойти на север и до конца… Что ж, тогда, будем честны перед собой, все польские планы будут выметены одним ударом, но это уже не будет иметь никакого значения… Если вообще будут иметь значение хоть какие-то выкладки, кроме подсчёта доставленных к целям мегатонн. Нам это действительно надо?
– Ладно… – Збигнев состроил сложную гримасу, мол, «убеждён не до конца, но пока оставим», – тогда что, Ближний и Средний Восток?
Хантингтон хмыкнул, словно учитель, довольный сообразительностью непутёвого ученика:
– Точно. Энергии на Ближнем Востоке хоть отбавляй, вопрос – куда её направить. Марксизм хорош тем, что требует перемен и действий в пользу этих перемен. Но если его можно заменить радикальным исламом – то отчего бы и нет? Если удастся направить эту энергию против Москвы, а некоторые варианты просто напрашиваются, сейчас – особенно отчётливо, и не уничтожить по дороге Израиль…
– Сэм, давай откровенно, – прервал его Бжезинский, – создать некоторое напряжение вокруг Израиля нам может быть даже выгодно. С одной стороны, им придётся сильнее опираться на нас, и их поводок станет короче. С другой, мы же не предлагаем сократить или, упаси боже, прекратить помогать Тель-Авиву? Можно даже увеличить поставки новейших F-15 и F-16, вертолётов, вооружения для них, да ещё и заставить Германию всё это оплатить. Сплошной профит, в комитетах нас вполне поймут. Тогда момент революционных потрясений в Иране – это не проигрыш, что бы ни думали об этом в израильском Кабинете или в Кнессете, наоборот, у нас появляется неплохой шанс. Новым иранским властям в ближайшее время понадобится признание, а нам – возможность влиять через этот фактор на эту нетерпеливую публику…
– Всё так, – вздохнул Хантингтон, – всё так… Но, Збиг, боюсь, что, решая эти частные задачи, мы откроем ящик Пандоры и заодно вызовем демона… Через двадцать лет мы получим противостояние не по линии «Восток-Запад» со всё же вменяемым оппонентом в Кремле, а на линии «Север-Юг» с толпой религиозных фанатиков. Как бы нам не пришлось с грустью вспоминать о благословенных временах Брежнева.
– Пусть, – с усмешкой отмахнулся Бжезинский, – нам бы Советы забороть, а об исламских фанатиках пусть голова пухнет у следующего поколения политиков.
– То, что в итоге неизбежно будет похоронена разрядка, а курс на сотрудничество с СССР будет признан несостоятельным, тебя, очевидно, не беспокоит, – начал рассуждать вслух Сэмюэль, – но ведь тут придётся поддерживать вполне враждебные нам политические течения и режимы, желающие буквально убивать американцев. Вещь скользкая с любой точки зрения. Ты не боишься, – прищурился Хантингтон, – что каждый труп американца в Иране, если там дойдёт до обострения специальных игр и оперативных комбинаций, повесят на тебя? Да тот же Мойнихен?
Збигнев криво ухмыльнулся, демонстративно-медленно поднял вытянутую руку над чайным столиком, медленно сжал кулак и так же медленно опустил его на стол, словно что-то придавливая: