– Пацаны! А давайте, я буду!
– Ага! – фыркнул Алик. – Я слышал, как ты бойко про Биафру чесал!
– Да это меня на сцене зажало, а сейчас всё – освоился!
– Кто за Сёму? – взбодрился капитан.
Я мигом поднял руку.
– Один, два, три… – заоглядывался Руслан, подсчитывая голоса. – Четыре, пять… Шесть… Шесть человек – «за»!
Мое внимание рассеялось, я малость разомлел, снисходительно созерцая потуги зажатых школьников и единственной школьницы с трагически прикушенной губой, как вдруг перехватил внимательный, цепкий взгляд Чернобурки. Подщипанная бровь изогнулась в дугу…
Я похолодел. До меня лишь сейчас стало доходить, что затеянные игрища не так просты, как их малевали. Выявление лучших политинформаторов? Безусловно. Обмен опытом? Бесспорно. И лакомый мандат делегата съезда – якобы в награду победителю… Не устоишь! А судьи кто?
Не пущена ли в ход давняя, отработанная технология КГБ – фильтровать и сортировать?
Первый раунд, второй раунд… У сит, что тщательно просеивают учеников, ячейки всё меньше… Застрянет сверхкомпетентный.
Тот, кто упомянет факты, которых не найти в открытом доступе, или «глубже проанализирует» – на уровне взрослого спеца. Ляпнет сдуру – и попадется.
«Цап-царап!» – довольно мурлыкнет Чернобурка…
Или у меня весеннее обострение паранойи? Может, и так, но все же лучше насторожиться, напрячься. А то релакс у него, видите ли! Следи за языком, балбес, будь начеку, как нелегал в тылу врага! Даром, что ли, Тыблоко намекала? Явно что-то учуяла! Не операция ли Комитета эти чертовы «Политбои»?
Рыжую Мэри мы всем классом проводили, когда еще, и кем теперь заняться товарищу Лапкиной? Ну, скажем, политинформаторами…
А ячеечки в ситах всё уже, круг подозреваемых сжимается всё туже… В рифму. В цель.
Я замер, углядев Чернобурку в профиль. Склонясь к одному из судей, благообразному дядечке, она что-то выговаривала ему с властным превосходством, а тот лишь угодливо кивал…
Меня затошнило от страха.
Сердце бухало, и пальцы мои дрожали – они будто перебирали логичный расклад, как бусины четок.
«Еще никогда Штирлиц не был так близок к провалу… – метались мысли вспугнутыми мухами. – Попался, лох чилийский…»
– Дюха! – решительная длань Руслана перебила мои вибрации. – Держи листок! Я взял ЮАР, Намибию возьмешь?
Я тупо кивнул, и облизал пересохшие губы.
Писанина напомнила мне работу минера, осторожного и рассудительного, склонившегося над взрывным устройством. Вот и думай над каждым словом, мусоль его перед тем, как класть в строку. Добавишь лишку – и рванет…
– Сколько там? – пробубнил Славик из восьмого «А».
Колян, представлявший «бэшек», глянул на часы.
– Двадцать три минуты еще.
– Если нас обойдут, – шипел Сема свирепым шепотом, – мы им устроим!
Сил у меня хватило лишь на блеклую улыбку.
Намибия… СВАПО… Апартеид… Берег Скелетов… Алмазы…
«Пиастры! Пиастры! Пиастры – орал попугай Джона Сильвера…»
– На сцену приглашается команда школы двести семьдесят два!
– Пошли! – засуетился Руслан, и мы гуськом поднялись на подиум, где и скучились, словно прячась за спину капитана.
Коротко выдохнув, Валиев начал подрагивавшим голосом:
– В прошлом, не столь уж давнем, практически вся Африка была поделена на колонии – британские, французские, португальские… Затем появились бельгийские колонизаторы, германские, итальянские… И лишь во второй половине двадцатого века в силу вошли освободительные, антиимпериалистические движения…
Четко по сценарию, капитан уступил место спикеру, и Сёма, звенящим от волнения голосом, повел свою партию.
Я скромно переминался «в третьем ряду», прячась за тощими шеями товарищей, поглядывая из-за их узковатых плеч. Мое зыбкое нервическое спокойствие отзывалось дрожью в коленках и приливами слабости, хотя сердце тарахтело, как движок трактора «Беларусь».
Если за «Политбоями» действительно маячит «Большой дом», то все свои следы я как бы стер. Единственное, что могло меня выдать – это желтоватый листок бумаги, исписанный моей рукой. Но я и тут подстраховался, пользуясь не тем выработанным женским почерком, которым строчил «Квинт Лициний Спектатор», а моим обычным, довольно-таки корявым…
А Сёма-то, Сёма! Какой талант пропадает!
Резник не зачитывал тезисы, не декламировал даже, а исполнял, то притормаживая речь в раздумье, то восклицая в бурной экспрессии. Впрочем, жюри не аплодировало его выступлению, а принялось бомбить наши позиции каверзными вопросами.
«Насколько неблагоприятные условия Сахеля коррелируют с подъемом национально-освободительного движения берберов и туарегов?»
«Покажите на примерах, как англо-французская демаркация границ африканских государств влияет на рост трайбализма?»
Бедный Сёма живо вспотел, а мы всей командой устраивали мозговые штурмы, чтобы взъерошенный спикер выразил коллективный ответ.
Отстрелялись…
– Внимание!
Я даже не вздрогнул, с готовностью впадая в спасительное отупение.
– Внимание! – повторил ведущий, неторопливо поднимаясь на сцену. – По правилам «Политбоев», победа присуждается лишь одной команде, больше всех набравшей баллов. Однако, посовещавшись, жюри выявило двух победителей…
По притихшему залу волной разнесся оживленный ропот.
– На сцену приглашаются капитаны победивших команд! – газетчик выдержал паузу, чтобы грянуть: – Виталий Брюквин, школа номер двести семьдесят шесть!
Болельщики издали хоровой вопль.
– Марина Пухначева, школа номер двести восемьдесят семь!
Основательный, насмешливый, рассудительный Резник скакал и орал, как первоклашка. Он хватался за голову, словно нападающий, забивший гол в свои ворота…
Всё смешалось в актовом зале райкома ВЛКСМ.
– Сёма, успокойся, – вытолкнул я.
– Да несправедливо же! – бушевал одноклассник. – На мыло их всех! Да вообще!
Я устало выгреб с места отяжелевшее тулово – мутило не понарошку.
«Слился-таки… – тяжко ворочались мысли. – Вышмыгнул в последний момент… Повезло. Вон, Колобок и от бабушки ушел, и от дедушки смылся, а хитрая лиса – ам! – и съела хвастливого пухляша… Выходит, мне есть, чем гордиться! Я оказался умнее сдобного теста – улизнул от Чернобурки…»
Прицельный взгляд «заместителя третьего секретаря райкома по воспитательной и идеологической работе» чиркнул по моим глазам, и я понурился, изображая сосуд мировой скорби.
– Что, Андрей, обидно?
Бодрый настрой в голосе Лапкиной звучал фальшиво.
– А-а! – отмахнулся я, раздраженно кривясь. – Продули, как последние! Да еще девчонке!
Чернобурка хихикнула.
– Ну, там и парень выиграл!
– Да ну их всех, – буркнул я сумрачно.
– Не переживай, Андрей, – в воркующем голосе пробивались покровительственные нотки, – будет и на вашей улице праздник!
– Когда перевернется «КамАЗ» с печеньем? – горько улыбнулся я, и вздохнул. – Спасибо, Светлана Витальевна… Пойду.
«И покатился Колобок дальше…»
Тот же день, позже
Ленинград, улица Фрунзе
Грамоту я сунул в портфель, чтобы не помялась, и неторопливо шагал к «моим» девчонкам. Нутро все еще подрагивало, но меня постепенно отпускало.
С чего я взял, будто впереди чуть ли не два года вольной жизни? КГБ вдумчиво прочесывает Ленинград в поисках неуловимой птички-говоруна, распевшейся о будущем. А если бы сегодняшняя операция удалась? Нет, конечно же, я не ощутил бы холодное касание наручников. Вообще ничего не заметил бы, кроме, может, торжествующего оскала Чернобурки – товарищ Лапкина плоховато справляется с эмоциями.
Андрей Соколов просто угодил бы в незримое, но плотное кольцо наблюдения. Усиленного. Вероятно, круглосуточного. «Мышка-наружка» сковала бы меня, провоцируя на очередной прокол. И тогда… М-да.
Кто-то в Большом доме внесет «А. Соколова, ученика 9-го „А“ класса средней школы № 272» в список подозреваемых. Впишет красивым, таким, разборчивым почерком…
Я замер на углу сквера, ухватив за хвостик юркую мыслишку.
«Милый, наивный Дюша, – подумал я, ласково зверея, – ты ошибся! Комитет не устраивает чёс по всему городу, его бравые опера шарят исключительно по Ленинскому району. Весь охват „Политбоев“ – пятнадцать школ! От Лермонтовского до Обводного!»
Спокойствие, только спокойствие… Я отмер и задышал. Прежде чем пугаться, надо вызнать кой-какие циферки. Действительно ли райком проявил инициативу, устроив ристалище политинформаторов? Даже если допустить, что в Большом доме резко сузили район поисков, и «Политбои» на самом деле прикрытие оперативной проверки или перепроверки, не станут же чекисты выдавать себя, упираясь лишь в один район города?
«А почему бы и нет? – насупился я. – Ах, Дюха, Дюха… Ты, конечно, птица большого полета, но с какого перепугу Комитет станет распылять силы, устраивая „Политбои“ по всему Питеру? Ради твоего душевного спокойствия? Птичку им станет жалко? Да наоборот! Пускай занервничает „жирный пи́нгвин“, забегает, засуетится! Быстрее в силки угодит…»
Обессиленно вздохнув, поплелся к знакомому дому. Плелся, и думал, что не зря таскаюсь к девчонкам – с ними я отдыхаю. Сбрасываю напряг и заряжаюсь энергией. Там хорошо, там тепло… Да и накормят!
Палец знакомо вдавил кнопку звонка. Треньканье электронного колокольчика не разобрал, а вот торопливые шаги услышал.
– Кто?
– Я, – мои губы разъехались в полуулыбке.
Дверь отворилась с величавым скрипом. С порога радостно лучилась Мелкая. В простеньком халатике и в тапках, она выглядела очень мило, по-домашнему.
– Привет, Дюш! – качнувшись в кратком раздумье, девушка отшагнула, пропуская меня.
– Привет… – отпасовал я, подумав скользом, что у нас с нею глубокая духовная близость… со взаимной неловкостью из-за того, что глубина – непривычна.
– Представляешь, – с воодушевлением объявила фройляйн Гессау-Эберлейн, подлащиваясь, – уже успела соскучиться!
Я с опасливым удовольствием огладил густые, упругие волосы. Девушка затихла, но тут же встрепенулась, распахивая глаза: