– Ой, ты же, наверное, голодный!
– Ну, если у тебя есть жареный слон, – шутка моя вышла натужной, – то я его съем!
– Слон в духовке не поместился! – захихикала Мелкая. – Но курочка туда влезла! Пошли, я буду тебя кормить…
Утроба моя привыкла уже к «курице тушеной, рубленной с овощами», но Тома смогла удивить – мне на тарелку легли маленькие отбивные, одуряюще пахнувшие чесноком и неведомыми травками. А рядом плюхнулась горка пюре – его так и тянуло окрестить «картофельным кремом».
Пока не умял половину, застольного разговора не вышло. Мелкая сидела напротив, подперев голову кулачком, и с умилением наблюдала за мной.
Неожиданно ее щеки протаяли румянцем, а палец завозил по скатерти.
– Дю-уш… – потянула она с запинкой: – Я тут узнавала… Меня на работу могут взять – уборщицей в ДК «Станкомаш». И там даже не надо, чтобы райисполком разрешил – четырнадцать-то мне есть, пятнадцать скоро! Четыре часа всего работать, а получу, как за полный день – рублей сорок или даже пятьдесят…
Сразу вспомнив Кузю со шваброй наперевес, я накрыл ладонью девичьи пальцы, и сказал бархатно:
– Успеешь еще наработаться… когда институт окончишь. А пока… – в моем голосе зазвучали просительные нотки. – Не надо, Том. Ну, правда, ты же и так вкалываешь!
Глаза напротив распахнулись.
– Я?!
– А кто? Вон, сколько вкуснятины наготовила! – вилкой я добрал остатки с тарелки, и смущенно хмыкнул, посматривая искоса: – Прямо, как фаворитка короля… Следишь, как его величество трапезничать изволит!
– Ага! – успокоено хихикнула Мелкая, но все же спросила: – Дюш, точно не надо? А то я могу!
– Точно! – твердо сказал я. – Моги учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин! Как у тебя с йогой?
– Бакасану освоила! – похвасталась Тома. – Да-а!
– Молодчинка! – похвалил я свою «фаворитку».
– А шавасана не выходит, – вздохнула девушка. – Ну, никак! Вроде, всё просто, ложись и лежи, так ведь надо расслабиться. А полностью не получается! Только плечи отмякнут – ноги напрягаются. Не уследишь за этим вредным организмом!
– Не ругайся, – улыбнулся я, подтягивая кружку с компотом. – Хороший у тебя организм. Вон, как старается!
Мелкая воссияла…
Тишь да гладь… Солнце садилось, да только всё не пряталось за черневшие крыши. Краснеющая звезда будто цеплялась за трубы и антенны, стремясь задержаться еще на чуть-чуть, и тянулась любопытными лучами, роняя косой свет на лист ватмана.
Тамара, забравшись с ногами на стул, старательно выписывала кисточкой детали, по-детски забывая прятать кончик языка за напряженными губами. Веточка сирени в литровой банке – не самая простая натура, но у художницы получалось.
Глянцевые подмалевки листьев – самое элементарное. Положить аккуратные мазки, перенося на бумагу лепестки соцветия, труднее. Но самое сложное – отразить прозрачность стекла. Тронуть ватман округлыми линиями, поиграть синевато-зеленистыми оттенками, наложить блики…
– Не выходит, – огорченно вздохнула Мелкая, забавно прикусив уголок губы. – Вместо света – какое-то пятно размытое…
– Всё у тебя выходит, – оспорил я. – Художники годами учатся передавать светотени, а ты хочешь успеть за какие-то недели! Не спеши. – Зрение вобрало рисунок как бы вчуже. – Мне бы твое внимание к деталям… Я, вот так, как ты, не смогу. Никакого модернизма, никакого абстракционизма!
– Терпенье и труд! – тихонько засмеялась девушка. – Сам же говорил!
Я улыбнулся – легко, свободно, без лишних мыслей. Нам с Мелкой было хорошо вдвоем. Благостно.
Моя улыбка тут же трансформировалась в кривоватую усмешку.
«Ненадолго!»
Мне хотелось уберечь Томочку от опасных дел, но одна идейка с весны крутилась в голове – привлечь девушку, избежав всякого риска для нее, чтобы обеспечить себе алиби. Сделать некий обманный финт, отводя внимание чекистов.
Вопросы накопились, и не от кого-нибудь, а от самого Устинова. Пора давать ответы. Да и ситуацию в Йемене надо осветить…
– Том… – голос подвел, прозвучав тонко, не по-мужски.
– А? – Мелкая повернула ко мне по-прежнему склоненную голову, и прядка легла на щеку.
– Тут такое дело… – я в затруднении потер подбородок. – Рассказать тебе всё не получится… Секретность, понимаешь? Но это всё очень важно… Я серьезно!
– Дюша, – обе маленькие девичьи ладошки легли на мое плечо, успокаивая и убеждая, – ты же знаешь, я верю тебе.
– Мне нужна твоя помощь.
– Я согласна! – Тома ответила с радостной готовностью.
– Смотри, – меня одолела торопливость, – в июне я уеду в Черноголовку, буду готовиться к олимпиаде. Но заранее напишу одно очень важное письмо – и ты его отправишь отсюда…
– Пока ты там, – понятливо закивала Мелкая, – чтобы на тебя не подумали.
– Ну, д-да… – вытолкнул я скованно, а девушка, стоя на коленках, заерзала.
– Ты, как моя мама, та тоже вечно переживала, – ласково заговорила она. – Не бойся! Мы же не делаем ничего плохого!
Наверное, стоило наговорить разных умильных глупостей – ты мне дорога… не хочу отягощать тебя злом… Но зачем?
Идиллию нарушил грубый щелчок двери.
– Софи явилась! – хихикнула Мелкая, глянув на тикающий будильник. – Восьмой час! Сейчас будет пыхтеть, как старушка, а потом спросит…
Послышалась возня, и донесся ясный голос:
– Тома, ты дома? О, кто к нам пожаловал…
Девушка выглянула в комнату, загодя расплываясь в улыбке:
– Привет, школьнички! Милуетесь?
– Нахалка, м-м? – глянул я на Тому.
– Да вообще! – фыркнула та, неодобрительно косясь на Софью, и спросила прохладным голосом: – Ужинать будешь?
– Сама, сама! – выставила руки «беспашпортная». – Меня уже нет!
Напевая, она скрылась на кухне, а я встал, борясь с желанием опустить ладони на худенькие плечи Мелкой и окунуть лицо в тяжелую волну темных волос.
– Твори!
– Ага…
Софи, бубня прежний мотивчик, накладывала себе в тарелку. Легкое платье цвета кофе с молоком очень ей шло, оттеняя приятные изгибы, и лишь разношенные тапки выбивались из стиля, умаляя стройность ног.
– Подогреть надо, – посоветовал я домовито, налюбовавшись открывавшимися видами.
– Да теплая еще, – махнула кистью девушка, не оборачиваясь. – Растишь человека будущего? – поинтересовалась она, как бы, между прочим, и тут же добавила ехидцы: – Или будущую жену?
Моя стойкость вынесла испытание – даже уши не зарделись.
– Настоящий человек должен быть всесторонне, гармонично развит, – изрек я назидательно, – и физически, и духовно. Как твои дела?
Софи переставила на стол полную тарелку, и выдохнула, словно не веря сама себе:
– Нормально! Паспорт получила… Только фотка мне не нравится, я на ней какая-то… стервозная какая-то!
– Умелец снимал! – мои губы расплылись в ухмылке. – Запечатлеть характер – это класс!
Из комнаты долетело хихиканье.
– Дохихикаетесь еще, – пригрозила гражданка СССР.
– Покажи.
Порывшись в сумочке, Софи отыскала новенькую красную паспортину. На фотокарточке «Ёлгина Софья Ивановна» выглядела немного капризной, немного жеманной, немного взбалмошной…
В общем, настоящей женщиной.
– Очень даже ничегё, – заценил я. – Студентка, комсомолка, спортсменка, и просто красавица! Кстати, о студентках…
– Подала заявление в ординатуру, – утвердительно кивнула Ёлгина, жеманно лопая пюре.
– Растешь!
– Ага! Всесторонне! И гармонично.
А меня резануло стыдливой жалостью. Мелкой-то хорошо, комфортно – её «усестрили». А каково Софи чувствовать себя содержанкой? Хотя… Если подумать, неплохая мотивация для учебы и повышения квалификации. Выучится – и освободится от моей опеки… Хм. Вот только я не ощущаю сильного желания выпускать птичку-синеглазку на волю…
– Устала? – мой голос подобрел и был полон участия.
– Ага… – вздохнула Софья, вилкой ковыряя остатки.
Она задумалась, а я следил, как мнутся девичьи губы, надувается щека и ловко мелькает острый розовый язычок.
– Хорошую характеристику с работы мне дали, и на учебу обещали отпустить, но только не летом. Сказали – отработай июль-август, и учись на здоровье!
– Так мы не поедем на море? – донесся огорченный голос Томы.
– Поедем! – резко сказал я, и сбавил тон: – Завтра же зайду в поликлинику, решим как-нибудь.
– Крученый, да? – глаза у Софи потемнели. – Решала… – она тут же дала заднюю, словно боясь наговорить лишнего, и заныла: – Ой, да я даже не знаю пока, что выбрать! На дерматолога идти? На окулиста? Или, все-таки, на терапевта?
– Хорошо быть дерматологом, – ухмыльнулся я. – Пациенты не умирают, по ночам не вызывают, серьезные больные лечатся долго и не выздоравливают…
– Ладно, решу… как-нибудь, – притворно вздохнув, девушка отодвинула тарелку и подтянула чашку с компотом.
Я навалился на стол.
– Ну, тогда… Как бы алаверды! Вышел на маклера, – меня потянуло убавить громкость. – Вроде, надежный. Недельки через две встречусь лично, пусть подыщет «маточную» квартиру…
– Какую-какую? – вытаращились синие глаза.
– Пропишут тебя где-нибудь в области, на жилплощади покладистой бабки, как «внучку», – улыбнулся я уголком рта. – Прописка, конечно, не бесплатная, да и хозяйке придется отсчитать… А потом эту «маточную» жилплощадь расширят волшебным образом по цепочке обменов, пока ты не въедешь в нормальную двушку.
Софи мелкими глоточками осушила чашку компота, и медленно отставила посуду.
– Бурати-ина… – молвила она, и вдруг удушливо покраснела, затеребила скатерть, опуская ресницы, и вытолкнула: – Андрей! Ты хоть представляешь, сколько это будет стоить?
– Представляю, – спокойно ответил я. – Двухкомнатная квартира в тридцать квадратов тянет… где-то на семь пятьсот. Еще пятьсот – маклеру. Ну, и за прописку – до тысячи.
– Девять тысяч рублей… – проговорила Ёлгина упадающим шепотом.
– Самое ценное в жизни не продается, и не покупается, – голос мой звучал по-прежнему спокойно, хотя, быть может, и с примесью патетики. – А вы мне обе дороги. Гораздо дороже квадратных метров.