Женские глаза многое могут выразить, идущее от души – влажным блеском, трепетом ресниц, темью зрачков. В зоркой синеве напротив я уловил и боязливую лукавинку недоверия, и благодарную поволоку.
Суетливо заправив за ухо выбившиеся пряди, Софи растерянно вымолвила:
– Спасибо… Большое…
– Большое пожалуйста! – улыбнулся я.
Среда, 17 мая. После полудня
Ленинград, Павловский парк
Рощи смыкались в зеленые дебри, и только накатанные аллеи удерживали восприятие – это не лес, граждане интуристы, а парк.
Вот асфальт кончился, и Синти зашагала по плотно утоптанной земле.
– Шибче, шибче… – подбадривал Фред, топорща прокуренные усы. – Не гони…
– То шибче, то не гони! – засопела Фолк.
– Не отрываемся от «наружки», ведем себя примерно… – наставительно нудил Вудрофф. – О, показались… Вперед.
Подустав от долгой ходьбы, Синти со злостью покосилась на Фреда. Тот ступал широко, с виду лениво, но неутомимо, поглядывая по сторонам и довольно жмурясь. Козел рыжий…
Отвлекшись, она споткнулась о замшелый камень.
– За ручку, может? – хихикнул Карл, шествовавший в арьергарде.
– Обойдусь как-нибудь.
«Козел старый!» – желчно подумала девушка, и зашагала энергичней.
– А куда мы хоть? – поинтересовалась она, расстегивая куртку – солнце припекало.
– Устроим пикничок на лоне! – хохотнул Фред.
– А я, может, не хочу! – взбрыкнула Фолк.
– А через «не хочу»! – язвительно ухмыльнулся шеф. – Ты на службе, детка, и это приказ.
– Да зачем? Что там делать, на природе?
– Как что? – комически изумился Вудрофф. – Чаи гонять, слушать, как птички чирикают, целоваться вволю…
– Со своей Мередит целуйся! – огрызнулась Синти.
Фред прыснул, и смолк минут на пять. «Тройка удалая» уже покинула широкие аллеи и проторенные дорожки, углубляясь в дальний уголок парка, порядком запущенный, оккупированный кустарником, и делая редкие остановки – просто так, разумеется, пейзажами полюбоваться.
Выбравшись на солнечный склон, Карл осмотрелся.
– Приятное местечко.
– Подходящее, – согласился шеф.
– Русские нас тут издали заметят, – пробурчала Фолк, вымотавшись.
– А мы и не прячемся, – безмятежно зажмурился Карл, освобождаясь от рюкзака. – Так было задумано…
– Кем? – задиристо отпасовала девушка.
– «Спящим» агентом, – в мягком голосе Вудроффа лязгнул металл, остужая тон до серьезного. – Мы «разбудили» его недели две назад. Он не молод – с семьдесят второго на пенсии, но активен и бодр. И очень опытен. Как-никак, бывший замначальника 2-го отдела Управления КГБ по Украине!
– Ого! – уважительно воскликнула Синти. – Ничего себе…
– А ты думала… – Фред встряхнул скатанный плед, и расстелил на травке. – Падай.
– М-м… – замычала девушка. Аккуратно присев, вытянула гудящие ноги. – Так он в этом… в Киеве или здесь уже?
– Снял квартиру в Ленинграде, – кивнул Карл, потроша рюкзак. – Инструкции ему передали, а встречаться будем в этом парке.
– А-а! Так мы приучаем «наружку» к нашим визитам? Мог бы сразу сказать! – фыркнула Синти, надуваясь. – А то – пикничок, пикничок!
– И еще какой! – Карл выставил термос и коробку с бутербродами. – Угощайся.
– Не хочу, – буркнула Фолк.
– Ну, тогда… – губы Вудроффа плотоядно выгнулись. – Следующий номер нашей программы!
Он ловко облапил надутого вице-консула, и крепко поцеловал – в нос било табаком и дешевым одеколоном, а усы нещадно кололись.
– Отстань! – девушка яростно оттолкнула приставалу. – Козел рыжий!
Фред не обиделся – захохотал, валясь на спину и раскидывая руки.
– Синти, золотце, ты неподражаема! – воскликнул он. – За это я тебя и люблю!
– Без взаимности! – отрезала Фолк, сердито поправляя растрепанные волосы.
– Да ладно… – длинно вздохнул Вудрофф, и закручинился. – Ты просто не представляешь, в каком я напряге, днем и ночью…
– Бедненький… – съязвила Синти.
– Да правда… – вяло вытолкнул Фред. – В Вашингтоне совсем с ума посходили с этим «Источником» – жмут, как орех пассатижами!
– Во-во… – поддакнул Карл, берясь за сэндвич.
– Колби всё по-своему норовит, – жалился Вудрофф, – чтобы мы вкрадчиво работали, «мягко-осторожно», исподтишка, а Збиг… – он поиграл желваками. – Этот чертов поляк прямо за горло хватает – «обостряйте-де оперативную работу!» До чего ж мне надоело играть слугу двух господ, если бы кто-нибудь только знал…
Фолк глянула на шефа с хмурой подозрительностью, и криво усмехнулась.
– А ты выбери среднее арифметическое, – присоветовала она. – Мягкое обострение!
Прикрыв веки, Фред забавно пошевелил усами.
– Ох, уж эта женская мудрость… – заворчал он. – В теории – умно, а на практике – не выполнимо.
– Ну, так прояви мужскую смекалку!
– Ладно… – упругим движением Вудрофф сел. – Ешь, давай. Зря я, что ли, сэндвичи сочинял? И чай стынет… Посидим полчасика – и обратно.
– Тридцать минут покоя… – кряхтя, Карл разлегся с краю подстилки. – Просьба не будить!
Синти представила себе электричку, Витебский вокзал – и достала здоровенный бутерброд из грубо порезанного батона, да с толстым ломтем ветчины. Лучше уж на лоне…
Глава 5
Вторник, 23 мая. День
Ленинград, набережная Фонтанки
Я шагал по Невскому в вялом темпе, самому себе напоминая подвсплывшую субмарину. Не ту, что нагло прет в надводном положении, разваливая тугие волны, а подлодку, едва выставившую рубку, словно плавник таящейся акулы.
Моя жизнь двоилась, запараллеленная в разных мирах – в обычном, таком простом и понятном, докучающем житейской маетой, и в скрытом, полном неясных угроз, да томительных тревог. На меня шла охота: могущественные спецслужбы азартно соревновались, шаря по городу частым бреднем, а я даже понять не мог, волен ли? Или пойман – и ведом?
Да еще эта «попаданческая» химеричность…
Вроде и сросся с телесной оболочкой юнца, уживаюсь с его хотениями, пряча взрослую суть, но и досадные прокольчики свербят. То взгляд выдаст, то язык обронит лишнее…
Иногда, в минуты слабости, вчуже слежу за метаниями Дюши Соколова – он мне представляется вспугнутым зайчиком-побегайчиком, что отчаянно вьет хаотичные петли, а красные флажки трепещут со всех сторон – обложили косого, загоняя в безвыходный круг, и спасенья нет…
Но случаются порой моменты торжества или нечаянной радости, и вот тогда я кажусь себе Человеком Всемогущим, познавшим вечность. Сижу, весь такой из себя просветленный, и наблюдаю за скучной суетой вокруг.
«Я от КГБ ушел, а от тебя, ЦРУ, и подавно уйду…»
Чокнуться можно, но спасала слитность натуры – будущее и прошлое уживались во мне, храня зыбкое равновесие. Да и юные позывы здорово отвлекали от тяжких дум и нудных истин, наполняя всего верой, надеждой и любовью, да без удержу, с горкой! А в голове так и вызванивает голоском ведущей из «Пионерской зорьки»: «Счастье для всех – и даром!»
Щурясь на солнце, я свернул к Фонтанке и неожиданно столкнулся с Рукшиным, сбившим мой философический настрой. Круглое лицо знатного учителя успело напитаться слабым золотистым загаром, но выражало не довольство летом, что катило на Ленинград, а детскую растерянность и обиду.
– Здравствуйте, Сергей Евгеньевич! – вступил я.
Математик глянул сквозь меня, не узнавая, затем его взгляд сфокусировался.
– А-а, Соколов… – протянул он как-то отрешенно. – Готовишься?
– Изо всех сил! – улыбнулся я, кивая на здание библиотеки ЛОМИ. – Вон, допустили… М-м… – во мне поборолись неловкость с настороженностью. – Что-то случилось?
– Да вот… – сморщился Рукшин и, с мучительным недоумением заблудившегося, оглянулся на воду, плещущую в гранитных берегах. – Ты же, вроде, учился с Валдисом? Он мне так сказал… Ну, когда мы олимпиадные задачи из Ташкента решали! Не поверил сначала, что ты победил, а потом даже загордился: «Да мы с ним в одном классе, да за одной партой…»
– А, ну да, восемь лет отсидели, – неловко пошутил я.
– Умер Валдис, – выдавил Сергей Евгеньевич.
– Умер? – губы вторили эхом, отсылая пугающий глагол, а внутри у меня захолонуло. – Как умер? – сорвался я в лепет. – Вы что? Да не должен он… Не мог! Я ж его… когда… да вот, где-то в марте видел! И всё!
Мой визави сокрушенно покивал, не шибко вдумываясь в услышанное.
– Под машину попал, – горестно забормотал он, разводя руками, будто винясь. – И насмерть. И… и всё!
Жалко сморщив лицо, «учитель гениев» похлопал меня по плечу, словно утешая, но мазал, шлепая по рукаву.
Не помню совершенно, заглядывал ли он потом в библиотеку, или его подхватила сутолока проспекта, а вот я побрел себе мимо. Какая уж тут «читалка»… Мне нужно было свыкнуться с жестоким оскалом реальности, унять разгулявшиеся нервы.
Я чуть не раскрылся перед Рукшиным, до того хотелось оправдаться. Нет, ну правда же! Валдис должен был вырасти, выучиться, выйти в профессора, пусть даже в Йеле! Вся разница между временем, памятным мне, и настоящим сходилась в единственной, ничтожной мелочи – мы с ним неожиданно пересеклись после восьмого класса. Один лишь раз встретились, перед самой олимпиадой, поболтали – и этого пустяка хватило, чтобы изменить судьбу Валдиса?! Выходит, хватило…
Я остановился у парапета, бездумно наблюдая за течением зеленых вод. Твердея внутри, как застывающий ледок, и плотно сжимая губы.
«Теперь я еще больше должен… – тяжело насела мысль. – Ничего, справлюсь. Должен справиться!»
Четверг, 25 мая. Утро
Ленинград, улица Маяковского
Богдан Щербина гладко застелил разложенный диван-кровать с клетчатой обивкой, истертой на углах, и недовольно повел носом, уловив волну нафталинного духа. Более старушечьего запаха и не найти, пожалуй.
– Вареники-лавреники… – забурчал он, напуская морщины на залысый лоб. – Свое надо иметь, Лексеич.
«Тильки грошей нема…»
Щербина кисло скосил рот.