«Будут! – цыкнул он протестующему нутру. – Всё уже… Мене, текел, фарес!»
Шаркая поношенными тапками, «разбуженный» агент обошел однокомнатные хоромы, вытягивая губы в смешной манере Муссолини. Ох, и жадна хозяйка… Восемьдесят в месяц! Плюс рубль за свет.
Зато «хата» в центре. И не коммуналка какая с общежитскими «удобствами» – даже печка есть, изразцами выложенная, и санузел свой, и телефон…
Будто почуяв, что новый хозяин думает о нем, старенький аппарат призывно зазвенел – негромко, робко даже, но Богдана Алексеевича тряхнуло крупной дрожью.
«Нервы ни к черту!» – скакнул в голове импульс раздражения.
– Алло? – выдавил Щербина.
– Алло! – отозвалась трубка приятным женским голосом, и затараторила: – Здравствуйте! Простите… А это не вы отдыхали прошлым летом в санатории «Вымпел»? Представляете, так торопилась, что уже сама не разберу, какие цифры номера записала!
Выслушав пароль, Богдан Алексеевич чуток расслабился и подобрел.
– Извините, не я, – отозвался он, благодушествуя. – Даже жалею, что не отдохнул!
С того конца провода донеслись частые гудки, и Щербина, довольно улыбаясь, сунул увесистую бакелитовую трубку на клацнувшие рычажки.
– «Вымпел» – это хорошо! – запел он, оживляясь. – Вареники-лавреники… Гулять, Лексеич, гулять!
Тот же день, позже
Колпино, Заводской проспект
Условное место «Вымпел» отыскалось у заброшки, что пустовала в районе с говорящим названием «Шанхай». Ничего особенного или броского, всего лишь бетонное основание ржавого, согнувшегося флагштока. Когда-то постамент выложили битым кафелем, да, видать, цемента пожалели.
Агент присел на уцелевшую лавочку, изрезанную амурными откровениями, и закурил. Табак он не любил, но человек, смолящий папиросу, меньше привлекает внимание. Да и тихо тут, спокойно… Чего б не подымить?
С неблизкой улочки донеслось фырчанье отходившего автобуса, и стихло. Подальности звенели мальчишечьи голоса – там шла «войнушка».
Затянувшись напоследок, Щербина глянул окрест прищуренными глазами. Словно прячась за сизым клубом дыма, он приподнял носком кеда серую, отслоившуюся корку, залепленную кафельными осколками, и живо вынул сверток, упакованный в хрустящий пакет.
«Ага…»
Нетерпеливо разорвав целлофан и старую газету, Борис Алексеевич довольно крякнул – две пачки! Зеленые трешки, синие пятерки… Восемьсот рублей!
Развернешься не особо, но на первое время, как говорят математики, необходимо и достаточно.
«Какие рестораны, о чем вы? – хмыкнул Щербина, отгоняя заюлившие мысли. – Исключительно деловые расходы…»
…Ровно через час он вывел из магазина «Спорттовары» сверкающий лаком и никелем велосипед «Турист» за сто четыре рубля. В стареньком спортивном костюме, в кедах «два мяча» и в выцветшей куртке, агент выглядел слегка неряшливо, по-босяцки, но велик сразу придал ему вид давнишнего любителя походов и песен у костра.
«А я еду, а я еду за туманом…» – напел про себя Богдан Алексеевич, и сцепил штанины прищепками.
Оседлав «железного коня», он неспешно закрутил педали.
Тот же день, позже
Ленинград, Павловский парк
По правде говоря, Щербина уже и забывать стал о вербовке, тем более что «спящий» ничем не рискует – он не шпионит, не связывается с иностранной разведкой, да и заграница ему не «помогает», что легко отследить. Он просто ждет.
А как вышел на пенсию Богдан Алексеевич, так и верить перестал, что ему из Лэнгли вообще когда-нибудь скомандуют подъем. И вдруг…
«Wake up, sleeping agent!»
Жизнь сразу насытилась явью, заиграла яркими, невиданными красками! Давно поблекшая, стершаяся цель снова развиднелась, соблазняя и маня.
«Марш вперед, труба зовет!» – дернул Щербина уголком рта, и наддал. Спицы засверкали на солнце, сливаясь в рябящие круги.
За полями и перелесками, поперек извива грунтовки, тянулась густая лесополоса, засаженная ольхой. Деревья принялись, разрослись, сливаясь тенями и сплетаясь ветвями.
«Подходяще, Лексеич!» – осмотрелся агент.
Незаметно не подкрадешься, всё видать. Если что, вон еще путь отхода – по краю поля, где дубки, и в чащу. Ищи его, свищи его…
Богдан Алексеевич горделиво усмехнулся. Опыт – это ладно, но тут ведь приятно иное – тело не сдает!
С годами начинаешь форсить тем, на что раньше и внимания-то не обращал. Пробежался до остановки, углядев подъезжающий автобус, и не запыхался? Ах, молодец какой! Уронил пятнадцать копеек, и легко подобрал монетку, без стариковского кряхтенья? Да ты и вовсе герой!
А нынче, вон, отмахал километров пять или шесть, и ничего – колесит, как в комсомольской юности. Сердце отстукивает ровно, звона в ушах не слыхать… Чем не супермен? Так, глядишь, и надежды новые зареют…
Улыбаясь, Щербина наддал, резвее вертя педали, и вкатился на окраину Павловского парка. По памяти сверяясь со схемой, он сворачивал с запущенных травянистых дорожек на прибранные аллеи, скрипя мелким гравием или шелестя по твердому.
Неподалеку от Долины прудов агент покинул седло. Зашагал неспешно, ведя велик за руль. Гуляющие граждане встречались все чаще, а оговоренное место все ближе… Во-он в той роще.
Стоило аллее опустеть, как Богдан Алексеевич скрылся в кустах, завилял между деревьев, угадывая старинную тропку. Она давным-давно заросла, уже и деревца потянулись к свету, а ветхая, стародавняя беседка совсем развалилась – дощатый пол сгнил, граненые столбы затрухлявели, и устали держать крышу. Изломившись, узорчатый шатер рухнул, распуская лепестки кровельного железа, и нынче они тихо ржавели.
Незаметно оглядевшись, Щербина проворно спрятал карту маршрута в кожаную сумочку с ключами, притороченную к раме, и осторожно уложил велосипед. Переднее колесо сунул под обломыш шатровой кровли, а заднее прикрыл остатками декоративной решетки из скрещенных реек.
– Вареники-лавреники… – бодро оглядев схрон, агент поспешил к вокзалу.
Шагая Славянской аллеей, он покривился – вот, обездолил себя на сто четыре рэ! А теперь еще один велик покупать! Надо будет в городе что-нибудь подходящее высмотреть, да побрутальнее, вроде старого доброго «Урала»…
Впереди замаячил милиционер в форме, но Щербина лишь беззвучно хлопнул ртом – страху нет.
Воскресенье, 28 мая. Утро
Ленинград, Измайловский проспект
Я с легчайшей улыбкой глядел за окно, внимая тишине квартиры. Выпадают иногда минуты покоя…
Взгляд вильнул выше крыш, окунаясь в сиятельную лазурь, и морщины капризного неудовольствия тронули лицо. Не люблю летнее небо, в жару оно будто выцветает, как линялая ткань. Да и не то время года…
Ленинграду больше всего «идет» осень, когда парки красятся во все оттенки рыжины, а ветер ворошит опавшие листья. Вот когда небеса наливаются пронзительной, яркой и глубокой синевой….
Я усмехнулся. Ты уж самому-то себе зубки не заговаривай. Марш за письмо! Время – идеальное. Родители укатили к друзьям на дачу, а запах шашлычков и звон гитары – это до позднего вечера…
Меня вдруг передернуло, словно промозглым сквозняком обдало, тошным могильным холодом – даже сырой землей запахло.
Я вспомнил Валдиса.
Мы и не дружили почти. Кончились уроки – разошлись. Да что там… Бывало, терпеть его не мог! За хамоватые шуточки, подначки, небрежную силищу…
Только вот он я – живой. А Валдис… Скоропостижно.
Мудрить на тему воздействия смысла нет, да и градус эмоций не понизишь. Хорошо верующим… Вот у кого – никаких проблем!
Бог дал – бог взял, царствие ему небесное. Перекрестился, и пошел – дальше жить. А мне каково?
Ничего же не делал, вообще ничего! Встретились случайно, поболтали и разошлись, как в школе. А мировая линия Валдиса чуть-чуть вильнула, отходя от предначертанного… И оборвалась.
Мои губы дрогнули, складываясь в кривоватую усмешку. Траектория судьбы… А если подумать?
Глаза отлипли от заоконного пространства, скользнули по ковру, по книжным полкам…
«А ведь в базовом временном потоке он жив-здоров, – трезво скользнуло в сознании. – Там всё по-старому, ничего не поменялось – и Альдо Моро убит, и Чикатило обхаживает новую жертву, и афганская война вот-вот затлеет… Разве не так? И еще не ясно, какая действительность реальнее – та, откуда пришел я, или эта, из которой ушел Валдис…»
Вздохнув, я сел за стол, понукая себя. Раскрыл тетрадку… Блеклые фиолетовые клеточки запирали чистый лист, пустой и ждущий.
– Вперед, и с песней…
«Уважаемый Дмитрий Федорович! – вывел я первую строчку, и зачеркал скорописью: – Отвечая на ваш вопрос, отмечу прежде всего, что развитие наших отношений со странами СЭВ и с дружественными государствами „третьего мира“ будет невозможным в рамках оборонительной доктрины – и в границах Советского Союза.
Как покажет будущее, курс товарища Горшкова на выход ВМФ СССР в дальнюю океанскую зону для проецирования силы, разумен и весьма успешен. Иначе об активной внешней политике придется забыть.
Без флота мы не сможем ничего – ни защитить наших друзей и собственные интересы в Азии, Африке, Латинской Америке, ни предотвратить возможные региональные конфликты – уже самим своим присутствием (fleet in being).
Крейсера типа „Атлант“ и „Орлан“ составят мощное ядро ВМФ, но его слабая сторона – отсутствие полноценных авианосцев. Построенные и строящиеся ТАВКР „Минск“, „Киев“ и „Новороссийск“ хороши, как боевые корабли, однако размещенные на них штурмовики „Як-38“ не способны тягаться с американскими палубными истребителями и противостоять им. Принятие на вооружение СВВП „Як-141“ решило бы эту проблему положительно (сверхзвук и большая дальность).
Еще перспективней ТАВКР „Тбилиси“ и „Рига“, рассчитанные на 50 самолетов и вертолетов каждый, но полноценным авианосцем станет лишь АТАВКР „Ульяновск“. Вопрос: стоит ли тратить силы и средства на постройку „переходных“ к нему кораблей типа „Тбилиси“?
Безусловно, флоту, ходящему за море, потребуются и заморские базы. Тартусса, Камрань, Сантьяго-де-Куба станут первыми, но, надеюсь, не последними ПМТО. Поддержка Эфиопии и мирное разрешение конфликта с Эритреей может обеспечить нашу 8-ю оперативную эскадру базой на островах Дахлак, а помощь Йемену – базой на Сокотре…»