– Всё куда хуже, – в тоне Фостера ощущалась мрачная ехидца. – Но… обладает множеством умений на высоком уровне… телепат или жертва опытов на мозге… ищет этого экстрасенса!
– Ага… Тогда прошу прибавки к зарплате… За риск!
– Разумеется. На ваш счет ежемесячно будут переводиться десять тысяч долларов. Итак, вы готовы, «Сталкер»?
– Всегда готов!
Тихонов напряженно, едва дыша, вслушивался в тишину, но различил лишь шорохи, да звяканье.
– Второй – Первому! Они разъезжаются!
– Первый – Второму! – сипло выдал оперуполномоченный, и прочистил горло. – Где подмога?!
– Третий – Первому, – зазвучал в эфире невозмутимый баритон. – Не шуми. Мы буквально в ста метрах от точки встречи. На двух «дублерках». Наблюдаем… Есть! – бесстрастность мигом смыло.
– Что там?! – подпрыгнул Тихонов.
– Велосипедист! Едет со стороны полей! – голос затараторил: – Всё, Первый, мы его ведем, конец связи!
Александр обессиленно привалился боком к дверце.
– Записали? – спросил он бесцветным голосом.
– Что смогли, товарищ капитан! – браво отрапортовал Геша. – И пионерчика записали, и этого… вожатого!
Тихонов расхохотался, выдыхая напряг и страх поражения. Павел поддержал его по-бабски визгливым, захлебывающимся смехом, и вот уже утроенный гогот заметался в тесной кабинке «козлика».
Глава 6
Среда, 31 мая. День
Ленинград, Литейный проспект, «Большой дом»
Весна за окнами угомонилась, замерев на перевале в лето – утих залетный ветерок, вяло пошевеливавший листву; в небе застыли облака, будто на распутье, а красный капилляр градусника еле дотягивал до двадцати.
«Погода шепчет!» – мелькнуло у Блеера.
Он любил город Ленина за спокойную умеренность. В Москве, что там не говори, задержалось нечто провинциально-купеческое, разгульное, а в Питере даже блеск и великолепие дворцов сочетались с достойной простотой.
Зимою город суров и хмур, хотя куда ему до стылой Сибири – там, бывало, пар изо рта застывает и осыпается льдинками, шурша по куртке «шепотом звезд».
Осенью ленинградские проспекты одолевает меланхолия, а летом плывет, растекается приятная теплынь… Да пусть даже и навалится зной, подумаешь… Море-то рядом. Или тень карельских сосен…
– Прибью этого Жору! – сорвалось с губ Владлена Николаевича, комкая безмятежные раздумья. – Ну, что за привычка – вечно опаздывать!
В тот же миг Минцев, черный, тощий и взъерошенный, ворвался в кабинет, словно подслушивал за дверью, измеряя глубину генеральского терпения.
– Задержался, Владлен Николаевич! – покаянно затараторил он, прижимая к сердцу пятерню. – Раз двадцать запись прокручивал!
Блеер лишь вздохнул.
– Ладно, в ногах правды нет, – пробурчал он, но сам за стол не спешил – насидится еще.
– И перечитывал! – Жора упал на крякнувший стул, с маху разворошив рыхлую стопку листков, испятнанных грозными лиловыми печатями.
Дверь в кабинет тихонько приоткрылась, впуская плечистого офицера.
– Фотографии, товарищ генерал, – гулким басом доложил он. – Только что передали.
– А-а! Давай их сюда, – оживился Блеер, выхватывая пакет, склеенный из жесткой коричневой бумаги. Глянцевые снимки с шелестом просыпались на стол, поверх желтоватых распечаток. – М-да… Не сказать, что парадный портрет…
– Разрешите? – привстав, Минцев потянулся за фото.
На смазанном изображении угадывался массивный пожилой мужчина – тонкогубый рот сжат, жесткие волосы изрядно поседели, а на мощном выпуклом лбу блестели залысины. Грубую лепку лица искупал прямой нос идеального очерка и темные глаза – прищуренные, холодные, настороженные…
«Одинокий волк… – подумал Владлен Николаевич. – Волчара. Ловко ушел от преследования – опыт есть…»
– Честно говоря, я не верил, что у этого… «Сталкера» получится уйти, – заворчал он. – Всё ж таки, не коренной, города не знает…
– Товарищ генерал… – подполковник деликатно кашлянул. – Я тоже не местный.
Насмешливо хмыкнув, Блеер шлепнул ладонью по огромной карте на стене.
– «Сталкер» проехал на поезде всего одну остановку, от Колпино до Ижорского завода, – провел он мосластым пальцем, как указкой. – А затем вышел – и отсёк «дублерки», догонявшие электричку! Там же перрон не где-нибудь, а внутри громадной заводской территории, туда на машине не проехать!
– Погодите, Владлен Николаевич… – с грохотом отодвинув стул, Минцев вышел к карте. – Но там же и пешая «наружка» была.
– А толку! – фыркнул генерал. – Ну, да, погнались за ним, так их же мало совсем, а «объект» – на велике… Затеряться в огромной промзоне Ижора – Металлострой – Понтонная, – он ладонью накрыл район, хлопая бумагой, – как нечего делать!
Задумчиво шаря глазами по карте, Блеер прикинул ходы и выходы, и медленно выговорил:
– Мы выставили посты наблюдения… оперативно выставили, но где? На железнодорожных платформах в сторону города. И не смогли обнаружить агента! Я думаю… – он щелкнул пальцем по трехкилометровке. – Я думаю, «Сталкер» уехал на электричке от Понтонной в сторону Мги – и окончательно оторвался. А как это направление перекроешь? Тут ни сил, ни времени не хватит!
Негодующе фыркнув, Владлен Николаевич присел и облокотился – стол податливо заскрипел. Минцев устроился напротив.
– Ладно! – в генеральском тоне лязгнула строгая медь. – Последим за субчиком, понаблюдаем… Может, и поймем тогда, какого мнения американцы обо всей этой истории, и за кого они вообще держат «Сенатора»! – перебрав листки, генерал ткнул пальцем в машинописные строки. – Ленинградский феномен… Жертва опытов на мозге… Экстрасенс… – он остро посмотрел на Минцева. – Все-таки, «личина»? А, Жора?
Подполковник беспокойно заелозил.
– Ну-у… не знаю, – нахмурился он, соображая. – Фостер ни в коем случае не стал бы вываливать агенту всю информацию об объекте. Но тут одних намеков хватает, чтобы дыбом волоса! По их мнению, по цэрэушному, выходит, что в Ленинграде орудует некий монстр, вроде Франкенштейна!
– Франкенштейном, Жора, звали не само чудище, а его создателя, – внушил Блеер, наставительно подняв толстый указательный, и забарабанил по столешнице.
– И, ведь, что самое интересное, – негромко сказал Минцев, внимательно следя за отражением генеральских пальцев в тусклой полировке, – наблюдения американцев сходятся с нашими. В самом деле, за «Сенатором» числится куча специальных компетенций – он и фотограф высококлассный, и криптолог, и радиоинженер, и кандидат в мастера по стрельбе из лука… Плюс профессиональная оперативная подготовка, плюс владение китайским и фарси! И вот тут цэрэушники, покумекав, сделали вывод, на который не решились мы: «Сенатор» действительно нечеловек. Ну, можно и другие приставки использовать – зачеловек, сверхчеловек… Единственное, в чем они сомневаются – это природа «Ленинградского феномена». Какова она? Врожденные ли сверхспособности у «Сенатора» или, скажем так, внедренные?
– «Жертва опытов на мозге»… – задумчиво проворчал Владлен Николаевич, сдвигая похожие на зубные щетки брови. – Ну, тут тоже не все однозначно. Вот что… Если мы признаем версию американцев правильной, куда она нас уведет?
– В военно-медицинскую академию… – подобрался Георгий. – Первым делом. Если только… – задумался он, и пожал плечами. – Возможны варианты.
– Не усложняй, – буркнул генерал. – Отработай пока этот вариант. Контрразведывательным обеспечением ВМА занимается такой капитан Цветков. Звезд с неба не хватает, но хватка бульдожья. Вот и поговори…
Четверг, 1 июня. Раннее утро
Ленинград, Измайловский проспект
В первый день летних каникул я встал пораньше, будто в школу. Сон бежал, да и как тут заснешь, если «зайчики» от окон напротив нагло скачут по стене, не взирая на тюль?
Я основательно потянулся, как дворовый кот на лавке, ловя приятную истому, и медленно выдохнул. Протер глаза, моргая на потолок. Скользнул взглядом по золотисто-бронзовому багету, по трехрожковой люстре, сфокусировался на рисунке трещинок – и усмехнулся, вызывая в памяти давнишнюю жуть. А нету!
Тени подсознания еще бродили во мне, растворяясь в яви, но былые страхи не знобили. Неужто переболел? Ага, как же…
Просто лето так действует, будит детские радости и надежды.
Я прислушался. Родители копошились за дверью, хихикали и шикали друг на друга. Мои губы расплылись в улыбке – хоть тут всё слава богу…
– Ой! – женская рука неловко оперлась, отворяя дверь. Мама стояла на одной ноге, напряженно изгибаясь, и натягивала непослушную босоножку. – Спи, спи, Дюша! – посыпалась торопливая скороговорка.
– Да я встаю уже…
Ноги избили одеяло, откидывая к стенке, и решительно опустились на пол, в приятный ворс ковра.
– А чего так рано?
– Дела, – важно роняю я, приглаживая вихры.
– Эк тебя… – крякнул папа, путаясь с галстуком, и тут же сменил тон на жалобный: – Ирочка, никак!
– Что бы ты без меня делал… – добродушно заворчала мама, ловко затягивая узел, и подхватила сумочку. – Ничего не забыла? Ключи… Очки…
– Пошли, – нетерпеливо обронил отец, выйдя за порог и придерживая дверь.
– Всё, всё, идем! – засуетилась мама. – Пока, Дюш!
– Пока, пока! – махнул я на прощанье, подсмыкивая сатиновые трусы.
– Сынуля, мы тебе там сырники оставили! – донеслось с лестницы.
– Найдет, не маленький…
Дверь захлопнулась с отчетливым щелчком, пропуская сквозь филенку гулкий топот и торопливое цоканье.
«И тишина…»
Причесавшись у трюмо, я отложил колючую массажку, и с вызовом заявил отражению:
– А в душ не пойду!
Подцепив тапки, прошаркал на кухню. Мамина чугунная сковородка, черная, но вечная, уже не обжигала руки, и я переставил ее на разделочную доску, изрезанную ножом.
– Моя пре-елесть… – любовно проворковал я.
Творожные битки, в меру поджаристые, вспухали пахуче и призывно. А сметана?
«Ага, не съели…» – успокоенный, я достал из холодильника литровую банку, наполовину полную густой белой гущи – ложка стоит.