– Высшие посты в Народной Польше не могут занимать ни молодые анархисты вроде Яцека Куроня, ни откровенно прозападные лидеры! – с чувством выдал он. – Если польские товарищи не справляются, их можно и нужно не только поправить словом, но и направить делом. Наконец, если с двух заходов поляков не проймет, начнем третий тур! Фактически… – у Леонида Ильича мелькнуло, что словечко подхвачено у Пономарева. – По сути… э-э… проведем чрезвычайное партсовещание стран социалистического содружества. Определим «партийный бетон» как здоровые силы в ПОРП – они и только они получат полную поддержку, в то время, как слабые товарищи, склонные к компромиссу с внутренним национализмом и внешним империализмом, должны будут уступить место во главе партии тем, кто готов взять на себя ответственность – и не боится истерик буржуазной прессы или телевидения! – Генеральный наметил улыбку. – Из третьего тура, по сути, выходят новые руководители ПНР… Затем – партконференция ПОРП, прежнее руководство уходит в отставку уже официально… Эксцессы при этом, полагаю, сами поляки способны парировать… если их не держать за фалды! А дальше – оперативно-розыскные мероприятия… следственные мероприятия… И судебный процесс.
Откинувшись на спинку, Брежнев улыбнулся широко и открыто, словно сбросив лет двадцать, давивших на плечи, и молвил ясным голосом, словно пародируя Никиту-Кукурузника:
– Наши цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи!
Вечер того же дня
Ленинград, проспект Огородникова
Эта романтическая привычка – встречать Свету после работы – появилась у Минцева как бы сама собой. Возникла, закрепилась, и теперь он уже начинал нервничать, если задерживался на службе.
Но сегодня повезло – Блеер отменил совещание в последний момент. И Жора, испытывая томительное нетерпение, поспешил прочь из «Большого дома».
Одна за другой, как подснежники по весне, вылезали неведомые прежде проблемы. Много ли надо «холостяку со стажем»? А вот «жениху» следовало озаботиться и крышей над головой, и всеми удобствами, и окружить «невесту» заботой…
Пока, правда, «невеста» и сама справлялась – Света прописана в небольшой, отдельной квартире. Теперь ход за ним.
До свадьбы ему не успеть обменять две «однушки» на общую «двушку», но надо пошевеливаться. Пусть хоть в августе, но они со Светиком съедутся…
Вдохнув запах отцветшей сирени, Минцев выбрался к райкому, и глянул на часы. «Ракета» чуть-чуть спешила, минут пять за день набегало… Но все равно, время еще есть.
С величавым скрипом отворились дубовые двери, выпуская русоволосого, основательного мужчину средних лет. Потертый кожаный портфель прибавлял ему статусности.
Скользнув по Георгию неприязненным взглядом, русоволосый прошествовал мимо, но вдруг замешкался и оборотился к Минцеву.
– Ждете кого-то? – от уверенного баритона тянуло холодком.
– Жду, – подполковник включил обаяние на полную. – Свету Лапкину. Работает у вас такая гражданка…
– А-а, Светлана Витальевна! Собирается уже… Да вот она!
Света будто помолодела за последний месяц, а деловой костюмчик ладно сидел на ней. Помахивая сумочкой, старший инструктор сбежала по лестнице, улыбаясь Жоре издали, словно обещая счастье в личной жизни.
– Вадим Николаевич, знакомьтесь, – оживленно защебетала она, – это Георгий, мой жених!
– О-о! – льдинки в глазах русоволосого подтаяли. – Поздравляю! – подав руку, он представился: – Данилин, Вадим Николаевич.
– Минцев, Георгий Викторович, – подполковник повел головой вбок, словно воротник ему жал. – Да просто Жора, чего там…
– И когда свадьба? – Данилин улыбчиво глянул на Светлану.
– В июле, Вадим Николаевич! – залучилась молодая женщина.
– Ну, если что, «Волгу» до ЗАГСа организуем, – глаза у Данилина смешливо сощурились, – только пупса на капот вы уж сами как-нибудь!
– Спасибо! – смущенно рассмеялась Света.
И нестойкая человеческая молекула распалась. Атом, что был покрупнее, посолиднее, потянуло к родным протонам, а два атома помельче, но связанных крепнущим сильным взаимодействием, выносило на общую орбиту.
Суббота, 24 июня. День
Черноголовка, улица Центральная
– Ну-ка, ну-ка… Посмотри мне в глаза, Арсентьева… – тренерша крепко взяла девушку за подбородок. – Да-а… Лето, а у нас опять март месяц? М-м? Ну-ка, деточка, пошли на карантин.
И она бесцеремонно поволокла Олю из спортзала. Я крадучись приблизился к окну. Так-так… Старая ведьма заточила Прекрасную Принцессу в неприступную башню и отказывает ей в удовольствии мужского общества? А принцы на что?
Тем более что математикой я уже отзанимался, до сих пор в голове интегралы мельтешат. Пора заняться любовью…
К общежитию я приближался, будто к мрачному замку. Для начала испробуем штурм и натиск…
Толкнув дверь, успел взлететь на пять ступенек вверх – и был остановлен грозным рыком вахтерши.
– Ты к кому?
Я повернулся и светски уточнил:
– А кого вы мне посоветуете?
Ох, язык мой – враг мой… Взгляд потомственной чекистки из подозрительного стал неприступно-колючим.
– Чаво-о? – протянула она.
Нет, не ЧК, ВОХР. Но хрен редьки не слаще.
– Я к Оле, – указал глазами в потолок, – она приболела… Навестить.
Тетка злорадно оскалилась:
– А к ней не пущу! Старшáя запретила к ней пускать. И выпускать запретила! Так что – гуляй, парень, гуляй.
Понятно, здесь без шансов. Ну что ж, мы пойдем другой дорогой. Я крутанулся на каблуках и молча удалился.
С тыльной стороны общаги было мило – одичавший старый сад и сырая трава почти по пояс. И тихо-тихо. Я запрокинул голову, всматриваясь в окна третьего этажа. Одно из них отворилось и оттуда выглянула долгожданная русая головка.
Необратимо соблазненный вкусом сбывающейся мечты, наметил взглядом маршрут. Водосточная труба… карниз… заветное окно… Ничего сложного.
Я чуть ли не взбежал по гулкой трубе, затем ловко прошел, цепляясь за оцинкованные водоотливы, по карнизу, и вот от огромных серых глаз напротив меня отделяет всего лишь подоконник. Победно перевалился в комнату – и молча потянул Оленьку к себе, приникая к нежным губам. Поцелуй вышел долгим, как затяжной прыжок, и таким же волнующим.
Правду писал старина Пристли: каждый мужчина мечтает об улыбающейся принцессе…
Я провел рукой по платью вниз, наслаждаясь теплом и дрожью девичьего тела. А затем моя возлюбленная впала в дикое амурное неистовство, и на какое-то время я почувствовал себя овцой в когтях тигра. Это был ураган, неудержимый яростный ураган, вырвавший меня с корнем, закрутивший и вознесший на такие высоты, о существовании которых мне и подозревать не довелось!
Спустя минут десять я, распластанный и взопревший, медленно приходил в себя, поглаживая нежный изгиб Олиной поясницы.
– И кто это придумал такую глупость, будто армия делает из мальчика мужчину? – одышливо пробормотал я.
– А разве не-ет? – девушка заинтересованно приподнялась на локтях.
– Нет, – я опрокинул пискнувшую Олю набок.
Мы грешили самозабвенно и почти без слов. Да и зачем что-то говорить, когда медленное скольжение ладони по коже, излом закинутой руки и судорожный вздох могут сказать больше, чем длинная поэма?
А затем, спустя какой-то совершенно не определяемый по ощущениям отрезок времени, девушка заполошно ойкнула и резко села:
– Идут!
– Черт! – отозвался я, подскакивая и пытаясь нащупать ногами кеды.
Где-то далеко, видимо, на лестнице звучали быстро приближающиеся девичьи голоса, звонкие и гулкие. В голове у меня словно секундомер включился: тик, тик, тик…
Какое там «сорок пять секунд подъем!», я уложился в двадцать. Уже переступив за окно, притянул Олю и звонко чмокнул в губы. Подмигнул:
– До завтра! – и ловко скользнул вбок, затем вниз и пружинисто спрыгнул со второго этажа. Чуть ли не на голову юному балбесу, воровато смолившему сигаретину.
– Ты откуда? – изумленно спросил «куряка».
– Оттуда, – бросил я первое пришедшее в голову.
Присел, завязал шнурки, застегнул и заправил рубаху, да и пошел за угол, весь из себя невесомый, обуреваемый восторгом – и с восхитительно звенящей пустотой в голове.
Это я славно развязался! Надо будет обязательно повторить.
– Соколо-ов!
Я узнал голос Савина, и поспешил навстречу. Беспокойный, весь красный, Анатолий Павлович сходу налетел на меня.
– Соколов, где тебя носит?! – рассерженно бубнил он. – За тобой машину прислали, ждет тебя уже час! Сам академик Канторович звонил, ты на семинаре в шестнадцать часов должен выступить. Через два часа! Бегом в машину!
Я бросился к «Волге», затем остановился, оборачиваясь:
– А назад как? Довезут?
– Да нет, какой смысл? – пробурчал руководитель. – Завтра ничего особого важного тут не будет, сворачиваемся. Так что выступишь – и на ночной поезд в Ленинград! Вещи твои мы уже загрузили, не беспокойся…
Я шевельнул губами, беззвучно отправляя в полет короткое емкое слово, и с горечью посмотрел вверх, на небо. Странно, но я остался спокоен, как человек, которого оглушили. Спокоен и, даже, смогу нормально отчитать импровизированный доклад.
Но внутри было пусто, словно выметено.
Мне стало всё равно.
Тот же день, позже
Москва, Новокировский проспект
«Волга» катила и катила. Пожилой водитель изредка поглядывал на меня с плохо скрытым удивлением – видимо, еще не приходилось подвозить столь юных «консультантов».
А я бездумно смотрел за окно, с прежним равнодушием провожая глазами рощи, дома, людей. Какая-то часть души все еще брыкалась, требуя донжуанских безумств и порывов, но лишь плотнее сжимались губы.
«Обойдешься, Дюша! – зло насмехался я. – Что для тебя важнее – личная жизнь или спасение СССР? Вот и сиди! И молчи!»
И мне тут же приходилось жестко скручивать совесть с ее нытьем и позывами. Разве не мог я крикнуть: «Остановитесь!», выпрыгнуть из машины – и бежать к Олиной общаге? Мог.