Фельдшер длинно присвистнул и поднялся, откладывая в сторону гитару.
– Гинтарас, – посмотрел на своего водилу, – ты же не бухой? Давай, нам на вылет.
– Нога на доске поехала, – прошипел сквозь зубы Арлен, – упал… Неудачно.
От стола к нему метнулись Чернобурка и Мэри.
– Нет! – вскликнул Арлен, выставляя вперёд здоровую руку, и глухо застонал.
Я невольно поёжился – было видно, как изогнулось при этом повреждённое предплечье.
Мэри уцепилась в его плечо.
– Нет, – простонал Арлен, опять подхватывая сломанную руку, – нет же…
Я торопливо полез из-за стола. Помочь я мог немногим, но вдруг?
Пока шёл эти десять метров до Арлена, с лицами окруживших его людей произошла странная метаморфоза – их начало перекашивать. Мэри отпустила плечо и с недоумением рассматривала свои испачканные чем-то пальцы, а даже затем понюхала их. Губы Чернобурки беззвучно зашевелились.
Тут я, наконец, дошёл, учуял запах и всё понял.
– Упал, – подтвердил мою догадку Арлен, – в яму упал…
Круг сразу стал чуть шире, а на лице у фельдшера поселилось выражение профессиональной небрезгливости.
– Пройдёшь немного? – спросил он участливо.
Арлен, поморщившись, кивнул, и его повели к палатке медиков.
Мэри отставила руку далеко в сторону и торопливо зашагала по направлению к умывальникам, за ней, чуть поколебавшись, двинулась всё так же безмолвно что-то выговаривающая Чернобурка.
Вокруг озабоченно галдели, а я стоял, охваченный неясным подозрением: на ум мне успела прийти одна армейская байка.
«Нога по доске поехала? – встревоженно потёр себе лоб. – Да нет, не может быть… И всё же… Нет, надо проверить».
С тем я и ускользнул в лес. Вот там уже была ночь, и я включил фонарик.
Осторожно заглянул в туалетную яму. Ну да, по следам на дне было видно, что там кто-то копошился…
Я опустился на корточки, разглядывая брошенные через канаву доски, и с облегчением выдохнул. Нет, никто их ничем не намазал.
«Слава богу! – порадовался я, поднимаясь. – Сам! Сам навернулся. А Мэри повезло так повезло!»
Тут мне в голову пришла ещё одна идея, и улыбка моя померкла. Я постоял, гипнотизируя взглядом доски, потом опять присел. С опаской перевернул одну и скривился, разглядывая лоснящуюся в свете фонаря поверхность.
– Твою мать… – вырвалось из меня негромко. – Как сглазил…
Жир из тушёнки! Кто-то намазал доски вытопленным жиром!
«Это ж целая операция была… – думал я, тоскуя, – намазать заранее понизу, дождаться, сидя в кустах, пока, накачавшись чаем, от лагеря пойдёт именно Арлен, успеть до его подхода перевернуть доску жирной стороной вверх и спрятаться… Да поди ещё и под лёгким наклоном установить…»
Из лагеря доносились взволнованные голоса. Зафыркал, заводясь, уазик.
Я выключил фонарик и застыл, обдумывая.
«Ой, ма-а… – мысленно простонал, прикидывая размер проблемы, – операция Комитета, да на дно сортира… Ох, кто-то огребёт по самое не балуй. Кто?»
Перед глазами встала Кузя, старательно выковыривающая ломкий белёсый жирок из банки. Угу, «я лучок зажарю»… И у костра в последние полчаса я что-то её не припомню.
– Дура! – в сердцах выкрикнул я в небо, торопливо сдирая с себя куртку.
Стянул майку – а больше нечем, всунулся обратно в куртку и, тихо матерясь, принялся протирать доску.
– Дура, вот дура… – бормотал в отчаянье, – какой, на хер, институт… Селёдкой из бочки торговать будешь…
Вдруг меня залило неярким синим светом. Я дёрнулся, оборачиваясь, и прищурился, пытаясь разглядеть силуэт за фонариком. Раздался лёгкий щелчок, и резко потемнело.
– Тоже догадался посмотреть? – раздался негромкий голос Алексеича.
Мысли мои заметались в поисках достойного выхода. Как назло, не нашлось ни одной спасительной идеи.
– А вы тихо ходите, – попытался я подольститься к военруку.
Тот присел рядом на корточки, провёл пальцем по доске, потом понюхал. Встал и посмотрел в сторону лагеря.
– Дурочка, – тяжело выдохнул в темноту. – Или ты тоже в деле?
Я вяло завозюкал майкой по доске. Время выгадал, но стоящих мыслей так не появилось.
– Я вроде как за всех в ответе… – ответил уклончиво.
Алексеич чуть помолчал, что-то обдумывая, потом буркнул:
– О землю потри.
– Что? – не понял я.
– Доски, говорю, о землю потри, – он раздражённо повысил голос, – и подальше, в стороне.
– А-а-а… – протянул я, потрясённо глядя в удаляющуюся спину.
Замер, прислушиваясь: несмотря на лес и темень, наш пузатый военрук уходил бесшумно.
Я повертел в руках майку – она превратилась в холодную жирную тряпку. Засунул в карман, намереваясь незаметно спалить в костре, схватил доски. Со стороны лагеря послышался звук отъезжающего уазика, и я почти наугад заспешил вглубь леса – видение осатаневшей от неудачи Чернобурки меня откровенно пугало.
«Хоть бы она с Арленом в больницу уехала!» – взмолился я всем богам сразу.
Метров через пятьдесят мой фонарик нашарил выворотень. Я бросился к нему как к родному и принялся с силой тереть доски о грунт и корни. Потом опять прошёлся по ним майкой и поволок сквозь предательски хрустящий подлесок обратно.
«Ну, вот и всё, – я установил над ямой вторую доску и потёр, очищая, ладони. – Теперь как повезёт. Надеюсь, она не Пинкертон».
Из леса я вывалился весь взвинченный и распаренный. За спиной осталась непроглядная темень, над полем же ещё висел сумрак. Костер впереди манил обещанием тепла, и я зашагал на него, перебирая в уме варианты страшных кар.
Впрочем, прошёл я недалеко: в негустой ещё тени цистерны маялась знакомая фигура. Увидев меня, Кузя решительно выдвинулась наперерез.
– Андрюша… – начала она ласковым голоском.
– Ага! – сказал я, зачем-то вытягивая из кармана майку, и злобно рыкнул: – А ну-ка, ком цу мир[8].
Наташа посмотрела на меня с лёгким недоумением, потом чуть склонила голову набок и миролюбиво улыбнулась:
– Ой, Андрюш, а это по-каковски? У меня аж мурашки по спине побежали…
Мои губы подвигались, сортируя набегающие слова. Сильно не помогло, на языке вертелись одни непристойности, к тому же, после слов о мурашках, совершенно определённой направленности – мне отчего-то представилось, как белела бы сейчас в сумерках её нагая спина.
Я стоял, механически подбрасывая на ладони грязный тряпичный комок. Потом, неожиданно даже для самого себя, метнул его в Кузю. Она дёрнулась, ловя.
– Постираешь, – выплюнул я приказ и зашагал дальше.
Кузя в недоумении посмотрела на тряпку, потом поднесла её к лицу и понюхала.
«Нюхай-нюхай, – злорадно думал я, проходя мимо, потом взмечтал: – Эх, ремнём бы…»
– Андрей, – полетело мне в спину.
Я даже ухом не повёл. Наташа догнала меня бегом, схватила за руку и дёрнула, разворачивая к себе.
– Андрей, стой! Давай поговорим.
– О чём? – спросил я устало.
– Я постираю, – она медленно, не сводя с меня взгляда, кивнула.
– Забудь и выбрось, – я раздражённо выдернул руку и двинулся дальше.
– Подожди, – она торопливо пристроилась сбоку и вцепилась мне в плечо. – Ну подожди же!
В голосе её прозвучало отчаянье. Я остановился и засунул руки в карманы. Мы стояли очень близко, лицом к лицу, словно собираясь вот-вот закружиться в медленном танце в свете далёкого костра.
– Я не хотела! – и она для пущей убедительности шмыгнула носом. – Правда же! Я не хотела так…
– Ну, так что уж теперь об этом говорить, – процедил я. – Хотела, не хотела… Человек уже пострадал. Серьёзно.
– Я не хотела… – повторила она, молитвенно прижимая ладонь к груди.
Я посопел, с усилием гася в себе острое раздражение, потом сварливо уточнил:
– Просто в дерьме хотела вывалять, да?
Она с готовностью закивала и посмотрела на меня с неясной надеждой.
– Слушай… – я подвигал головой, разгоняя застоявшееся в загривке напряжение, и спросил: – А зачем? Почему?
Кузя со свистом втянула воздух, в полумраке блеснули ровные белые зубы:
– Да он капитаном! На судне! Плавал! – она беззвучно притопнула ножкой, и глаза её зло сверкнули: – У-у-у-у… Фальшивка! Придушила бы!
Я с трудом придавил невольную улыбку:
– А ты-то откуда разбираешься?
– Да я на руках у флотских выросла! А этот! – звонко воскликнула Наташа и перешла на сдавленное шипение: – Фальшивка! И козел! Он… – тут она куснула нижнюю губу и замолчала.
– Да? – переспросил я, невольно расправляя плечи.
– Неважно, – торопливо отмахнулась Кузя.
– А всё же? – мне чудом удалось сохранить ровный голос, но кулаки в карманах разжались с трудом.
– Неважно, – повторила Кузя, – я же не из-за себя сделала, я-то что… Рыжую жалко, она хорошая.
– Мэри, значит, пожалела… – набычился я, опять заводясь. – А тебя кто пожалеет, если вскроется?
Она посмотрела на меня с неожиданным превосходством, потом победно тряхнула моей майкой:
– А вот для этого есть ты.
Я открыл рот. Закрыл. Глубоко вдохнул, припоминая, зачем я вообще здесь нахожусь, и как это хорошо, что мне есть для чего жить. На меня снизошло спокойствие, и я сказал:
– Нет. Извини, но нет. В следующий раз я и пальцем не шевельну, чтобы спасти твою задницу.
Из темноты выметнулась Фроська. Приблизилась ко мне по дуге, взбудоражено пофыркивая, обнюхала сапоги и скачками унеслась прочь. Мы проводили её взглядами.
– Почему? – голос у Кузи упал почти до шёпота. – Я же не для себя… Ты сам мне говорил о поступках, помнишь?!
Тут я словно наяву почувствовал, как клацнул, смыкаясь, тугой зубастый капкан. Ну вот и что ей теперь говорить?!
– Пф-ф-ф… – звучно выдохнул я. – Ты, Наташа, горячее-то с солёным не путай. Я говорил совсем о другом. Поступок подразумевает готовность принять все его последствия. А у тебя получился удар исподтишка, – она дёрнулась что-то возразить, но я провёл между нами рукой, пресекая, – пусть даже и нанесённый из чувства попранной справедливости.