Геннадий Эдуардович действительно обнаружился в фойе, где он вел высокоученую беседу с пожилым арабом, одетым в европейский костюм. Лишь врожденная смуглость, да четки, которые марокканец держал в опущенной руке, с костяным стуком перебирая бусины, указывали на местное происхождение.
– Ну, наконец-то! – экспрессивно всплеснул руками полковник. – А то мы тут заждались уже! Карета подана, господа! «Кадилляк», прошу заметить!
Посмеиваясь, араб с достоинством поклонился.
– Салям! – молвил он, прикладывая ладонь к сердцу, и повел рукою в широком жесте: прошу садиться!
Огромный черный лимузин пластался прямо у парадного подъезда. Соколов резво обошел необъятный передок с капотом бо́льшим, чем крышка рояля, и плюхнулся на переднее сиденье.
– «Кадиллак флитвуд брогем»! – с чувством выразился Дугин. – Я такие только на картинках видел. О, бар! А виски там есть?
Араб с четками, одетый, как лорд, виновато развел руками, и сел за руль. Мощный двигатель засопел, заурчал, и машина, нежно любимая престарелыми миллионерами за мягкость хода, тронулась.
Водитель не гнал. Выехав на широкий проспект, он выжимал, от силы, восемьдесят в час, а свернув в переулок, сбросил скорость.
И резко затормозил, вороватым движением отпирая дверцу.
Всё произошло настолько быстро, что Соколов просто не успел среагировать. Откуда-то набежали черные, сухие, крикливые, с головами, замотанными в повязки, и с «калашниковыми» наперевес.
Призраки острова Русский промахнули перед глазами, выключая эмоции, а пальцы, будто сами по себе, уже выхватили из нагрудного кармана карандаш. Еще не успела померкнуть мерзкая улыбочка на лице араба, как подполковник всадил остро заточенный «Кох-и-Нур» в его морщинистую шею, в гладко выбритую щеку, в выпученный черный зрачок… Заклекотав, водитель резво вывалился наружу, роняя в пыль черные шарики крови.
Соколов не видел этого, со всей своей неуклюжей прытью тискаясь на место за рулем. «Кадиллак» умело заблокировали, но спереди громоздился тупорылый грузовик с фургоном, обитым раскрашенной жестью, а сзади приткнулся белый «Ситроен». Возможно, тот самый, что увязался за ними вчера.
– Володь!
Подполковник лишь оскалился.
Мотор взвыл, покрышки шаркнули, и лимузин задком таранил легковушку, расчищая себе путь. Затрещали автоматы, просаживая шины. Тяжелая машина осела, швыряясь резиновыми ошметками. Голые диски завизжали, высекая из бетона метелочки искр. Соколов сдал задним ходом, «Кадиллак» пошел юзом, а длинные очереди задолбили по капоту. Под перекрестным огнем испустил пар радиатор, и тут же заглох мотор. Дернувшись, словно в агонии, лимузин встал колом.
– Ничего, Володь, ничего! – успел хрипло выкрикнуть Дугин, а чужие мускулистые руки, тыча воронеными стволами, уже рвали дверцы. Под резкие гортанные выкрики, нападавшие выхватывали из роскошного салона военных медиков, скручивали их, гнали к грузовику-фургону, и прикладами заталкивали внутрь.
Упав на пол, Владимир испачкал новенький костюм, и именно это воспалило в нем ярость, «отложенную на потом».
Сжимая кулаки, подполковник сидел на грязном полу, глядел в черные дула автоматов, и кусал губы от бессильного бешенства.
Один из охранников, дюжий парень в шароварах и майке, в странной повязке-тагельме, вскинул руку с «калашом» и глухо взревел:
– Сахара либре!
Грузовик, словно распропагандированный, заворчал и тронулся, набирая скорость. Соколов медленно выдохнул, расцепил кулаки и сжал зубы.
«Еще не вечер…»
Глава 17
Пятница, 13 октября. День
Марокко, окрестности Марракеша
Соколов по привычке толкнул дверь их узилища – толстую дверь, сколоченную из обтесанного, изъеденного временем бруса, и часто обитую крест-накрест полосами позеленевшей бронзы.
Глухо.
Ровно неделя минула со дня похищения, а до сих пор не ясно, кому вдруг занадобились пятеро военных медиков.
Их долго везли по тряской дороге, пока не миновали ворота старинного арабского замка-касбы, полуразрушенного и запущенного. Затолкали всю «великолепную пятерку» в сводчатый каземат, больно тыкая дулами… И потянулись, потащились часы и дни, переполненные страхом да тоскливой неопределенностью.
Каждое утро мрачный «вертухай» Брагим притаскивал мятый медный бидон – под два ведра чистой и удивительно холодной воды. К вечеру aqua vitae становилась теплой и невкусной, отдавая металлической кислинкой, и ее бережно расходовали на «водные процедуры». А на рассвете – нате! – пейте свежую.
Ровно в полдень другое «лицо берберской национальности», худое, но жилистое, заносило скудный харч. Брагим скучал в дверях, держа пленников под прицелом, а худой черпал из бачка и плюхал в подставленные миски просяной кускус. Как вишенка на торте, каждому узнику полагалась полная ложка острого соуса – хариссы.
А потом сиди и жди ужина, когда в твою кружку нальют крепкого зеленого чая с мятой…
…Толкнув нерушимую дверь, подполковник развернулся и дошагал до трех узких бойниц, цедивших свет в застенок.
«И решеток не надо…» – мелькнула вчерашняя мысль. Впрочем, ему и позавчера думалось об этом, и в самый первый день – мозг, лишенный информационной подпитки, гонял думы по кругу.
Уперев ладони в шершавые каменные стены, Владимир выглянул в пустыню – песчаные волны цвета куркумы уходили вдаль, растворяясь в мути горизонта. Одинокая пальма скрашивала безрадостный пейзаж, да редкие зеленые клочки кустов на сыпучем склоне ближней дюны.
– Физкульт-привет! – с натугой пошутил Иннокентий, сидя в позе йога на иссохшей шкуре. Ночью они спали на них, а днем высиживали тягучее время.
Первая ночевка стала настоящим испытанием – всё тело ощущало выпуклости каменной кладки сквозь тонкую вытертую кожу, то ли козью, то ли овечью. А с утра разобрались, как умягчить жесткие ложа. Спасибо пустыне – за годы через щели бойниц намело песка. Вот его-то и сгребли к одной из стен. Расстелили «постель» – и заснули, будто ночью на пляже, переваривая вязкую просяную кашу…
– Правильно, Владимир Михалыч, – проворчал Валиев, ерзая на своей подстилке, – сохраняй форму! А то сидим, да лежим…
– Да едим, – подхватил Смирнов с серьезным видом. – Толстеем…
– Да уж… – буркнул Марьянович. – Сюда бы нашего «Винни-Пуха» с кафедры экстремальной медицины… Мигом бы килограммчики сбросил!
– Хорошо сидим… – шутливо прокряхтел Дугин. – На диете!
Соколов тепло улыбнулся.
«Товарищи!»
Самим худо, а друзей подбодрить – первым делом…
Усевшись на свободную шкуру, подполковник прислонился спиной к бугристой каменной кладке. Или это кирпич такой? Бесформенный?
Стены касбы он разглядел мельком, когда их загоняли в эту башню. Она квадратная в плане, держит общую крепостную стену, а цвет у нее рыже-красный, кирпичный. Или это пыль веков?..
– Марат, как думаешь… – сказал он вполголоса. – Они действительно не понимают арабского? Мне кажется, притворяются…
– Да всё они понимают, – неприязненно проворчал Валиев. – Делают вид… Из принципа! Сахарцы же… Помнишь, как тот качок орал: «Сахара либре!»? Это ж девиз мятежников из «Полисарио»! А там сплошь берберы, и арабов они терпеть не могут!
– «Полисарио»? – заинтересовался Дугин. – Это, которые за свою САДР воюют?
– Они самые! – разгорячась, Валиев уселся по-турецки. – Главное, даже в ООН их поддержали, а марокканцы всё равно отжали Западную Сахару!
– Вот это мне как раз и непонятно, – Соколов оттолкнулся от стены, и сложил руки на коленках. – Ну, похищали бы тогда подданных короля Хасана! Мы-то здесь причем?
– Можно еще больше сузить вопрос, – криво усмехнулся Смирнов. – А почему в заложники взяли именно граждан СССР?
– Хороший вопрос! – хмыкнул Иннокентий. – Правильный!
Владимир насторожился, уловив еле слышное шарканье за дверью. Грюкнул засов, и на выщербленном пороге нарисовались двое – знакомый советским медикам «качок» в невыразимых шароварах и майке, серой от грязи, а с ним – европейской наружности незнакомец в новеньком камуфляжном комбинезоне со споротыми нашивками. Покрасневшую от солнца кожу на узком лице прикрывала ухоженная бородка и аккуратно подстриженные усы – истинная «жесткая верхняя губа» британского джентльмена. А глаза прятались под зеркальными очками.
Соколов прищурился, сравнивая европейца в комбезе с арабом, что сидел за рулем белого «Ситроена», но сличить не мог – за тем водилой он наблюдал издали, ловя вздрагивающее отражение в зеркальце.
– Здравствуйте, – сказал закамуфлированный гость на хорошем русском, и снял очки. Льдистый голубой взгляд очень не понравился Владимиру, уж больно холоден. Как у лощеного эсэсовца, лениво взмахивающего перчаткой: «Фойер!»
– Здорово, коли не шутишь, – сдержанно выговорил подполковник.
Скупо улыбнувшись, европеец повертел очки, держа их пальцами за дужку.
– Меня зовут Робер, – представился он, – Робер де Шаранс. Я представляю одну международную организацию, которая… Впрочем, это неважно. Просто мы случайно узнали о вашем бедственном положении, и вышли на руководство непризнанной Сахарской Арабской Демократической Республики… Мы действовали исключительно из понимания общности христианского милосердия… Звонили утром, а уже вечером того же дня получили согласие на встречу с вами. Мое начальство поручило это вашему покорному слуге… Бойцы «Полисарио», завязав мне глаза, привезли сюда и… – Робер развел руками. – И вот я здесь. Каковы условия вашего содержания? На что жалуетесь?
– Ну, что вы, – губы Соколова дрогнули в позыве сарказма, – какие могут быть жалобы? Нас тут кормят и поят, причем абсолютно бесплатно. Ночью мы спим, а днем любуемся пустынными пейзажами…
Де Шаранс замешкался, но все же нацепил улыбку, условно близкую к кротости.
– Вижу, чувство юмора вам не изменяет! Ну, что ж… Со своей стороны… Так сказать, от имени и по поручению, обещаю приложить все силы для вашего скорейшего освобождения.
Поклонившись, Де Шаранс развернулся и вышел. «Качок» отшагнул следом, и затворил дверь, лязгнув засовом.