– Вечная память… – высокие звонкие и глухие дребезжащие голоса слились в нестройном, понуром хоре. Природа, и та пригасила буйную радость цветенья, дохнув знобким ветерком.
Покачиваясь на тугих стропах, гробы окунулись в щемящую сырость братской могилы.
– Караул, – негромко скомандовал лощеный лейтенантик с едва пробившимися усиками. – Залпом…
Заклацали затворы, и стволы «калашей» вскинулись к ясному небу.
– Пли!
Резкий салют трижды рванул тишину.
– Oh my god, oh my god… – запричитала Мэри, и спрятала лицо в ладонях. Ее плечи мелко затряслись.
Чернобурка тут же оказалась рядом, но не стала утешительно ворковать, а молча обняла рыжую «герлу». Та и сама притиснулась, всхлипывая и размазывая слезы ладонью.
– Eternal memory… – дрожащим голосом вытолкнула русистка, и шмыгнула носом.
Тот же день, позже
Старая Русса, улица Карла Маркса
Заведующая столовой, основательная такая цепкая дама, на мир смотрела с подозрением, но Василий Алексеевич ее обаял. Да и основной наплыв голодающих схлынул. Нам осталось только сдвинуть столики, да перетаскать нехитрые яства – суп с фрикадельками, наваристый, горячий еще, да пюрешку с котлетками.
А за витринными стеклами, подернутыми невесомым тюлем, грелась на солнце тихая улочка, застроенная еще до революции в один-два этажа. Старгород.
– У меня так в первый раз, чтобы по-походному! – призналась Тома, вертясь напротив. Нежный румянец красил ее щеки самым изысканным макияжем. – Татьяна Анатольевна! – подняла она руку по неистребимой школьной привычке. – А угоститься нам дадут? По чуть-чуть! – девичий голос начал расстроенно упадать: – Праздник все-таки…
Тыблоко переглянулась с военруком, и беззлобно проворчала:
– Ну, в виде исключения…
Заведующая расположилась к нам еще пуще, жалуя несколько бутылок «Советского шампанского» из огромного пузатого холодильника. Моим стараниям поручили холодный, скользкий от осевших капель сосуд с брютом.
Страх осрамиться щекотнул меня – надо было успеть раскрутить мягкую проволочку до того, как шампанское вырвется на волю, пузырчатой струей брызгая в потолок. Успел!
Я проворачивал пробку, а она ощутимо давила в ладонь. А фиг…
Негромко, сдавленно хлопнуло – и из горлышка завился реденький парок, будто из дула пальнувшего «кольта». Разочарованно шипя, шампанское пролилось в стакан с полустертым красным ободком, тут же вспухая пеной.
– Тамара! – благим матом рявкнула директриса. – С днем рождения тебя! Радуй учителей хорошими отметками, а меня – примерным поведением!
– А нас просто радуй! – воскликнула Ясмина.
В говоре и смехе стаканы сошлись, разнося умноженное клацанье. Томины глаза влажно блестели, зелено сияя над красным ободком. Даже некая поволока затуманилась во взгляде, но голод пересилил любовь – усиленно забренчали ложки с вилками. Первое, второе и компот пропадали в нас, как в черных дырах, исчезая за горизонтом событий.
Музыки не было, да и какие танцы после печального обряда? Зато Чернобурка выполнила свое обещание – торжественно внесла огромный торт, изукрашенный кремовыми розочками, как клумба.
– Happy birthday to you… happy birthday to you… – негромко затянула Мэри.
– …Happy birthday, dear Tammy, – подхватила половина отряда, – happy birthday to you!
– Томочке – самый большой кусок! С центральной розой! – велел я, примечая в дверях кряжистую фигуру дяди Вадима. Улыбаясь, он приложил палец к губам.
Подкрался, да как выдаст:
– С днем рождения, Томусик!
– Ой! – подпрыгнула именинница. – Здрасте!
– Привет! – весело рассмеялся третий секретарь. – О, здорово, Алексеич! Мы с Гришей «сто тридцатого» пригнали. Уже перекидали всё – палатки, лопаты, посуду, находки ваши… Что, обратно тоже на поезде?
– На ночном, – закивал военрук.
– Ага… Ну, я тогда Григория сориентирую, чтобы с утра у школы был. Чайком не угостите? В счет будущих заслуг, хе-хе…
Кузя вспорхнула, и поднесла гостю полный стакан в звякающем подстаканнике. Метнула на меня карий взгляд, и чопорно присела на место. Ангелица, прости, господи…
Смачно отхлебнув, дядя Вадим крякнул, и развернулся к племяннице. Посмотрел испытующе и предложил:
– Ну, что, Томик, подъедай тортик да поехали!
А Тома, такая городская, такая домашняя девочка, вдруг выпрямилась, решительно замотав головой:
– Нет, дядь, я со всеми. Вместе!
Третий секретарь внимательно посмотрел на «племяшку», и в его глазах затеплилось одобрение.
– Ну, раз вместе… Тогда дерзайте! – дядя загремел стулом и вылез из-за стола, включая мимоходом гагаринскую улыбку. – Вы, давайте, не тяните с чаепитием, а то остынет!
Вторник, 9 мая. Раннее утро
Ленинград, 8-я Красноармейская улица
Разминая затекшие ноги, я прошелся до знакомого крыльца, заново привыкая к городским ритмам и суетам. Жизнь на природе слегка размыла будничные виды – рустованный фасад школы, трещиноватый асфальт под ногами, ленинградские проспекты за спиной.
Внезапно в памяти всплыло несбывшееся, и нервный холодок сквозанул по хребту.
…Если бы я сидел на попе ровно, боясь восколебать устои реальности, то вот прямо сейчас в центре Рима, на виа Каэтани, припарковали бы скромный красный «Рено». Вскоре любопытствующие полицейские обнаружили бы в его багажнике страшненькую находку – труп Альдо Моро, изрешеченный автоматной очередью.
«Бригадисты», вспоминая партизанскую юность, вычеркнули бы очередного «буржуазного холуя» из расстрельного списка; в далеком Лэнгли пили бы бурбон за успех тайной операции на Апеннинах, а «Кукольник» Личо Джелли натягивал бы новые паутинки своей масонской сети…
Но тут являюсь я, и бью от трех бортов в угол. Ай, да Дюха! Ай, да карамболь!
Альдо Моро, лидер мирового уровня, жив-здоров. Выйдет ли Италия из НАТО, лишая блок доступа к средиземноморским портам? Это вряд ли. Но позиции «еврокоммунизма» явно укрепились. Да и слабое сердце папы Павла VI, близкого друга Моро, уже не разорвется от горя. Следовательно, и Кароль Войтыла, в былом реале – главный мотиватор польского кризиса, вряд ли теперь займет Святой Престол. Но, впрочем, надо за этой линией бдеть дальше, мало ли что изменчивая история подкинет…
– Дюх… – закряхтел Пашка у откинутого борта «ЗиЛа».
– Сейчас! – метнулся я на подмогу.
В коробе из-под телевизора, туго обвязанном бельевой веревкой, глухо погромыхивали отобранные у войны железяки. Уже не опасные, не таящие в себе смерть, они станут пугающими экспонатами.
Кто-то скользнет равнодушным взглядом по дырявой каске цвета темного шоколада, по граненому штыку, по каплевидной мине с лепестками стабилизаторов – и потопает себе дальше, не тяжеля душу минувшими страхами. А кого-то царапнет зябкая тревога: не кровь ли оставила свой охристый слой на ломком железе? Не крик ли человечий рвется из сквозного зияния?
Нашим павшим нужно так мало. Да, мало…
Лишь бы помнили.
– Ч-черт… – стонуще запыхтел Паштет. – Дай, перехвачусь!
Вдвоем мы подняли тяжеленный ящик на второй этаж, и занесли в кабинет НВП.
– Уф-ф! Во, металлолому накопали! – жизнерадостно вылетело из Пашки. Он тут же удушливо покраснел, будто стыдливый монашек, уличенный в кощунстве.
– Надо весь наш музей переделывать, – авторитетно заговорил я, делая вид, что не уловил промаха. – Новые стенды навесить, витрины всякие… Чтобы не как попало. Учесть все.
– Так точно, тащ командир! – с готовностью подхватил Паха. – На трудах сколотим!
– Ты лучше Совет отряда сколачивай, товарищ комиссар, – заворчал я, словно впадая в свой истинный возраст. – Пора!
– Пальцы… – сдавленно толкнулось из коридора.
В дверях показалась напряженная спина Резника. Бочком, ширкая по паркету, он втащил длинный снарядный ящик. С другого краю груз удерживал Василий Алексеевич, мелкий, но жилистый.
– К-куда? – просипел Сёма.
– Опускай! У доски… Ставь. Армен!
– Несу!
Я шлепнул ладонью в Пашкину пятерню.
– Пошли, там немного осталось…
– Да всё уже! – обрадовал нас юркий Ара. – А сумки я в гардероб занес.
– Выношу благодарность от командования!
– Служу Советскому Союзу! – отчеканил Акопян уставную фразу. Почти всерьез.
На площадке между вторым и первым этажами меня поджидала Тома, пританцовывая от нетерпения.
– Андрей! – взвилась звонкая радость. – А что ты мне подаришь?
Милое лицо выражало жадное предчувствие восторга, настолько малышовое, что впору растрогаться.
– Увидишь, – начал я загадочно и, заметив темень огорчения в глазах напротив, поспешно договорил: – В зеркале! Когда примеришь.
Поначалу я задумал в подарок комбинезон-безрукавку с открытой спиной, да побоялся – слишком смело. Ни Афанасьева-младшая не поймет, ни мама Люба. И ограничился обычными джинсами – пошил с высокой талией, зауженные на бедрах, а книзу распускавшиеся клешем. По мне, так стиль – не очень, но куда тут денешься, если самая трепетная девичья мечта – покориться модному диктату? А тут – последний хрип от Кельвина Кляйна…
– И-и-и! – радостно пища, Тома с размаху приникла к моим губам, но тут же пугливо отпрянула.
«Вот, как нарочно, – кисло подумал я. – Подумаешь, Кузю углядела!»
Наташа спускалась по лестнице с манерным величием царицы в изгнании.
– Ой, да ладно… – молвила она благосклонно, снисходя к детским шалостям, но не удержалась-таки, промурлыкала: – Лобзанья юной девы нам сладко греют кровь? М-м… Забыла, как дальше…
– Кузенкова! – мой командирский голос был прохладен и строг. – А про то, что нам на парад, помнишь?
– Так точно! – отчеканила укротительница «воронов», мгновенно вживаясь в новую роль. – Разрешите идти?
– Дуй отсюда… – проворчал я в манере батяни-комбата.
– Есть! – Кузя четко продефилировала к выходу. Правда, обтянувшая негодницу «эксперименталка», ушитая в выигрышных местах, ничуть не мешала ей вертеть «нижними девяноста», выдающимися в обоих смыслах.