Подбадривая, я легонько провел ладонью по узкой девичьей спине, от талии к лопаткам, и отпустил. Пообещал, отходя:
– Завтра весь день будем по магазинам бегать, имущество сюда подтаскивать, вот там ты меня и покормишь, да не один раз. А пока – на, сходи примерь. – И я достал из сумки сверток.
С вещами у Мелкой было туго, особенно с бельем. Я даже успел пожалеть, что нет больше под рукой такого удобного Гагарина. Появляться же на Галере я себе строго-настрого запретил и теперь долго буду обходить ее по другой стороне Невского. Но был ведь еще «Альбатрос» для морячков, и можно было бы без особого риска купить белую книжечку отрывных чеков ВТБ, в народе называемых бонами, да зайти туда за импортными «недельками»…
Можно… Но меня словно за шиворот держало ощущение какой-то неправильности. Извертелся поздним вечером в кровати, пытаясь понять умом, в чем подвох, а озарило меня уже ночью, в короткой дреме, когда приснилась Мелкая.
Я увидел ее со спины, на фоне уходящих к далеким горам ярко-салатовых рисовых полей. Слегка покачивали под ветерком своими разлапистыми ветками редкие кокосовые пальмы. В придорожной канаве, заполненной ленивой проточной водой, лежали, опустив на красную дорогу тяжелые головы, буйволы.
Мелкая стояла в привычной темно-коричневой школьной форме, лишь на запрокинутой к небу голове была коническая шляпа из пальмовых листьев, потертая и выгоревшая на солнце. Сначала было тихо, и я не сразу понял, куда она смотрит. Потом со стороны гор донеслось слабое жужжание. Я пригляделся – то стайкой зеленых стрекоз летели миниатюрные издали вертолеты. Они пошли на нас по широкой дуге, лопасти винтов вращались с огромной скоростью. Миг, и в жужжание вплелись новые звуки. Я увидел в дверях крошечные вспышки. Пулеметчики стреляли короткими злыми очередями, головы их были не больше карандашных точек.
Стало жутко, словно начитался Стивена Кинга на ночь глядя. Я изо всех сил взмахнул рукой, сметая Мелкую в канаву, и проснулся от боли, саданув кистью по стене.
– Ухх… – с облегчением потряс в воздухе рукой.
Размял ладонь, проверил пальцы. Сквозь зубы обложил Штаты. Вот тут-то ассоциативные цепочки вдруг и замкнуло:
«Ох-х… Какой на фиг воспитатель совершенного советского человека и спекулянты на Галере?! Какая перекупка бон у „Альбатроса“?»
Несмотря на ноющую боль, я почувствовал облегчение, словно только что прошел по самому краю замаскированной волчьей ямы и лишь потом узнал о ее существовании.
«Не-не-не… Хорошо, что не успел лично злоупотребить перед Томками. Хорошо, что начал шить, – выдохнул я, расслабляясь. Боль начала отступать, и я подвел итог внезапному озарению: – Все! Никаких больше спекулянтов и перекупщиков. Никакого выпендрежа с западными шмотками. Это будет в основе нашей аксиоматики».
То было позавчера. Вчера же, сразу после школы, еще до неожиданной встречи с Софьей, я побежал в универмаг за бельем на девочку-подростка. Оно было, и вполне приличного качества, но в соседнем отделе я обнаружил советскую кулирную гладь с эластаном и, не удержавшись, купил сразу четыре метра. Вечером долго колдовал над выкройками, пытаясь на глазок угадать размеры, и строчил в своей комнате до полуночи. Мне нравилась эта спокойная работа руками – под нее хорошо думалось.
Мелкая развернула сверток, достала первый предмет и бурно покраснела.
– Иди, меряй, – повторил я, – там три варианта. Скажешь, какой лучше других подошел.
– Шил? – Мелкая уже обнаружила отсутствие фабричной бирки и незнакомый фасон «шортиками».
– Шил, – признался я.
Она обхватила меня руками и прижалась, уткнувшись носом в шею. Забавное, должно быть, зрелище со стороны: трусиков из рук Мелкая так и не выпустила.
Я еще чуть побаюкал ее в объятиях. На душе было светло, словно после долгих блужданий я наконец-то выбрел на верную дорогу. Теперь все вроде бы шло правильно.
Тот же день, позднее
Ленинград, Измайловский проспект
Зря я опасался – ужин шел по-домашнему расслабленно.
Мама прихватила Мелкую сразу на пороге: приобняла, потом взяла за подбородок и пристально посмотрела в глаза, выглядывая там что-то ей одной известное. С облегчением выдохнула невнятное «Ну, слава богу!» и увлекла за собой на кухню.
Мелкая и правда за эти дни изменилась: движения округлились, смех теперь звучал чисто и беззаботно, а глаза часто искрили улыбкой. Это было заметно. Меня даже сегодня на перемене отловила ее классная – Биссектриса, указала взглядом на щебечущую с подружками Мелкую и шепнула негромкое «Спасибо». Я долго потом чесал в затылке, пытаясь понять, осталось ли еще в нас что-нибудь такое, что на самом деле было бы секретом для наших учителей.
За столом, когда перешли к чаю, я сообщил родителям о предстоящей на майские экспедиции. Сделал это без излишних деталей, и в такой форме это было воспринято благожелательно: папа и сам недавно еще любил прихватить летом дней десять для сплава на плотах по северным рекам.
– И немного пошьем тут, – добавил я, – сумки походные для участников и еще кое-что по мелочам.
Мелкая встрепенулась и посмотрела на меня с недоумением.
– Ты, если захочешь, участвуешь, – успокоил я ее.
Она часто-часто закивала, и мама торопливо пригубила чашку, пытаясь скрыть невольную улыбку.
– А чем магазинные-то рюкзаки не нравятся? – Тут наконец заговорил папа.
Он почти весь вечер промолчал, но не замкнувшись в себе, а как-то уютно и доброжелательно. Смотрел в основном в телевизор и лишь изредка скользил в нашу сторону почти невесомым взглядом, что-то про себя отмечая такое, что становилось ясно: еще одного разговора тет-а-тет на задушевные темы мне не избежать.
Было, было у меня подозрение, на чем мы сыплемся, – на невербалке. Мелкая порой глубоко ныряла в мое личное пространство и чувствовала себя там комфортно и уверенно, поглядывая вокруг с легким неосознанным вызовом: точь-в-точь так из зарослей актиний смотрит в беспокойный океан рыбка-клоун. Да и я время от времени забывался: то заправил ей выбившуюся прядку за ушко, то сцепил под столом наши пальцы.
– Рюкзаки нам особо не нужны: мы же не в поход идем, у нас будет стоянка, – пояснил я. – А вот именно походных сумок, чтобы большого объема, из плотного материала, с ремнем для наплечного ношения, – нет. Да и пофорсить хочется.
– А! Вот это – понятно, – усмехнулся папа и опять перенес внимание на экран: там царил Ираклий Андроников, непостижимый и неподражаемый носитель эталонной русской речи.
Мама с Мелкой опять завели свой безобидный треп о кулинарии. Похоже, им было чем поделиться друг с другом.
Я потянулся за очередным ромбиком земелаха.
– Я бы на твоем месте особо не расслаблялся, – вполголоса заметил мне папа, доверительно наклонившись к моему уху.
Я сначала не понял. Потом взглянул повнимательней на довольную чем-то маму. Сильно довольную… А вот и правда, что это она порой так странно смотрит то на Мелкую, то на меня?
Папа ухмыльнулся в кулак:
– Не спи, боец, – враг не дремлет.
– Эй, – несильно ткнул я его в бок, – она же это несерьезно, правда?
Вышло как-то жалобно.
– А вот с этим ты уже сам разбирайся. – И папа сладко потянулся в кресле. – Сам. Ты же этого хотел?
Тот же день, вечер
Ленинград, Невский проспект
Ни Карл, ни Джордж не испытывали иллюзий: в КГБ за безобидных чудаков-архивистов их уже давно никто не держит. Да и в фокусе с надувной куклой советская контрразведка, поди, разобралась – было на то у них и время, и возможности. Теперь любой выезд сотрудников Станции приводил в действие сложную «вертушку» из полутора-двух десятков автомобилей наблюдения, и оторваться от них в «мертвую зону» хотя бы на время стало задачей, по сложности своей сопоставимой с полетом на Луну.
Вот и сейчас, стоило только оперативникам свернуть с Литейного на Невский, как на хвост к ним бойко, всего через одну машину, пристроилась уже запримеченная сегодня в районе Полюстрова красная вазовская «тройка», а светло-серая «Волга», что издали вела их предыдущие три квартала, ушла прямо, в сторону Владимирской площади.
Джордж негромко присвистнул, провожая взглядом в зеркале чрезмерно резво стартовавшую машину:
– А двигатель-то у нее форсирован.
– Не думаю. – Глаза Карла блеснули из-под широкополой шляпы. – Капот вниз провисает, багажник, наоборот, задран вверх. Чуть-чуть, конечно, но если приглядеться, то видно. Спецмашина… На них, вероятно, сразу на заводе двигатель помощней ставят.
– Может быть… – Вместо ожидаемого спора Джордж опять вгрызся в ноготь на большом пальце.
– Джорджи, перестань, – попросил Карл с мягкой укоризной.
– А?! Да, чертова привычка… – Джордж недовольно отплюнул что-то в сторону. – Знаешь, верно кто-то сказал, что наша работа – это недели скуки, перемежаемые минутами ужаса.
Кляксой яростного мрака на подсвеченных облаках явился и уплыл назад бунтующий конь, потянулись покрытые мохнатой изморозью решетки Аничкова моста.
– Меня больше погода волнует, – поежился Карл, – минус десять и северный ветер. Они называют это весной.
– Ничего, я не сахарный. – Джордж натянул утепленные кожаные перчатки, а потом добавил: – Ты там не молчи в зале как истукан, смейся со всеми.
Карл поиграл желваками и включил поворотник. Вызывающе длинный «Бьюик Регал» с дипломатическими номерами нахально свернул под «кирпич» на Малую Садовую и, прокатив немного, встал напротив служебного выхода из Театра комедии.
Машина затихла, но еще секунд пять они сидели в ней неподвижно и молча, словно задумавшись о чем-то важном.
Впрочем, так оно и было – вот уже полтора часа как в городе раскручивалась тугая пружина шпионской операции. Сначала резко, продемонстрировав специальные навыки, сошли с привычных туристических маршрутов и рассыпались по дальним районам сразу полтора десятка резвых «интуристов», что прибыли на пароме этим утром. Потом откуда-то из Купчина выстрелил короткую серию в эфир подпольный передатчик. Как-то вдруг все сразу в театры и концертные залы направились сотрудники консульства и приехавшие к ним в гости коллеги из Москвы. А полчаса назад на Васильевском острове из машины консула выскочила, оставив за себя обманку, и помчалась темными проходными дворами в сторону Смоленского кладбища Синтиция Фолк.