– Я понимаю, что было две, – говорил он, уныло мигая белесыми ресницами, – но я потратился. Надо еще пятьсот пятьдесят.
Американец с отвращением изучил немолодое лицо напротив: узкий костистый нос, бледные тонкие губы и впалые, словно у туберкулезника, щеки.
– Да на что ты мог столько потратить?! – Джордж был живым воплощением скепсиса.
– Следил же. Не сам. Там опасно – черная «Волга» забирает. И отца, и сына.
Рогофф постарался скрыть невольно вспыхнувший интерес. Впрочем, собеседник упорно смотрел ему куда-то в грудину, словно никак не мог оторвать взгляда от крупных пуговиц на темно-сером пальто. Это нервировало – в одной из них был скрыт объектив.
– Надо было узнать распорядок, где учится, привычки, – продолжал долдонить моряк.
Голос у него был зыбким, дрожащим, словно оконная занавеска на ветерке. Корявые пальцы мелко подрагивали, и круглились под кожей воспаленные косточки.
– И что выяснил? – скучно проскрипел Джордж.
– Две пятьсот пятьдесят, – глухо повторил прибалт и упрямо насупил жидкие брови.
Холодный и влажный сквозняк вновь протянул подземную трубу, лишая Джорджа остатков тепла.
– Arsehole[22], – процедил американец с ненавистью в голосе и полез во внутренний карман пальто.
На лице моряка проступил намек на довольство. Так могла бы улыбаться обгаженная олушами скала в Северном море в те редкие дни, когда ее ласкает солнечный свет.
– На. – Джордж сунул ему в руки конверт.
Тот повернулся к стене, прикрывшись корпусом, и отогнул клапан. Открылась нетолстая пачка светло-бежевых купюр.
– Simts dalas[23], – пробормотал прибалт и принялся неторопливо пересчитывать.
– Латыш? – уточнил, постукивая ботинком о ботинок, Рогофф.
– Не суть… – Пальцы заработали быстрее.
Джордж еще раз принюхался. Все вроде сходилось: одежда на морячке была чистой, городской, но сквозь нее все равно пробивался легкий запах машинного масла и солярки.
– Две тысячи, – подвел черту прибалт и торопливо засунул деньги за пазуху. – Еще.
– Пфф… – Цэрэушник обреченно выдохнул и достал портмоне. – Раз, два…
– Вот теперь хорошо. – Приняв доплату, моряк принялся с тревогой озираться. – Пошли, где люди.
Они поднялись по ступенькам, и Рогофф невольно оглянулся, а потом озадаченно цыкнул – да, как Синти и сказала, на мраморном козырьке над спуском действительно была невероятная надпись: «Ленинградский ордена Ленина метрополитен имени Ленина».
Американец задумчиво посмотрел сквозь возвышающуюся на противоположной стороне улицы пятигранную башню и пробормотал под нос:
– Непостижимо… Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью.
– Что? – переспросил прибалт.
– Да, – экспрессивно взмахнул рукой Джордж, – говорю, действительно наступило то самое таинственное время, когда лампы на Невском дают всему какой-то заманчивый, чудесный свет.
В водянистых глазах попутчика на короткий миг мелькнуло странное. Потом взмах бесцветных ресниц все стер, и Джорджу осталось только гадать, почудился ему или нет этот призрак узнавания.
На углу Гостинки было почти безлюдно: могучее племя спекулянтов и фарцовщиков уже разошлось – кто домой, кто по кабакам. Джордж остановился, поворачиваясь к своему проводнику:
– Ну и что ты выяснил о парне? И где он?
– Да выяснил немного… Юра зовут. Студент второго курса. Университет. Восточный факультет.
Джордж непроизвольно подался вперед.
– Отчим… Не знаю кто. И знать не хочу. – Оказавшись с деньгами на Невском, прибалт заметно приободрился, и в речи его стали проскальзывать интонации.
– Так… – Разведчик потер замерзшие ладони. – И где он?
– В «Метрополе». День рождения друга. Это рядом, сразу за Гостинкой. Если зайдем, я покажу. Но говорить с ним будешь без меня. – Жесткий рот прибалта словно выстругивал короткие фразы.
– Хорошо, – согласился Рогофф, – веди.
Шли молча: все было сказано, и Джордж приступил к восхождению на пик своей формы.
Еще в театральном туалете он прокапал в нос боевой коктейль из трех анксиолитиков, и мир вокруг теперь играл свежими красками. Сейчас наступило время для расширения достигнутых эффектов, и в рот отправилась пластинка жевательной резинки. В этом «Ригли» от оригинала был только логотип, даже этикетку для них делали под заказ, легендируя резкий кисло-терпкий вкус сказкой о пробном выпуске. Впрочем, никакой специальной химии тут не было. Жевание само по себе разгоняет мозговое кровообращение; кислинка придает зрению дополнительную остроту и ночную чувствительность – это хорошо знают снайперы; терпкость вкусу дарил концентрат боливийского тримате.
Когда спутники миновали центральный вход в Гостиный двор, Джордж запрокинул голову до упора, словно вдруг заинтересовавшись облачным небом, а через несколько секунд резко кивнул. На миг мир вокруг поплыл, затем по затылку, ушам прошла волна тепла и наступила необычайная ясность мысли.
Еще через десять шагов Джордж наконец впал в то воистину волшебное состояние расслабленной боевой готовности, когда тело словно плывет само по себе, а мир вокруг ощущается одновременно и предельно детализированным, и целостным.
Со всех сторон стали проступать не замечавшиеся прежде подробности. Город начал слоиться, будто здесь и сейчас вдруг истончилась грань времен: Петербург его бабушек отчетливо просвечивал сквозь Ленинград, словно некий утонувший в камне Китеж, который надо непременно освободить и очистить.
Джордж сжал кулаки и решительно зашагал к показавшемуся из-за угла «Метрополю».
Монументальный седоусый швейцар, скучавший до того за роскошным дверным стеклом, чуть довернул голову, отслеживая целеустремленно приближающуюся пару. Словно крупный сом, оценивающий из-под приросшего к берегу плавуна проносимые темной водой специалитеты, он на одних инстинктах выделил в вечернем уличном потоке возможную добычу, и даже неброская одежда обоих не смогла сбить его с толку. За шесть шагов до двери Джордж коротко взмахнул ладонью с зажатым между пальцами червонцем, и страж ворот скупо улыбнулся, довольный своей наблюдательностью.
– Прошу. – Чуть склонившись, он открыл дверь и походя принял банкноту. – Мест нет, но я позову старшего.
Вернулся он быстро, следуя за невысоким властным армянином. Еще не доходя до претендентов на обслуживание, метрдотель завершил привычный анализ: на сколько их можно будет обсчитать, чтобы не сильно обидеть, – и остался приятно удивлен получившимся результатом.
– Мы дополнительный столик поставим, – доверительным тоном сказал он, – подальше от сцены, чтобы вам оркестр не мешал. Я распоряжусь. Раздевайтесь и поднимайтесь в зал, я вас встречу.
– Действуйте, – брякнул, не подумав, Джордж, и по хищно сверкнувшему взгляду главы халдеев понял, что эта неосторожно вылетевшая команда встанет ему позже рублей в десять дополнительных расходов. Не то чтобы его это на самом деле заботило – досаду скорее вызывало то, что он на миг выпал из принятой им на вечер роли жучка средней величины.
«С другой стороны, – подумал он, – и швейцар, и метрдотель аутентичны. Уже хорошо».
Откуда-то издали неслось задорное «Потолок ледяной, дверь скрипучая…», и Джордж понял, что всерьез голоден.
– Я закажу, а ты пока осмотрись, – дал он на ходу негромкое указание молчаливому прибалту.
Хорошо разогретый зал уже вовсю танцевал. Заставленные едой столики сиротели без посетителей.
– Прошу. – Ловкий официант стремительно сервировал новые места. – Вот меню.
– Э-э-э… – Джордж вальяжным жестом остановил суету. – Тебя как зовут?
– Рома.
– Рома, просто сделай красиво. – Рогофф провел рукой над столом. – Сможешь?
Тот довольно осклабился:
– Мясо, рыба, птица? Вино, водка?
Джордж на миг задумался.
– Вино. Красное, сухое, грузинское. Остальное под него.
– Сейчас все будет. – Официант с уважением поклонился и быстрым скользящим шагом устремился на кухню.
Закончилась очередная песня, и к соседнему, стоящему почти вплотную, столику двинулась парочка разогретых спиртным и танцами мужчин. Автоматизм разведчика, и без того не выключающийся ни на мгновение, принял новую задачу к исполнению, к тому же один из идущих – фасонистый молодой человек в потертых, несколько коротковатых джинсах и клетчатой рубашке – носил затемненные очки-авиаторы и тем вызывал настороженность: свет в зале был и так приглушен.
Расширившееся периферическое зрение Джорджа позволяло следить за объектами не поворачивая головы, поэтому он даже не удивился, когда приземистого усача пьяно мотнуло в сторону разведчика.
– Извини, брат, – просипел обладатель пышных усов, резко опершись на спинку стула.
Он улыбнулся виновато, выдохнул, и сквозь густые винные пары свою печальную историю кратко поведал разошедшийся в желудке жирный холодец.
– Ничего страшного, – великодушно ответил Рогофф, поворачиваясь вполоборота.
– Прошу прощения, – проговорил чуть в нос фасонистый. – Вилли сегодня немного испачкал свои пальцы в грязи.
– Правда? – Джордж недоверчиво покосился на лакированные штиблеты усатого.
– Да, – кивнул парень и приобнял собутыльника. – Вилли, пошли, нас ждет еще путь к себе.
Но вцепившийся в спинку стула усач проявил неожиданную самостоятельность.
– Брат! – Он наклонился к Джорджу почти вплотную. – Ты как к братьям относишься?
Глаза его за толстыми линзами пьяно косили.
– Да для меня все братья – сестры, – важно сообщил Джордж.
Усатый застыл в наклоне, смешно вытаращив глаза.
– Колоссально, – воскликнул, забыв о манере говорить в нос, фасонистый. – Вилли, а ведь это – колоссально!
– Да? – удивленно обернулся усач и покачнулся.
– Да. – В голосе парня послышалось и волнение, и восторг. – Пойдем, я тебе сейчас все объясню.
– Лонглив! Мы еще повоюем! – возбужденно взмахнул сжатым кулаком тот, кого назвали «Вилли», и, поддерживаемый своим более трезвым собутыльником, неуверенно отпустил спинку.