Оставив шум и гвалт за спиной, я заспешил домой. Скорый Ясин праздник будоражил — будил позитив, но приятный мёд ожиданий чуть-чуть горчил — меня нервировала мысль о скорой встрече с посланцем Вудроффа. Кого бы резидент не послал, видеть я его не хотел, а сегодня — тем более.
Когда ждать этого зас… засланца? Где мы продолжим наши шпионские игры? Чего мне, вообще, ждать от рандеву?
Свернув, не думая, во дворик проектного института, я зашагал натоптанной тропинкой, оскальзываясь на мокром снегу. Впереди меня шагал плотный, кряжистый мужчина в забавной лыжной шапочке — она контрастировала с новенькими темно-синими джинсами и курткой-дубленкой хорошей выделки.
— Здравствуйте, Андрей, — прохожий замедлил шаг и обернулся. Лица, замотанного шарфом до носа, видно не было, зато глаза, спокойные и холодные, смотрели цепко, даже так — прицельно. — Меня зовут Чарльз Фостер, но я привык к имени Карл… — холмики небритых щек полезли из-за клетчатого шарфа, выдавая ухмылку. — Лично я оценил закладку в кирпиче! Истинный… м-м… серый юмор. А вот Фред уверен, что вы «прошли рядом и потревожили, но не зацепили»!
— Была у меня мыслишка внести кирпич в салон через стекло… — криво усмехнулся я, зыркая кругом. — Но передумал.
Фостер не совсем верно уловил мою тревожность, и успокоил:
— Хвоста за мной нет. Нас в машине было трое, но наружка видела только двоих. Когда я выпрыгнул в «мертвой зоне», то Дэниэл, лежавший на полу, занял мое место… — Его доверительный тон моментально стал деловитым. — Андрей, мы готовы завести на ваше имя счет и ежемесячно перечислять на него десять тысяч долларов. За особо ценную информацию полагается премия, исчисляемая шестью нулями…
— Неплохой стимул, — сдержанно заметил я.
— Да, — согласился цэрэушник с серьезностью. — После сообщения о массовом суициде в Гайане, у наших традиционалистов очередной всплеск интереса. В Вашингтоне сочли, что в Москве действительно стало «много башен», а Бжезинский активно ищет эту «заговорившую с Западом башню Кремля»…
— Карл, — мне, кажется, удалось изобразить иронию без налета ехидцы, — а вы чего хотите? Чтобы я передал привет от Збига этой «говорящей башне»? Или хотя бы подтвердил, что кремлевских башен стало больше?
— Первое, — решительно вытолкнул Фостер.
— Ладно, передам, — пообещал я с милой улыбкой.
— Тогда слушайте, Андрей, и запоминайте! — в хорошей русской речи Карла прорезался явный акцент, а движения обрели суетливость. — Вам присвоен оперативный псевдоним «Странник», а ваш персональный номер — «7». Прежде всего, о местах постановки сигналов… От метро «Гостиный двор» езжайте трамваем номер два или три по Садовой к Неве. Сойдете с трамвая сразу, как переедете Мойку. Вернётесь к Мойке, повернёте налево и идёте к Фонтанке. Перейдёте мост Пестеля и продолжите идти по южной правой стороне улицы Пестеля. После того, как улица повернёт налево, а затем направо, увидите сводчатый проход — там справа обозначен адрес: «дом 11, улица Пестеля». После девяти вечера, когда никого не будет, войдите в проход и пометьте ваш сигнал, цифру «7», темным карандашом или губной помадой на левой, внутренней стороне каменной стены — на уровне пояса, на двадцать сантиметров вглубь от тротуара. Будете ставить семерку всякий раз, когда благополучно изымете контейнер из заложенного нами тайника…
Фостер сжато проинструктировал меня, делясь шпионскими премудростями, после чего выдал задание, и мы разошлись.
Отсюда до дому — минуты ходьбы, но даже этого краткого времени хватило, чтобы я унял расходившиеся нервы. Привык к уделу нелегала?
Однако, стоило закрыть за собою дверь, меня сразу потянуло в ванную, под душ.
«Нормально! — фыркнул я. — Психую!»
Верчусь под горячими струями, и мочалкой, с мылом, будто сдираю с себя налипшую грязь, ядовитую, дурно пахнущую слизь. Полегчало!
Докрасна вытерся махровым полотенцем и, гол, как сокол, замер в прихожей. Звонить не хотелось, а что делать?
Сняв трубку, я накрутил номер Минцева. Провод издал ясный щелчок — наверное, скучающие лейтенанты, с наушниками на стриженных головах, сразу оживились…
— Алло? — зазвучал приятный женский голос.
— Здравствуйте, Светлана Витальевна! А Георгия Викторовича можно?
— О, привет, Андрей! Сейчас… — трубка донесла приглушенный зов: — Жора, тебя!
А куратор словно рядом стоял…
— Да? Ты, Андрей?
— Я. Только что встречался с Фостером… Или подробности не по телефону?
— Линия защищена. Да, мы его упустили, — неохотно признал Минцев. — Матерый волчара… Рапорт напишешь позднее, а пока… Слушаю.
Я коротко рассказал об условных местах и сигналах, о том, где мне делать закладки, и что американцы «задали на дом».
— «Рост, пропаганда и прямое стимулирование сексуальных девиаций со стороны элит»? — механически повторил подполковник, с понятным недоверием здорового человека. — Ты не ошибся?
— Нет, товарищ подполковник, — отчеканил я.
— Странные проблемы у загнивающего империализма…
— Потому и загнивает! — сказал я назидательным тоном комсорга.
— М-да… Хотя… Да, рост извращений мы фиксируем… Ладно, Андрей. Всё хорошо! По крайней мере, лично ты больше не встретишься с нашими… э-э… оппонентами.
— И то — хлеб, — проворчал я, вторя бабушке из Шепетовки.
— Угу… Сегодня с рапортом успеешь?
— М-м…
— А, да… Тебе же в Купчино… Ладно, всё — завтра. И мой тебе непедагогичный совет, — голос Минцева приглох, — выпей там граммульку! Помогает.
Тот же день, позже
Ленинград, улица Будапештская
Акчуриным дали квартиру в только что сданной панельной девятиэтажке, чему они до сих пор нарадоваться не могли. Проживи-ка полжизни в коммуналке, с ее кривоколенным, вечно темным коридором и общим санузлом! Мигом уразумеешь, что отдельная жилплощадь — это счастье!
Я вспомнил прошлый день рождения Яськи, и содрогнулся. Каково это — каждый день пробираться мимо чужих жизней, мелких радостей и свар, уворачиваясь от рассохшихся буфетов и гулких оцинкованных ванн, окунаясь то в жирный запах горелого, то во влажный банный дух простыней, булькающих в выварке?
Двушка — тоже не дворец, но тетя Дина наверняка молитвенно сжимала ладони, бродя из комнаты в комнату. И тишина…
— Дю-юша! — взвился девичий крик.
Меня догоняла Тома, помахивая модной холщовой сумкой с трафаретным профилем Джона Леннона. Одноклассница в короткой шубке и задорной вязаной шапочке до того ладно переставляла стройные ножки, что я загляделся.
Девушка, раскрасневшаяся, сияющая зеленью глаз, притормозила, цепляясь за меня и смеясь.
— Прелесть! — чистосердечно признался я.
Податливые губки тут же наградили меня теплым влажным касанием.
— Пошли! — оживленно заговорила Тома. — Все уже там, мы последние! — с забавной решимостью взяв меня под руку, она зацокала каблучками новеньких остроносых сапожек. — А что ты подаришь?
— Приталенная рубашка! — я выжал на одном пальце яркий пакет с языкастыми «KISS». — Она же батник.
— Ух, ты… — очарованно затянула моя спутница, вздыхая завистливо: — Еще и пакет ей… Пять рублей стоит, да? А…
— И тебе сошью, — благодушно сказал я. — К новому году. М-м?
Тома забежала спереди, прицельно чмокнув в губы. Я приобнял девушку, и поцелуй повторился в замедленном формате. Насилу оторвавшись, милая завистница опустила ресницы, пригашая блеск глаз, и забормотала стыдливо:
— Пошли… А то опоздаем еще…
— Прелесть! — вырвалось у меня.
— А ну тебя! — «Прелесть» вспыхнула, и первой забежала в парадное. Только куда спрячешься в тесной клетушке лифта?
— Попалась? — шепнул я, притиснув ослабевшую беглянку.
— Ага…
И наши губы не размыкались до восьмого этажа. В эти долгие секунды я ни о чем не думал, никого ни с кем не сравнивал, а просто жил, четко разумея, что жить — хорошо!
На лестничной площадке никого не было, но неплотно закрытая дверь доносила и музыку, и громкие голоса, и смех.
— Всю помаду слизал… — ласково пробурчала Тома, поправляя шапочку, и толкнула дверь. Веселый шум мигом усилился, захватывая опоздавших и увлекая в бесшабашную суматоху.
Первой в прихожку выскочила Яся. Мигом срисовав с наших лиц иллюзию близости, она с пониманием заулыбалась:
— Вас одних ждем!
— Вешалка скоро обвалится! — жизнерадостно воскликнула Тома, скидывая шубку.
— Давай сюда! — засуетилась виновница торжества. — Дюш, куртку! Я в спальню отнесу…
— Да давай сам! — воспротивился я. — Тебе еще подарки тащить!
Яся смущенно засмеялась, а я, схватив в охапку Томину шубку и свою куртку, ступил в комнату, битком набитую молодым, зубастым народом, радостно обживавшим этот прекрасный подлунный мир, дарованный им папами с мамами.
— Смир-рна! — рявкнул Паштет. — Равнение на Дюху!
Девчонки засмеялись, они сидели рядком на диване — Ирка Родина, Кузя… — а я важно молвил:
— Вольно! — и шутливо поклонился Яськиной маме: — Здрасьте, тёть Дин!
— Здравствуй, здравствуй, Андрюша! — подхватилась женщина. — Давай, я положу!
— Да я…
— Давай, давай…
Освободившись, я подсел к девчонкам, на диванный валик — тот, что справа. Левый занял Сёма Резник — он сосредоточенно перебирал кассеты.
Мимо меня, задевая взглядом, скользнула Тома и чопорно притулилась между Иркой и Кузей. Наташа вежливо подвинулась — ее плечо уютно прилегло к моему боку.
Яся замешкалась, носком цепляя слетевший тапок, и я успел шепнуть ей:
— А Зорька?
— Я приглашала, — виновато зачастила подружка, — но она отговорилась. То ли заболела, то ли мама у нее болеет… Как-то так, в общем.
— Молодец Светка, — одобрительно сказала Кузя, — давно пора.
Повернув голову, я глянул вниз — прямо в невинные Наташины глазки. Томный взмах длинных стрелок ресниц… Тоскующий изгиб румяных губёшек…
«Вот зараза… — подумал я неуверенно. — Или прелесть? Скорее, и то, и другое. В ладной пропорции…»
Ясин призыв «К столу!» прозвучал решительно, словно «К барьеру!»