— Александр Николаевич! — сыграл я ребячье удивление. — Вы сами?
— А, вот! — хохотнул персек, и поручкался со мной. — Здравствуйте, Андрей. Спасибо, что дождались!
— Да нормально, у меня тут были дела…
— У меня тоже! Персональное, так сказать, дело! — Колякин завертел головой. — Это кабинет Светланы… э-э…
— … Витальевны, — подсказал я.
— Ага! Стало быть, мы никому не помешаем. Отлично! Меня, Андрей, из самого ЦК комсомола накачали! М-м… Вы знакомы с товарищем Канторовичем? Леонидом Витальевичем?
— Имел такое удовольствие, — улыбнулся я.
— И то, что вы доказали теорему Ферма… Тоже правда?
— Воистину так, — ответ мой был краток и кроток.
— Ага… — Колякин пожевал губу, соображая. — Тогда… Да, это действительно имеет значение… Андрей! — решительно сказал он. — Вам придется стать знаменитостью! Как Гайдару, как Чкалову… Как Гагарину! — заметив мою, слегка наигранную, неуверенность, персек надавил: — Надо, Андрюша, надо! Понимаю, что быть всегда на виду — то еще удовольствие, но вы берите пример с артистов. Вот, кто упивается популярностью!
— Это у них профессиональное, — усмешка искривила мои губы. — Да нет, я не отбрыкиваюсь, Александр Николаевич. Куда ж тут денешься… Просто… Понимаете, рекомендации выдающихся математиков — это здорово, конечно, но ведь сама работа пока лишь в виде рукописи. Ее только в марте отдадут в печать, а опубликуют… Не раньше конца апреля.
— Так это для специалистов, для знатоков! — парировал Колякин, небрежно поведя кистью, словно отряхивая сомнения. — А о вас должны услышать все! И в Союзе, и за его пределами! Андрей, это серьезно, очень серьезно. У меня, у самого мурашки бегали по спине, когда я зарылся в энциклопедию! Сам Эйлер отступился, не смог осилить теорему Ферма, а вы смогли! Комсомолец! Гражданин СССР! Вот, что важно! — он присел на стул, но сразу же вскочил, и стремительно заходил по тесноватому кабинету. — Я вижу лишь одну настоящую трудность в той «общественно-полезной нагрузке», что мне спустили из ЦК… Не все слышали о теореме Ферма, и мало кто способен оценить ваше достижение, Андрей. С полетом в космос было куда яснее, его можно хотя бы представить себе, да и сколько всего было понаписано со времен Циолковского — и «Аэлита», и «Туманность Андромеды»… Все же читали! А тут… Вот что. Я предлагаю начать с большой статьи в «Комсомольской правде»!
При этих словах я невольно поежился.
— Да, — Колякин покивал, положительно оценивая собственную идею. — Там работают талантливые журналисты, тот же Голованов или Биленкин. Или Песков… Хотя нет, этот больше на природе специализируется… Вам, Андрей, придется лишь популярно объяснить, насколько сложной была ваша задача, и… О! В преамбуле надо будет обязательно рассказать о вашем военно-патриотическом клубе, о «раскопках по войне»! А то читатели представят вас этаким согбенным очкариком, пожелтевшим, как страницы старой книги, хе-хе… Кстати, вы планируете в этом году поисковую экспедицию?
— Обязательно, — заверил я руководство обкома. — В первых числах мая.
— Вот и об этом расскажете! — пылко сказал Колякин, тут же переходя на деловитый тон. — Короче, газетчиков я беру на себя. Организую встречу, и… Начнем знакомить народ с Андреем Соколовым, а потом и остальное человечество подтянется… Готовы?
— Всегда готов! — ответил я, аки юный пионер.
Среда, 14 февраля. День
Ленинград, улица 8-я Красноармейская
Сегодня у нас было пять уроков, и я решил не бежать в столовку, а заняться общественно-полезным трудом. Наивно полагая, что пообедать и дома можно — вчерашний борщ призывно стыл в холодильнике…
Убедить себя мне удалось легко, да и аппетита особого не чувствовалось, поэтому всю большую перемену я посвятил генеральной уборке — навел относительный порядок в школьном комитете комсомола.
Приют комсорга занимал небольшое, но светлое помещеньице — два окна выходили на улицу. Ничего особенного: гипсовый бюст Ленина и знамя; массивный стол, сколоченный в сороковых годах, набор разнокалиберных стульев, пузатый шкаф, набитый бумагами…
Смести пыль и проветрить — это первым делом. Выпросив у тети Глаши ведро и тряпку со шваброй, я протер пол, а затем и вовсе совершил подвиг — громадный ворох старых стенгазет умудрился скатать в один плотный рулон, и втиснуть в промежуток между шкафом и облупленным сейфом, где хранились взносы — по две копейки с комсомольца.
До звонка оставалось минуты три-четыре, когда мне удалось управиться и, с чувством исполненного долга, запереть дверь.
— Андрей!
Я даже не вздрогнул, увидав Тыблоко, что приближалась с величественностью швартующегося крейсера.
— Здравствуйте, Татьяна Анатольевна.
— Ага… — добродушно проворчала директриса, замечая ведро с тряпкой. — Порядок наводил? Молодец! Тогда здесь их и примешь.
— Кого?
— Корреспондентов!
У меня едва не вырвалось: «Каких?», но я вовремя сдержался, не посеяв в Тыблоке сомнений в моей сообразительности, и лишь кивнул.
— Сразу после уроков, — наставляла Татьяна Анатольевна непутевого секретаря школьной комсомольской организации. — Не опаздывай! А я их прямо сюда направлю…
Мне оставалось лишь соглашаться. Так и кивал до самого звонка…
Память о журналистке легкого поведения унесло, как сквозняк утягивает в форточку дымок сигареты. Брать интервью у новой знаменитости явились двое опытных писак, истинных мэтров, хоть и не дотянувших до среднего возраста.
Оба были бородаты, только юркий, непоседливый Голованов напоминал земского врача, разве что без обязательного пенсне.
— А вот одна птичка напела мне, — болтал он, раскладывая пару блокнотов и прочие орудия журналистского труда, — что вас, Андрей, привлекли к разработкам советского «шаттла»… Это правда?
— Ноу комментс, — вежливо улыбнулся я.
— Понимаю, понимаю! — заторопился Ярослав Кириллович. — Секретность, подписки… Просто я, по роду деятельности, связан с космонавтикой. Бывает, что днюю и ночую на Байконуре!
— Давай по порядку, — вмешался осанистый Биленкин, больше смахивавший на Александра Третьего. — С самого начала.
— Давай! — покладисто кивнул Голованов. — Ты первый.
— Андрей, я не удивлен, что именно вас избрали комсоргом школы, — степенно заговорил Дмитрий Александрович. — Меня поразило иное — ваша установка на активное, неформальное решение проблем. Ну, инициативу по юнармейцам рассматривать не будем… Непонятно пока, что из этого выйдет, да и спорные моменты… м-м… имеются. А вот поисковые экспедиции… Задам самый, пожалуй, замусоленный вопрос: как вы, вообще, пришли к идее поискового… да, не будем скромничать, именно что поискового движения?
— А это как раз тот случай, — ответил я, следя за тщательностью изложения, — когда понятие «долг» выступает наглядно и зримо. Нужно помогать тем фронтовикам, которые выжили, начиная с тимуровцев, но ведь нельзя забывать и о тех, кто не вернулся из боя. Помните, как пел Бернес: «От героев былых времен не осталось порой имен…»? Так вот, — мой тон обрел внушительность. — Нельзя, чтобы павшие становились землей, травой! Они достойны последних почестей в любом случае, даже если не совершали подвигов. Они сражались за Родину, годами били фашистов, и уже это одно — героизм. Война заканчивается тогда, говорил Суворов, когда будет погребен последний солдат! И я действительно рад, что наш почин подхватили многие — одним тут просто не справиться. Нет, я всё понимаю! До того ли было после войны? Да и опасно копать на бывшей передовой! Места, где шли ожесточенные сражения, вроде Синявинских высот, до конца разминировали лишь пару лет назад. Впрочем, мы и сами не совались, куда попало, всегда звали сапера, прикрепленного к нашему отряду… М-м… Это я всё к тому, что именно сейчас настало то самое время, когда уважительных причин забыть не осталось. Мы, наше поколение, все, родившиеся в мирное время, в неоплатном долгу перед теми, кто победил в Великой Отечественной, даже если не дожил до сорок пятого. В прошлом мае мы достойно похоронили семнадцать бойцов Красной Армии, и даже опознали троих из них. В этом году продолжим поиски…
Добрых полчаса мы втроем разбирали суровую, траурную тему, пока не вышли на стрежень интервью, не подобрались к Великой теореме Ферма. Голованов, бедный, аж извелся весь…
— Всего за каких-то два года, Андрей, — восхитился Ярослав Кириллович, — вы полностью раскрыли свой талант математика!
— Ну, надеюсь, — вставил я со скользящей улыбкой, — что еще не полностью. Хочется думать, что теорема Ферма — моя первая серьезная проблема, но не последняя. Зря я, что ли, грыз гранит? Ну, а если серьезно… Понимаете, я с самого начала не занимался стихийно тем, что попадает под руку, а очертил себе достаточно узкий круг математических интересов и сосредоточил свои усилия на такой области, где можно было бы чувствовать себя полным хозяином… в смысле полного владения всем, что в данной области известно. Сейчас же меня влечет иная позиция, а именно: браться за всё то, что с чисто субъективной точки зрения кажется наиболее существенным и интересным в математике вообще.
— Оч-чень, очень любопытно… — затянул Биленкин, яростно терзая окладистую бороду. — В двух словах, что такое, вообще, теорема Ферма?
— В двух слова-ах… — я задумался. — Самое забавное, на мой взгляд, заключается в том, что Великая теорема Ферма с виду очень проста. Она построена на известнейшей теореме Пифагора. Помните? А-квадрат плюс бэ-квадрат равно цэ-квадрат. То есть, в любом прямоугольном треугольнике квадрат, построенный на гипотенузе, равен сумме квадратов, построенных на катетах. Вам любой школьник ее решит. Допустим, катеты равны трем и четырем, а гипотенуза — пяти. Тогда квадраты катетов — это девять и шестнадцать, в сумме — двадцать пять. Получаем квадрат гипотенузы! Просто? Так вот. Пьер Ферма еще триста с лишним лет тому назад сформулировал свою теорему, которая утверждала, что то же самое уравнение, если только степень представить любым натуральным числом больше двух, не имеет натуральных решений «а», «бэ» и «цэ». И вот тут-то и начинается подвох! Ведь доказать нужно не наличие чего-то там, а наоборот, отсутствие! Отсутствие решений. А как это докажешь? Взять, и заявить: «Я не нашел решений данного уравнения!»? Так, может, ты плохо искал? А вдруг они есть? Сам Ферма опубликовал доказательство лишь для «n», равного четырем. Эйлер, полтора века спустя, доказал теорему для случая, когда «n» равно трем. Дирихле и Лежандр — для «n», равному пяти, а Ламе — для «n», равному семи. Некоторые математики пытались решить эту невероятно сложную задачу от обратного, доказывая, что сама теорема не верна. Для этого было необходимо и достаточно привести всего лишь один пример: вот три числа, одно в кубе плюс второе в кубе — равно третьему в кубе. И они искали такие тройки чисел, но безуспешно. И никакие, даже самые мощные и быстрые ЭВМ никогда не смогли бы ни проверить теорему Ферма, ни опровергнуть ее, вед