Я слушал Королёва, кивал в нужных местах, поддакивал, лишь бы польстить этому талантливому «айтишнику», который оживил, «вразумил» систему, прикрывшую столицу СССР с воздуха.
А настроение мое падало в минус.
Чисто математических проблем «в рамках задач обеспечения ПВО» не имелось. Вся проблема — в «железе»!
Причем, если для «Бурана» делали наш, советский суперкомпьютер, то в ПВО работали достаточно примитивные вычислительные комплексы. И моя задача выглядела им под стать: «необходимо и достаточно» из палитры математических методов подобрать те, что заставят работать ЭВМ с шильдиками «Сделано в СССР» быстрее и точнее…
«А толку?»
Там же, позже
Я сел за стол, разложил таблицы и сделал вид, что глубоко задумался. На душе было муторно.
Да сделаю я вам, сделаю алгоритмы, а толку-то? Конструкторы — гении! Их задумка, с небольшими модернизациями, и через
сорок лет будет в строю. Причем, не абы как, а в фундаменте уже российского ПРО. Все их будущие премии — заслужены. И с математикой в тот раз справились, и сейчас вот я ускорю события на этом участке. Подсмотрю — и ускорю. А толку-то?
Всё упрется в обычное советское раздолбайство, которое и так-то пагубно, а в микроэлектронике — смерти подобно. Транзисторы мы делать умеем, но транзисторы как элементная база для задач ПРО — даже не смешно. А советские БИСы, большие интегральные схемы — это история хождения через девять кругов ада. Из-за низкой технологической дисциплины на производствах отказы растут экспоненциально по мере нарастания сложности микросхем. И придется ваять ЭВМ для С-300 на БИСах 133-й серии — «низкой степени интеграции» — да еще с тройным дублированием… Да, даже для этих элементарных конструкций — с тройным дублированием! А возить итоговый продукт будут на «МАЗе-543», этакой восьмиколесной дуре грузоподъемностью в девятнадцать тонн…
Я горько улыбнулся.
«Воистину, советские большие интегральные схемы — самые большие в мире! И НИ-ЧЕ-ГО с этим поделать я не могу… Хоть кричи, хоть об стенку бейся. Тупик. Систему менять надо…»
Краем уха я расслышал надвигавшийся шум, а в следующую секунду дверь распахнулась, впуская хозяина кабинета с гостями — Пугачёвым и четой Вентцелей.
— Вот он! — тоном Вия молвил Королёв, указывая на меня.
— Так вот вы какой, генерал от математики! — заулыбалась Елена Сергеевна. — Поздравляю!
— Вы о чем? — отзеркалил я ее улыбку, вставая перед дамой, а заодно изображая непонимание.
— Прикидывается! — фыркнул Лев Николаевич.
Пугачёв расхохотался, крепко пожимая мою руку свободной левой — в правой он держал целую коробку пирожных.
— Сам, помню, примерялся к теореме Ферма, — ворчливо признался он, — но вовремя понял — не осилю!
— Владимир Семенович… — мои губы дрогнули. — Я не потому управился с теоремой, что такой умный. Просто… Ну, если в горняцких терминах… Я не рыл огромный карьер, перелопачивая математические залежи, а бурил… даже не шахту — скважину!
— Прибедняется! — хихикнул Королёв.
— Да пра-авда! Летом поступаю на матмех ленинградского универа…
— Верим, верим! — шутливо поднял руки Дмитрий Александрович. — И не отрицаем фактора удачи… Нас восхищает результат! Ведь даже сам Танияма не разглядел связей своей гипотезы с Великой теоремой Ферма! А вы увидели — и пошли по следу…
— А ведь это алгебраическая геометрия, дискретная математика… — серьезным тоном проговорила Елена Вентцель, но тут же вернула губам улыбку. — Но мы пришли сюда не глаза закатывать, а поздравить!
— И отметить! — строго добавил Пугачёв, выставив палец. — Лев Николаевич, наливайте!
Весело ухмыльнувшись, Королёв наполнил кипятком пять белых чашек из толстого фаянса.
— Покрепче, Елена Сергеевна? — шутливо прогнулся он. — Послабже?
— Покрепче, покрепче! Слабый чай — это катахреза!
— А тост? — прищурился Дмитрий Александрович. — Кто скажет тост?
— А вот, — Пугачёв залучился, как китайский фонарик, — кто виновен в нашем торжестве на пятерых, тот и произнесёт!
Улыбаясь, я встал, испытывая тихую радость. Мои страдания по микроэлектронике никуда не ушли, просто осели на темное донышко души. Они щемили слегка, но в тоску не вгоняли.
— Я поднимаю свой бокал… э-э… свою чашку за математическое братство! — мои слова зазвучали в излишне пышном диапазоне, и я скорректировал тост: — Выпьем за то, чтобы все известные задачи были решены еще при нашей жизни, а неизвестные сегодня… Пусть они останутся, а то потомкам будет скучно!
— Ура! — коротко гаркнул Дмитрий Вентцель, и чашки сошлись с отчетливым стуком.
Крепкий чай я «закусил» подсушенным хлебцем, щедро намазанным «сложносочиненным» паштетом, а бисквитное пирожное усластило импровизированный обед.
— Я заметил, — еле выговорил Королёв, уплетая бутерброд с тонко нарезанной колбаской, — что генерал от математики и Потрясатель Великой теоремы всё утро был скучен, как наши потомки. Что, алгоритм не ловится? — подмигнул он.
— Да не-е… «Железо» не растет, — вздохнул я, и сжато изложил свои утрешние терзания.
— О-о… — потянул Лев Николаевич, блеснув очками. — Проблема проблем! Бывало, я в Зеленограде дневал и ночевал в «чистой зоне», на военной приемке… Все нервы мне истрепали!
Хмуря брови, Вентцель покачал головой
— Культура производства… Вернее, бескультурье производства — тема заезженная. Тут надо систему менять…
Я даже вздрогнул, услыхав эхо собственной мысли.
— Уравниловка… Подмена социалистической конкуренции формальным соцсоревнованием… — перечислял Пугачёв. — Отсутствие обратной связи… Всё, почти как у Райкина, только еще хуже. Один производит микросхемы, но за качество не отвечает! Другой их использует… Не потому, что ему так хочется, а просто потому, что взять больше негде. Ну, вы сами посмотрите! — разгорячился он. — В чем причина брака в микросхемах? Недоброкачественные элементы и никудышний «орднунг унд дисциплин»! А вот, когда появится выбор хотя бы между двумя-тремя производителями…
— Выбор, говоришь? — прищурился Королёв. — Ага… Всё-таки, надеешься на Большое Совещание?
— Пока дышу! — криво усмехнулся Владимир Семенович.
В этот момент, как по заказу, тучи над Москвой разошлись чуток, и яркое солнце брызнуло в кабинет, изгоняя пасмурную унылость.
— Ну-у… — затянула Елена Вентцель, жмурясь. — Одной конкуренцией, пусть даже социалистической, тут не обойтись… Как говаривал Каганович, у каждой аварии есть имя и фамилия. И у брака тоже! А знаете, что говорил другой деятель… Генри Форд? Чтобы работник следил за качеством, он должен получать высокую зарплату — и бояться потерять свое место!
— Да-а… — Лев Семенович откинулся на спинку скрипнувшего стула, и сложил руки на груди. — Безработица — весьма и весьма действенный кнут… И сильнейший рычаг давления. А сколько директоров мечтают избавиться от прогульщиков, неумех и бракоделов! Вот только позволят ли наверху, чтобы в первом государстве рабочих и крестьян снова появились безработные?
— А почему бы и нет? — фыркнул я, впадая в благодушие. — Тунеядцы же завелись!
— Во-во! — рассмеялся Дмитрий Александрович, ложкой срезая кремовую розочку и мигом уплетая ее. — М-м… Кстати, «безработный» — это синоним к слову «тунеядец». Нет, товарищи, работы — море, всем хватит! Не справляешься с микросхемами? Гуляй! Погулял три месяца — иди… да хоть в дворники, там нет микронных допусков! Или сядешь на год, аки трутень.
— Даже такой… плети мало, Дима, — покачала головой Елена Вентцель. — Посмотри, любой выпускник ПТУ приходит на завод — и ему сразу дают 3-й разряд! Понимаешь? Мастерство обесценено! А вот, пускай тот «пэтэушник» хотя бы годик отработает, чтобы добиться 1-го разряда! И мечтая о 2-м… Хотя бы корысти ради! Подходит к окошку кассы такой молодой рабочий — ему на руки сто двадцать рэ. А у опытного токаря или сборщика микросхем с 5-м разрядом должно выходить шестьсот в месяц! Чем не пряничек?
Королёв грустно посмотрел на меня.
— Видите, Андрей, как всё просто? — длинно вздохнул он. — Если пятнадцатого мая верх возьмут ревнители старины, то… «Живи еще хоть четверть века — всё будет так».
— Будем надеяться на лучшее, — негромко сказал Пугачёв.
— И дружно стучать по дереву! — Вентцель скривил губы в смешливой гримаске.
Я коротко улыбнулся, и встал, на правах младшего собирая посуду.
— Андрей, мы сами… — слабо воспротивилась Елена Сергеевна.
— Да ладно, — улыбнулся я. — Вы и так… И накормили, и напоили… И настроение подняли!
Туалет сиял. Белейшим кафелем, тщательно протертым полом, а стекло в узком окне до того сверкало чистотой, что казалось — его там и вовсе нет. Тонкая стенка с продушинами под потолком, скрытыми под узорчатыми решетками, отделяла уборную от курительной. Голоса и звуки, даже чирканье спички, доносились глухо, но четко — через перегородку можно было переговариваться, не напрягая связки.
Я быстренько помыл чашки, блюдца, ложки, и вытер руки сухим и чистым «вафельным» полотенцем со строгим черным клеймом «МО».
Застольный разговор меня взбодрил. Нет, в самом деле, разгильдяйство и головотяпство — это наша системная проблема, социальная болезнь, симптомы которой известны. Ее можно — и нужно! — лечить. Хоть пилюльками, хоть оперативным вмешательством!
Плановая экономика — оптимальна. Хотя бы потому, что управляема. Надо только довести ее до ума.
Команда Кириллина и Талызина предлагает демонополизацию и разукрупнение? Отлично. Канторович, под «крышей» Андропова, организует первую товарно-сырьевую биржу? Нормально.
«Разве трудно избавиться от дефицита? — крутились мысли. — АСМР с ОГАС нам в помощь. Полки в магазинах не будут зиять скорбной пустотой, но в экономической борьбе с Западом нам будет очень трудно одерживать победы, пока не справимся с бескультурьем производства…»
Из курилки донесся негромкий баритон, выбивавшийся из предпраздничной тональности — голос пульсировал тревожной нервностью: