Колби, впечатлённый словами замдиректора ЦРУ, переждал паузу и медленно заговорил, словно пробуя выстроить непротиворечивую логическую цепочку:
— Насчет «глобально» и «системно»… Глобальность охвата у «Слона» — налицо. С системностью — сложнее. Системность подобной — целеустанавливающей — деятельности предполагает именно что определенную цель — событие, как вершину — или множество событий, ряд взаимоувязанных целей, которые можно, в принципе, уложить в некий ориентированный граф. Пока такая картина не складывается вполне. Но сразу оговорюсь, что, вероятно, такая система выстраивается, если привлечь неизвестные нам факты и тексты посланий, которыми располагает Кремль. Пока можно лишь ожидать, что в отношении той же Польши запущено противодействие дестабилизации, и, параллельно, начата еще одна попытка «лечения» СЭВ. Возможно, но не факт, что речь в отношении Польши идет о чем-то наподобие нейтрализации «Халька» — Москва избавляется от нестабильности на западных границах Советского Союза чужими — польскими — руками. И признаков очевидной целенаправленной работы СБ Польши или советского КГБ предостаточно! То есть, возможно, активность СССР в отношении Польши — это следствие того, что сообщения «Слона» или данные КГБ о «Слоне» заставили Политбюро забеспокоиться и принять определенные меры. Быть может, и ввиду наличия собственных информационных и аналитических ресурсов, причем не освещаемых нашими службами с достаточной полнотой. Но…
— Но? — Карлуччи, заинтересовавшись, склонил голову, глядя исподлобья.
— Но при этом, послания «Слона» или материалы предполагаемой, как вариант, компактной группы, адресованные советскому руководству, не имели непосредственной целью нейтрализовать план «Полония»! — завершил мысль Колби, почти торжествуя. — Понимаете? Даже срыв палестинской атаки в Израиле обставлен так, что вектор события на основе одного акта не определишь с достаточной достоверностью. Если это «Слон», то возможно, ему принципиально не нравятся подобные излишества палестинских клиентов СССР, и тогда этот акт адресован, в первую очередь, именно советскому руководству — как и нейтрализация «Халька»!
Уолтерс, поигрывавший пустой чашкой, привстал и со стуком поставил ее на край стола.
— Мне одно ясно, — громко сказал он, — от коммунистической ортодоксии, в любом ее понимании, «Слон» — кем бы и чем бы он ни был — весьма далек. Определить надо несколько дополнительных параметров, о которых можно порассуждать позднее. В общем виде — отношение к Западу, отношение к СССР, к советской системе и социалистическому миру… А конкретно — нельзя ли всё-таки решить вопрос о контакте со «Слоном»? И, как наилучшее решение, обратить его возможности на пользу интересам США и западного мира вообще? Не видно ведь пока принципиально нерешаемых проблем!
— Ну, «Слон» «Слоном», — заерзал Абрамовиц, — но давайте не будем сводить политику в отношении СССР к разгадке единственного, пусть и важного «Ленинградского феномена»! Зато, Вернон, обрисовывается важное следствие — если не удается самостоятельно найти подступы к «Слону» на территории противника, то, может, удастся попытка подобраться к нему вместе с представителями СССР, желательно благорасположенными к Западу? Например, с сотрудниками одной из «golubyaten»… м-м… достаточно многочисленного корпуса консультантов и советников, «исторически» имевших выход наверх? И этот момент, как я думаю, уже неплохо увязывается с третьим ключевым вопросом по теме «Слон» — о взаимосвязи с партийно-государственной системой СССР…
Карлуччи, устав стоять, присел на скрипнувший валик пухлого, словно надутого дивана.
— «Слон», по моему скромному мнению, не интегрирован в систему советского руководства, — молвил он, простецки потирая шею, — но его информационные пакеты воспринимаются этим самым руководством примерно так же, как и американским — как заслуживающие серьезного доверия. На мой взгляд, пока у нас нет оснований совершенно определиться с этим вопросом. Примерно десятилетием ранее Советский Союз, явно теряя понимание перспектив — и пытаясь преодолеть такое положение, уже породил целый ряд неортодоксальных структур с «серым статусом» — даже в нарушение собственных действующих норм, как писанных, так и принятых в качестве традиции. При невнятной подчиненности, тут и отделы ЦК — три, как минимум, и пара госкомитетов, и Академия наук, и разные институты… Ну, всё это предстоит выяснять, в том числе, при необходимости, более активно привлекая подходящие контакты из тех самых институтов… Вообще, — оживился Фрэнк, — не вижу, отчего бы нам не упросить посодействовать по дружбе вполне расположенных к сотрудничеству товарищей из ИМЭМО, ВНИИСИ или Института США и Канады! Ведь не шпионажем попросим заняться! Напротив, в духе взаимопонимания, в теплой, дружеской обстановке, попросим помочь разобраться с новыми элементами, новыми веяниями в политике СССР — и возможными изменениями в системе принятия решений. Надо ж понять — на пользу это разрядке международной напряженности или знак возможных затруднений! — глумливо ухмыльнулся Фрэнк. — Именно тут и не ранее, на мой взгляд, возможно и обозначится грань между пониманием «Слона» не просто в качестве активной группы, причастной самой конфиденциальной информации и достаточно независимой в оценках и решениях, но и как возможного объекта не вполне понятной природы с определенными свойствами. Однако не как решенное обстоятельство, но как некое, сугубо условное допущение, для более адекватного описания. И, естественно, мальчишка-связной по-прежнему остается приоритетом, поскольку о нем известно хоть что-то явное!
— Резюмирую! — решительно объявил Леман, рывком отстраняясь от подоконника. — «Слон», вероятно, связан с необычным поведением Советов в целом. Есть необходимость определить — союзник он или новый необычный противник в СССР? Но, чтобы определиться с этим вопросом, причем в кратчайшие сроки, остро необходим прямой контакт со «Слоном»! А для этого нужна санкция на обострение оперативной работы на территории противника. Заодно это позволило бы — и весьма кстати! — опередить наращивание разведывательных усилий любой «третьей» стороны.
— Санкция будет! — сказал Карлуччи весомо, будто ставя печать.
Вторник, 6 марта. Утро
Ленинград, улица Петра Лаврова
Синти чувствовала себя несчастной с самого утра. Даже просто подъехать к генконсульству было тошно — это внутри за порядком следили бравые туповатые морпехи, а снаружи торчала советская охрана. Да еще бродили кругом неприметные — и неприятные! — личности, наверняка агенты КГБ в штатском.
Хорошо консулу! Резиденция у него отдельно, в Гродненском переулке, хотя и там постоянно ошивается местная интеллигенция, вроде деятелей из «Ленконцерта» или музейных работников. Каждый второй — чекист или информатор…
…Фолк закрыла за собой дверь, безразлично кивнув вечно улыбчивому, зубастому Тому в парадке, и юркнула в кабинет. Бросив сумочку на свой стол у окна, уселась — и нахохлилась.
Было тихо и малолюдно, один лишь Карл, скучный и помятый, пыхтел своей вонючей трубкой, словно напуская дымовую завесу.
— Чего не раздеваешься? — задрал он бровь, множа морщины на лбу.
— Не хочу, — буркнула Синти. — Зябко.
— А-а… — Фостер поднял голову, и выдул целое облачко синей табачной гари. — Прессу местную почитываешь?
— Еще чего!
— Зря… — покосился Карл нечестивым взглядом. — Советские газеты врут куда реже наших. Просто не договаривают… Стонут и причитают о бедных безработных неграх, но умалчивают о том, что черномазым трудиться лень. Посмотри! — он протянул Синтии сложенную газету, в сотню раз тоньше «Нью-Йорк таймс».
Фолк глянула. «Komsomolskaya Pravda». Повертела номер, пожала плечами в растущей досаде — и замерла. С большой фотографии на нее смотрел Андрей Соколов.
— Ничего себе…
— Узнала? — хмыкнул «твикс» в доволе. — Агент «Странник», оказывается, не простой математик-заучка, а настоящий гений — доказал теорему Ферма!
— Ничего себе… — повторила Синти, и пошутила с натугой: — Надо будет у него автограф взять.
Карл гулко расхохотался, толчками выдыхая дым. На этом утреннее затишье окончилось — в кабинет ввалился Фред, за ним явил себя Джордж.
Рогофф меланхолически протопал в угол, к своему любимому креслу, а Вудрофф, встрепанный и злой, как битый рыжий кот, нервно заметался между окном и дверями.
— Начальство в Вашингтоне поднатужилось и родило новый план! — усы у Фреда подергивались, а губы кривились, едва удерживая брань. — Будем науськивать на «Источник» советскую «прослойку», удалых интеллигентов. Не тех, что пугливо брюзжат по кухням — других, диссидентствующих «под крышей» КГБ!
— А что? — Фостер плавно повел трубкой, словно копируя Сталина. — Умно. Дельно. Пусть ищут не агенты, а «друзья»!
— И как ты себе это представляешь? — Вудрофф с треском распечатал пачку «Лаки страйк» и закусил зубами сигарету. Подмигнув Синтии, Карл щелкнул зажигалкой. Шеф прикурил — запали плохо выбритые щеки — и рассеянно кивнул.
— Читай! — Фолк сунула Фреду газету.
Недоуменный мужской взгляд живо обрел цепкость.
— Ва-ау… — с ворчанием вытолкнул Вудрофф, и деликатно пустил дым в сторону. Глаза напряженно рыскали по строчкам. — Так… Ага… — недокуренная сигаретина почила в пепельнице. — Организуем встречу. У консула, — заговорил Фред отрывисто. — «Культурно-массовое мероприятие»!Соберем математиков… Вообще, технарей. Разбавим тутошней богемой… Пригласим «яйцеголовых» из Москвы… Хорошо бы зазвать хоть кого-то от нас!
— Ларс Хёрмандер тебя устроит? — подал голос Джордж. — Он из Стокгольма. Швед.
— Устроит! — крякнул Вудрофф, шлёпая в ладоши, и выговорил по-русски: — Начинаем действовать по вновь утвержденному плану!
[1] Фрэнк Карлуччи — заместитель Стэнсфилда Тёрнера, адмирала и директора ЦРУ. Вернон Энтони Уолтерс представляет военную разведку США. Мортон Абрамовиц — помощник министра обороны США по вопросам международной безопасности, главный планировщик специальной деятельности на Ближнем Востоке. Грэм Фуллер — шеф станции ЦРУ в Кабуле, разработчик стратегии вовлечения исламских радикалов в борьбу против СССР в Афганистане.