Внимательно разглядывая его, я слушал дребезжащий голос, и понял: передо мной совсем другой Гитлер – не тот устрашающий образ неврастеника и психопата, о котором мне рассказывал дядя, он-то не раз видел его в советских художественных фильмах и на документальных кадрах; и вовсе он не крикливый, говорил тихо, даже мягко, с легким придыханием. И в помине не было знаменитого на весь мир гипнотического воздействия на аудиторию, отточенного до совершенства на бесчисленных партийных съездах, да-а, что ни говори, подрастерял фюрер за безвозвратно ушедшие годы магию своего ораторского таланта, совсем старый стал, но побалагурить с молодежью по-прежнему был не прочь.
Понятно, что старичка сподвигло на выход к музыкантам вагнеровское произведение, что неудивительно, учитывая его личные пристрастия, короче, не смог устоять, чтобы не поделиться чувствами с теми, кто пробудил эти чувства.
– Сегодня вечером вы подарили мне поистине незабываемые впечатления! Обожаю Вагнера, готов слушать его сутки напролет. И «Полет Валькирий» стал украшением вашего концерта. Воистину, это произведение достойно самых престижных концертных залов, – фюрер не скупился на дифирамбы, он слегка оживился, глаза потеплели, начал слабо жестикулировать. – Признаюсь, когда я вчера после шумного успеха «Лоэнгрина» получил приглашение от госпожи Мартинсоне, засомневался – идти или нет, а теперь – после такого бурного впечатляющего финала – ничуть не жалею, и очень рад, что принял приглашение, – продолжал рассыпаться в благодарностях Гитлер, а потом, обведя всех неторопливым изучающим взглядом, спросил, – а знаете ли вы, молодые люди, какие ассоциации возникли у меня во время вашего блестящего исполнения?
Не дождавшись ответа, сказал сам:
– Войну, милые мои… я сразу вспомнил войну и нашу великую победу!
И расчувствовавшись признался, что в какой-то момент – ближе к завершению «Полета Валькирий» – его даже слеза прошибла, так разом на него нахлынули воспоминания, военные годы, бившийся с врагами непобедимый Фатерланд, многочисленные соратники и бесчисленные герои Второй мировой, летчики, танкисты, моряки, пехотинцы встали перед глазами. Он рассказал, как каждую пятницу с нетерпением ожидал очередного выпуска «Немецкого еженедельного обозрения» с непременными фронтовыми сюжетами – живое свидетельство торжества немецкого духа в воздухе, на воде и на суше, запечатленное на кинопленке для будущих поколений, смотрел новости с необычайным интересом в зале для кинопоказов рейхсканцелярии в компании с доктором Геббельсом… Вот все это и пронеслось перед его глазами благодаря «Полету Валькирий». Воскресла угасшая было «память чувств»… (Для тех, кто не в курсе: музыка Вагнера всегда сопровождала сюжеты из «Немецкого обозрения», посвященные Люфтваффе; сюжеты, сообщавшие о том, как доблестные летчики Германии бомбили вражеские города, безжалостно стирая их с лица земли.)
Гитлер сделал продолжительную паузу, посмотрел куда-то ввысь в темное небо, густо усеянное звездами, и со значением сказал:
– Когда-то давным-давно я призывал вести безжалостную очистительную войну с так называемым современным искусством… Но… времена, как правильно кто-то заметил, меняются… меняется окружающий нас мир… и люди, включая меня… Несмотря на занятость государственными делами, иногда я и сам люблю послушать хорошую музыку… в том числе и современную. И хоть рок объявлен Министерством пропаганды дегенеративной музыкой, как когда-то джаз, но это… в современных условиях геополитического противостояния – безусловно перегиб… Должен быть избирательный подход… Мне абсолютно ясно, что рок может быть разным, вот ваша музыка – она прекрасна… она вдохновляет… она делает жизнь лучше и интереснее… Ее, без всякого сомнения, надо активно пропагандировать, чтобы немецкая молодежь ее знала и имела возможность ее постоянно слушать, и на вашем примере умела отличать зерна от плевел… Ничего против такого творчества я не имею… сам обожаю творить…
Последняя фраза, по-видимому, была завершающей в тираде фюрера, поскольку он с неожиданным проворством вскочил с кресла и, ни с кем не прощаясь, развернулся к нам спиной и на удивление резво для его слабых ног спустился по ступеням веранды и вдруг замер на месте, как истукан, прислушиваясь. Со стороны улицы Киршу донеслось громкое и короткое индейское улюлюканье, как известно, предвещающее скорое нападение краснокожих. Фюрер вытянул морщинистую черепашью шею в сторону забора, но боевой клич больше не раздавался. Стало быть, померещилось… И правда, откуда в Риге взяться индейцам?!
Здесь я сделаю отступление, чтобы подготовить читателя к следующему эпизоду и приведу малоизвестные сведения, почерпнутые мною, студентом-историком, из разных источников не по университетской программе, а из исследовательского интереса.
Как и большинство немцев и австрийцев, Адик Гитлер в детстве зачитывался приключенческими романами об индейцах, читая запоем Фенимора Купера и Майн Рида, однако кумиром Гитлера всю жизнь был Карл Май. Оказываясь в сложной ситуации, Гитлер на ночь листал его книги, будто Библию. Более того, по его распоряжению в 1943 году в Россию для поднятия духа солдат Вермахта отправили 300 тысяч экземпляров книги Карла Мая «Виннету». Фюрер был буквально одержим писателем и его героем, говорил о Виннету как о лучшем примере командира роты и образце благородства, порой прозрачно намекая и на свое сходство с отважным индейцем.
…И вот, не дождавшись повторного клича краснокожих, Гитлер обернулся к сопровождавшим его музыкантам и, театрально воздев руки к небесам, патетически воскликнул:
– Бог – свидетель, если б не избранный мною жертвенный путь фюрера немецкой нации, мои занятия живопи…
Гитлер не успел закончить высокопарной фразы, потому что рядом с ним со свистом наземь грохнулся мешок – от неожиданности он вздрогнул и, пошатнувшись, отпрянул в сторону, едва удержавшись от падения, благо его поддержал стоявший рядом рогатый викинг, то есть Катковский. К моему великому изумлению мешок оказался рюкзаком – и весьма знакомым – мой? или Шульца? От обуявшего меня ужаса все внутри содрогнулось, сжалось и похолодело, в ожидании, что вот-вот сейчас рванет, но… секунда проходила за секундой, а рюкзак все не взрывался, ну, и мы вместе с ним за компанию… Мне показалось, что он прилетел откуда-то сверху – чуть ли не с крыши свалился, я глянул вверх, но там – никого не увидел. Я, поначалу предположивший самое страшное, мало-помалу приходил в себя, поняв, что взрывчатки там нет.
Неожиданно из-за забора – откуда всего пару минут назад послышалось улюлюканье – раздался демонический хохот, будто из преисподней вылез дьявол, и затем донесся нечленораздельный вопль. Забор покачнулся, сначала проклюнулись две непослушные руки, ищущие, за что бы ухватиться, и вслед за ними вылезла патлатая голова Шульца в бейсболке, надетой задом наперед. Кряхтя, он подтянулся на руках, наконец перекинул одну ногу, потом другую и, усевшись верхом на заборе, как петух на насесте, спросил, оглядев всех тяжелым пьяным взглядом:
– Ну, что, чуваки, обосрались?
Озадаченный Гитлер только и промямлил:
– Вас ист дас… м-м-м… чу-ва-ки унд…?
Он споткнулся, не в силах произнести русскую абракадабру. Никто ему не ответил – все как зачарованные уставились на Шульца, к которому с разных концов сада уже мчались охранники.
Шульц тем временем вытащил из-за пазухи початую бутылку шнапса и, задрав голову, смачно приложился к ней. Одним махом прикончив выпивку, он бросил бутылку в сторону охранников, подбегавших к забору.
– Слезай, русская свинья! – гаркнул тот, что подскочил первым, он крепко схватил парня за ногу, но Шульц ловко ее вывернул и с размаху двинул каблуком платформы прямо по его харе, да так сильно, что тот грохнулся наземь тяжелым кулем. Второй тоже был рядом и хотел было стащить Шульца, но его остановил поток рвоты, водопадом окативший его с головы до пят. Шульц, как обычно, был в своем репертуаре и остался верен себе до конца. Все просто покатывались со смеху, включая фюрера.
– Я не свинья! – утершись рукавом бушлата, с пафосом заявил Шульц на чистом немецком языке, – а как иначе, если он, как и я, учился в немецкой спецшколе. – Я – не свинья! – вновь повторил он, – Я – ВИННЕТУ… БЛАГОРОДНЫЙ ВОЖДЬ АПАЧЕЙ!
Он вытащил из-за пазухи вторую бутылку, снова приложился, сделав приличный глоток, и его тут же опять стошнило. Переборов судороги на лице, он громко произнес:
– ВИННЕТУ ПЬЕТ ДО КОНЦА!
Допить вторую бутылку до конца Шульцу все-таки не дали, сняв его с забора и при этом стащив с него шузы. Охранники тут же хотели ему «намылить шею», но фюрер подал знак рукой, мол, не надо, подведите его ко мне. Так, брезгливо держа Шульца за шиворот и отворачиваясь от его зловонного дыхания, и обутого лишь в носки не первой свежести, они и подвели его к Мумии.
Признав Гитлера, Шульц небрежно вскинув правую руку, прям совсем как сам фюрер, он рявкнул:
– Хайль Гитлер!
Фюрер нехотя ответил, кое-как махнув рукой. Просто какой-то театр абсурда! Однако, скажи Шульц вместо нацистского приветствия «Гитлер капут», уверен, его песенка была бы тут же спета, хоть мой товарищ и провозгласил себя Виннету.
Гитлер изучающе посмотрел Шульцу в лицо, как бы проверяя его на чистоту расы и, не обнаружив ничего предосудительного, отдал команду телохранителям:
– Отпустите… ВИННЕТУ… он хороший, – при этом фюрер медленно поднял руку, словно делая замах для удара, мне почудилось, что он собрался дать Шульцу оплеуху, но вместо этого он со слащавой улыбкой потрепал его по щеке, совсем так, как на знаменитой фотографии в день своего рождения, отправляя на фронт безусых немецких подростков с фаустпатронами биться с русскими ордами:
– Он… хороший… он – ВОЖДЬ… только ему надо проспаться.
И отдал короткую команду своим головорезам, указав на носки Шульца:
– Верните Виннету мокасины и уложите спать.
Притихшего Шульца подхватили под руки и повели в дом, не забыв прихватить и рюкзак, на ходу покопаться в нем, и не найдя ничего предосудительного, спокойно продолжить шествие.