В холлах и коридорах тем временем заметно прибавилось зрителей, уже вовсю работали буфеты, многие расхаживали с бокалами в руках, смакуя шампанское, открылся музей – я заглянул туда, но и там Шульца не было… Прозвенел первый звонок, зрители заторопились в зал… а Шульц мне так и не встретился… я начал паниковать… сбегал обратно в подсобку – никого… прозвучал второй звонок… вернулся назад и одновременно с моим появлением в коридоре у президентской ложи прозвучал третий… у входа в ложу стояли два суровых охранника в штатском со крещенными руками ниже пояса… значит, Мумия уже на месте.
И тут появился Шульц. Он был спокоен, как никогда. На его устах играла загадочная улыбка. Сказать, что я ему был рад – это ничего не сказать, у меня сразу на душе полегчало. Увидев у меня в руках «Майн Кампф», похвалил:
– Ты это хорошо придумал, чувак!
Книгу он тут же забрал, чуть позже она ему пригодилась, даже можно сказать – выручила. Меня он отправил в подсобку за бушлатами, которые мы там оставили, сказал, тащи сюда – скоро все закончится. Дал мне ключ, а сам остался дежурить в коридоре. Я снова бросился за кулисы – как раз в тот момент, когда в зале оркестр грянул «Хорста Весселя» – без нацистского гимна, само собой, дело не могло обойтись.
Весь в поту, я добежал до подсобки и сунул ключ в скважину – дверь не отпиралась, я понял, что он не подходит. От ложи, что ли, подсунул мне ключ, опять все перепутал придурок, на чем свет стоит клеймил я Шульца самыми последними словами. Как назло, и ключ застрял – я так и сяк пытался его вытащить, дохлый номер! Не знаю даже, сколько времени я с ним провозился. К счастью, я заметил проходившего мимо здоровенного мужика, настоящего амбала, знаете, морда ящиком, а руки-крюки, обряженного в морской костюм, но с лицом не выбеленным и без кругов под глазами, значит, точно не с «Летучего Голландца», стало быть – догадался я – из команды норвежца Даланда… и что он там делал на этой верхотуре, спектакль-то, как я уже обмолвился, был в самом разгаре. Увидев, как я мучаюсь, он пробасил по-латышски «Пагайд, пагайд…» и, отстранив меня от двери, ловким движением вытащил проклятый ключ из скважины, я его схватил и тут же, не поблагодарив благодетеля, бросился назад. На часах уже было четырнадцать минут восьмого. Успею или нет?..
Шульц по-прежнему стоял в коридоре, вернее сказать, неторопливо прогуливался. Спокойный, и я бы даже сказал, умиротворенный и расслабленный. Он совсем не удивился, что я появился без бушлатов, словно был готов к этому. Я начал чертыхаться, но он только отмахнулся:
– Чувачок, да не ругайся ты, подумаешь – перепутал ключ, с кем не бывает?
И вытащил с милой улыбкой второй ключ, а первый брать не стал, сказав, чтобы я его оставил в подсобке, когда ее открою. Я снова бросился к чердаку, от бессмысленной чехарды я давно был весь в мыле, да и в глазах уже порядком рябило…
По дороге глянул на часы – опять четырнадцать минут восьмого! Тут до меня дошло – часы встали… Проклятая батарейка – подвела в самый ответственный момент! Вот когда я позавидовал счастливым обладателям допотопных механических часов, натиравших колесиком при заводе неприятные мозоли на большом и указательном пальцах – Шульц показывал жуткие наросты, жалуясь на слишком тугую пружинку часов. Но делать нечего – побежал дальше. И как это обычно бывает в подобных случаях – заплутал. Черт побери! Бросился в один коридор – там тупик, бросился в другой – там тоже. Вернулся назад. Попытался двинуться в другую сторону. Невероятно, но на этот раз нашел-таки нужную дверь и отпер, и тогда смог вздохнуть полной грудью…
А время шло… Да не просто шло, а теперь стремительно мчалось вперед едва ли не с космической скоростью. Я чувствовал нутром, что уже не поспеваю, что опоздал уже… И тут, как гром среди ясного неба, для меня прозвучало по трансляции сообщение об антракте – за кулисами повсюду висели громкоговорители, хоть и по-латышски объявили, но, знаете ли, слово «антракт» на любом языке созвучно, и как услышал эту объяву, так у меня все обвалилось внутри, как же так? – первый акт уже закончился, а взрыва как не было, так и нет!?..
Держа в охапке бушлаты я вновь появился в коридоре, запруженном выходящими из зала зрителями. У дверей ложи увидел Шульца, он общался с охраной… Что он там делает, безумец чертов?.. Хотелось даже крикнуть ему, но, разумеется, сдержался… Судя по всему, он прорывался к Мумии… Но зачем?.. Если бомба не взорвалась вовремя, она могла рвануть в любое мгновение… Вот дурья башка!.. Шульц продолжал ломиться, охрана, естественно, его не пускала… Тут дверь приоткрылась, и в проеме показалось недовольное лицо Гитлера, обеспокоенного шумом. Он сразу узнал Шульца, а увидев книгу, протянутую ему для получения автографа, его глаза потеплели… Он произнес какую-то фразу, по-отцовски глядя на Шульца. И хоть я не умел читать по губам, как некоторые глухонемые, но понял: «ПРОПУСТИТЕ КО МНЕ ВИННЕТУ!» Охранники тут же расступились, Шульц вошел в ложу, дверь за ним затворилась, не прошло и пяти секунд, как вдруг раздался оглушительный взрыв такой чудовищной силы, что запертую дверь с треском вышибло и отбросило вместе со стоявшими у нее охранниками – их буквально размазало взрывной волной о противоположную стену, со звоном высадило и все стекла в окнах… Я инстинктивно съежился в комок, точно смертельно напуганный еж, крепко сомкнул веки, а когда открыл глаза, увидел стену пыли, одну сплошную пыль, заполнившую пространство. Мгновенно мне запорошило глаза, а в уши как будто вставили затычки. Я слышал отдаленные вопли перепуганных людей, но никого не видел, они доносились как будто из преисподней, очень приглушенно… я что, контужен, что ли?.. В носу, в ушах и на губах явственно ощущался песок… откуда ему взяться в Опере?.. Но это и в самом деле был песок – он противно скрипел на зубах и резал глаза, точно скальпелем… Когда пыль чуть-чуть осела, я увидел и людей, как полоумные они метались туда-сюда в поисках выхода… Дым смрадный едкий черный, скребущий глотку, быстро расползался по всему коридору… дышать было нечем и всюду пахло смертью… я знал, что если сейчас уйду и ЭТОГО не увижу, то никогда не найду покоя… никогда… Эти пятнадцать метров я преодолевал, наверное, как полтора километра… шел, шатаясь, по стеночке, судорожно пытаясь вздохнуть… но воздуха не хватало…
То, что я увидел на месте ложи, вызвало приступ рвоты… мертвые окровавленные тела… не пойми чьи… все обезображенные… без рук… без ног… без глаз… лежали вперемешку с искореженной мебелью… с выдранными конечностями и оторванными головами… одной большой кровавой свалкой… В память вонзились последние кадры, как яркие языки пламени лизали порванные в клочья лиловые занавеси, и как тлела одежда на мертвых…
…и на Шульце.
Я снова опоздал.
Часть третья. Вернуться домой
Вскинув руку, я машинально посмотрел на часы – четырнадцать минут восьмого… по-прежнему, как и полчаса и час тому назад – четырнадцать минут восьмого… Мой друг в это время был еще жив, собирался с духом для совершения своего безрассудного поступка, а я как полоумный носился по театру, не подозревая о его самоубийственном плане… Перед глазами до сих пор стояла жуткая картина искореженной, перевернутой вверх дном Президентской ложи, лежащие вповалку мертвые тела, тлеющая одежда на мертвяках. Последнее, что я помнил, как накрыл бушлатом безжизненное тело юного бомбиста… И в очередной раз содрогнулся от ужаса, терзаясь чувством вины. «Эх, если б я знал, – твердил я про себя, – если б только знал…»
Четырнадцать минут восьмого… часы мои как стояли, так и стоят, и будут стоять до тех самых пор, пока я не вернусь домой. Там, где я теперь нахожусь, батарейками для наручных часов еще не торгуют. Хотя… узнать точное время можно без труда. Очнувшись от тупого оцепенения огляделся: сейчас я – у гостиницы «Рига», и без промедления направился к местной достопримечательности, романтичному символу города и традиционному месту встреч рижан, стоящему, как известно, между Оперой и Бастионной горкой – я, конечно, про часы «Лайма» говорю. Они показывали ровно двенадцать, полдень. Рассеянным взглядом скользнул по их рекламному столбу и удивился – новое название! – теперь часы именовались чисто в советском духе, на каждой из граней столба сияла надпись «Мир» на четырех языках – латышском, русском, немецком и английском, и никаких тебе свастик и прочих нацистских символов. Последнее обстоятельство воодушевило и обнадежило – по всему выходило, что я попал туда, куда надо. Впрочем, радоваться было преждевременно – надо бы окончательно убедиться. И я мало-помалу убеждался; глаза выхватывали характерные приметы абсолютно нового для меня времени: перво-наперво я обнаружил отсутствие пешеходной зоны и наличие троллейбусного кольца вокруг Памятника Свободы, помнится, Шульц как-то об этом обмолвился. Сам памятник предстал передо мной, можно с уверенностью сказать, в первозданном виде – как раньше наверху стелы стояла позеленевшая Милда с воздетыми к небесам руками, державшими три золотые звезды, а от величественной фигуры епископа Альберта и барельефной истории покорения Ливонии крестоносцами, не осталось и следа, нацистский монумент растаял как мираж… Далеко впереди за Памятником Свободы высилась громада многоэтажной бетонной коробки будущей гостиницы «Латвия», окруженная работающими кранами и зиявшая пустыми глазницами окон. На углу здания я увидел табличку с номером, которая говорила, да что там говорила – кричала! – что я нахожусь на улице ЛЕНИНА… Мимо меня суетливо пробежал постовой шуцман, то есть, тьфу ты! – конечно же, милиционер, с полосатым жезлом в руке, спешивший разрулить возникшую пробку на перекрестке из-за сломавшегося светофора, на кокарде его фуражки красовался герб СССР… Автомобили, катящие по улице Ленина были отечественные – сплошные «Волги», «Жигули» и «Москвичи», проехала даже одна представительская машина, по-моему, – чехословацкая «Татра»… Мимо меня, тихо шурша шинами двигались троллейбусы, тоже чешские; к слову сказать, шума города я практически не слышал – после взрыва уши были еще крепко заложены. Ожидаемых примет было много, но я все еще сомневался, не решаясь поверить в реальность, думаю, срабатывала инерция прежнего мышления, мне, не мудрствуя попросту надо было свыкнуться с фактом… В колоннадном киоске, что стоял рядом с часами, с виду всамделишный древнегреческий храм, только миниат