– Что это за дивное место? – шепотом спросил я Шульца.
– Холм Дайн, – ответил он, – «дайна» в переводе с латышского означает «песня», здесь устраиваются национальные праздники песни, а в стародавние времена на этом месте, как утверждают историки, находилась деревня ливов, спаленная крестоносцами в 1206 году вместе с замком Каупо. Торейдский вождь, как известно из «Хроники» Генриха, лично руководил усмирением восставших ливов.
Приобретя билеты, мы получили законное право посещения небольшого музея и смотровой площадки на главной башне, несомненно, важнейшей достопримечательности Турайдского замка. Чтобы туда попасть, нам пришлось пройти, нет, протиснуться через пять этажей по узкой – не шире полуметра – винтовой каменной лестнице с низкими кирпичными сводами; шли гуськом, иначе никак, набили кучу шишек, но, знаете ли, оно того стоило, и когда мы, запыхавшиеся, выбрались на самый верх, у нас аж дух захватило от открывшегося пейзажа – такая красотища была вокруг: далеко внизу извилистой лентой текла спокойная Гауя, блистая серебром в солнечных лучах, она плавно несла воды по зеленой долине, поросшей буйными травами, а по всему горизонту, сколько не верти головой, нас окружали изумрудно-зеленые шапки высоких холмов, а над всем этим сказочным миром господствовали бескрайнее голубое небо и стоявшее в зените ярчайшее солнце. Мы долго взирали на это божественное великолепие, не в силах сказать ни слова…
Потом отправились в музей, расположенный в западной части крепостной стены, экспозиция была крошечной, и в ней мы не обнаружили ничего особенного, она по большей части состояла из экспонатов, найденных в ходе археологических раскопок в Турайде, раскопки, к слову сказать, здесь продолжали вести и до сих пор, поэтому часть замковой территории была огорожена.
И все же один предмет почему-то врезался в мою память – небольшая картина на историческую тему, напрямую связанную с Турайдским краем и его замком, написанная маслом в середине XIX века малоизвестным живописцем, по-моему, немецким, но фамилию, конечно, мне теперь уже не вспомнить. Название чересчур замороченное и длинное для небольшого полотна, что-то вроде «Посольство легата апостольского престола достопочтенного Вильгельма Моденского на пути в Ригу из Торейды в лето Господне 1225 года». Помню еще, что оправа у картины была деревянная, без всякой там позолоты. Многолюдная процессия или, точнее сказать, конно-пешая кавалькада, изображенная на картине, состоящая преимущественно из священнослужителей и вооруженной до зубов дюжей охраны с развевающимися на ветру вымпелами и флажками, оглушала роскошью и пышностью – да, богатая фантазия автора помогла ему прорваться сквозь толщу веков и увидеть событие глазами очевидца… Очень достоверно все смотрелось, хотя, впрочем, не мне судить об этом – я ж не свидетель того давнего исторического путешествия… Вот такие мысли роились в моей голове, пока я рассматривал картину: кто-то восседает верхом на коне, кто попроще – идет пешим шагом, ну, а кому положено по сану – едет в повозках, сотрясающих землю массивными колесами и поднимающих за собой дорожную пыль… На дальнем плане на вершине холма тщательно выписан Турайдский замок, тогдашняя резиденция рижского епископа, – однако не краснокирпичный, знакомый нам по современной кладке после воссоздания, а темно-серый, мрачный, сложенный из известнякового камня, каким и был изначально. Поразил и необычный ракурс, выбранный художником, он писал, как бы наблюдая за происходящим с высоты птичьего полета, точно паря в воздухе или как будто находился в вагончике канатной дороги, зависшем над водами Гауи… Понятно, что в момент создания полотна еще не было никакой канатки, да и самого Турайдского замка не существовало – от него остались сплошные руины после произошедшего в конце XVIII века разрушительного пожара. Вот я и повторю: меня так поразило, как талантливый художник сумел разглядеть событие сквозь пелену времени.
В завершение нашей экскурсии мы еще побывали на холме Дайн. Удивительное это место с необычной и даже загадочной атмосферой – я сразу это почувствовал, как только там очутился. На самом краю поляны рядом с обрывом, резко нисходящим в сторону Гауи, мы обнаружили это странное местечко, как мы поняли, имевшее некий сакральный смысл – что-то вроде небольшого пустыря в форме круга с диаметром метров в двадцать, обсаженное по краям деревьями – дубом и липой, считавшимися у древних ливов священными – про это мне сказал Шульц, я насчитал одиннадцать деревьев, место для двенадцатого имелось, но оно было пусто – абсолютно голая земля, что резко контрастировало с остальной поляной, буйно заросшей травой. Полагаю, какие-то современные местные друиды или ведуны вытоптали его во время ритуальных плясок – кто знает, может, и языческих… Я встал посреди круга и задрал вверх голову, прямо надо мной где-то высоко-высоко над кронами деревьев сиял клочок голубого неба и оттуда в темень вдруг забил пучок живительной энергии – я внезапно ясно ощутил его воздействие.
Не стану тратить время и подробно описывать, как мы вечером добрались до Риги, как заявились в «Шкаф», к тому времени набитый, точно селедками в банке, желающими промочить глотку, как Шульц, не жалея денег закатил по случаю моего отбытия никому не нужный банкет, а потом не на шутку расчувствовавшийся и не желающий со мной прощаться, снова напился до чертиков. Скажу честно, что и у меня самого глаза были на мокром месте, однако я твердо стоял на своем намерении возвратиться домой, поэтому строго-настрого запретил Шульцу сопровождать меня и отправился в сортир один, а он остался за стойкой бара допивать пойло и проливать пьяные слезы.
Распахнув дверь в туалет, я обмер, вот так номер – Янсонс снова удивил тем, что теперь, сидя за своей конторкой, он безмятежно пил кефир из початой бутылки. Забыл сказать, что три дня тому назад, когда я бочком вышел из кабинки и благополучно очутился в семьдесят втором году, туалетного работника на месте не обнаружил. Впрочем, его отсутствие по утрам – дело для меня уже стало привычным, похоже, он всю жизнь проработал исключительно во вторую смену, так, видать, ему сподручней. И теперь выходило, что в этом времени я его видел впервые… Ну, что сказать – помолодел, помолодел старый курилка, на черепе вырос седой ежик, здоровый румянец на упитанных щеках, а сам облачен в цивильный костюм с орденскими планками на груди – аж в три ряда – должно быть маскируется под отставного полковника, само собой, Советской армии, а какой еще? – только армии-победительницы, водрузившей знамя Победы над Рейхстагом…
Я всучил ему квитанцию. Он ее принял без слов, только вытер тыльной стороной руки белые усы над губами, так же молча ознакомился с датой на обороте бумажки, не проявляя никакого интереса и потом небрежным жестом показал мне на открытую дверцу свободной кабинки. Что ж, вот и закончились мои приключения… Я не спешил с известным алгоритмом, но делал все почти машинально, мысли мои блуждали уже далеко, предвкушая скорую встречу с родным домом и дядей, по которым я здорово соскучился, мне осталось только слить воду, дернув за ручку, висевшую на медной цепочке… И тут случилось непредвиденное – едва я взялся за рукоятку, почувствовав под горячей потной ладонью приятный холодок фаянса, потянул ее вниз, как раздался оглушительный треск одновременно вылетевших из стены стальных болтов, удерживающих сливной бачок, который сорвался и, падая на пол (благо, я успел увернуться, чтобы он не расколол мне голову) обдал меня по пути с головы до ног ледяной водой…
Я интуитивно зажмурил глаза, а когда раскрыл, с ужасом осознал, что с головой погрузился в некий водоем – очень глубокий – ногами дна не достать. Мне удалось вынырнуть и судорожно глотнуть воздуха. Темень вокруг стояла непроглядная – ни зги не видно. Я успел еще раз глубоко вдохнуть, как вновь меня утащило под воду. Промокшая одежда сковывала движения, да и рюкзак, также изрядно хлебнувший воды, будто доверху набитый кирпичами, тянул меня на дно. Не в силах сопротивляться тяжелой черной воде, я тонул. Помощи ждать было неоткуда, как говорится, спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Как ни странно, эта затертая фраза прибавила сил, и я продолжил конвульсивно двигать руками и ногами, безрезультатно барахтаясь на одном месте. Если честно, пловец я – никакой, здесь мне нечем похвастать. Но тут выбирать не приходилось, если хочешь выжить – шевели конечностями, и я последовал примеру пресловутой лягушки из сказки. Чудом мне удалось освободиться от рюкзака, скинул его с плеч, не заботясь о том, что прощаюсь с ним навсегда. Двигаться стало значительно легче, тогда я снова попытался вынырнуть, и в тот момент, когда голова оказалась над поверхностью воды, вдруг ярко блеснула молния, ослепив меня, и я окончательно потерял ориентацию, не видя ничего, кроме воды. Куда это я попал, в каком таком море очутился? Секунды через три так громыхнуло, что почудилось будто небо надо мной раскололось пополам. Я продолжал неистово барахтаться. С неба тоже лило будь здоров как – там, где я теперь обретался, природная стихия разгулялась не на шутку. Снова блеснуло. На сей раз глаза выхватили из темноты диковинный объект – то ли футбольные ворота, то ли гимнастический снаряд, я имею ввиду перекладину, и с облегчением понял – впереди меня берег, я не в открытом море, и как мог постарался плыть, вскоре ноги нащупали спасительное дно. Шатаясь и беспрерывно плюхаясь в тяжелую маслянистую воду, я наконец-то выбрался на заболоченный берег, изрядно поросший осокой. Некоторое расстояние я преодолел ползком, оставляя за собой потоки воды, острые стебли осоки царапали лицо и руки, однако боли я не ощущал. От счастья сердце стучало так, что готово было выпрыгнуть из грудной клетки: я – живой, живой… И с этой единственной мыслью прильнул к мокрой траве – последние силы оставили меня.
Я погрузился то ли в сон, то ли в забытье, еще не ведая того, что скоро, с восходом солнца и открытием главных городских ворот я с ужасом узнаю от местных автохтонов – немецких бюргеров, обитающих в Риге едва ли не с первого дня ее основания, что попал в…