– Сколько ж ты был в пути, Конрад?
– От Риги до Ревеля, как ты знаешь, добираться по крайней мере девять дней, – ответствовал я, – а от Ревеля до главного города Гипербореи – он так, кстати, и зовется – не меньше трех месяцев пути, а то и больше, если погода позволяет, и то имей в виду – можно идти только летом, весной и осенью из-за распутицы туда не добраться, а зимой можно сгинуть из-за сильных морозов и непрестанно дующих ветров, разве что можно проехать только на собаках.
– На собаках? – выпучил глаза Альфред.
– Да, на собаках – в собачьих упряжках, там собак запрягают как лошадей по десятку на сани, только сани поменьше будут – на одного или двух ездоков, ну, или грузы с харчем перевезти надо, больше собакам не утащить. – Врать было легко, да и складно все получалось, поскольку в детстве зачитывался книгами Джека Лондона про золотоискателей с берегов Клондайка. Но дело не обошлось одной лишь прозой именитого американского романиста, в ход пошли и заполярные байки, услышанные в редакции от Долгова. Тщательно прожевывая постный кусок поросятины, я продолжил. – Кстати, меж собой гиперборейцы называют свою землю «краем летающих собак».
– Это почему же? – Альфред снова с изумлением вскинул вверх мохнатые брови и выпучил глаза.
– Потому что в Гиперборее в зимнее время дуют такие ветра, что летают собаки в упряжках, а порой и люди, – я помнил еще и не такие байки Долгова, но, пожалуй, для первого раза хватит и этого. Однако Альфред все никак не мог угомониться, уж больно я распалил его воображение, ему оказалось недостаточно, и он опять спросил меня, услужливо смахивая со стола крошки несвежим полотенцем:
– Дорога длинная и такая опасная – дикие звери и лютые разбойники, наверное, на пути не раз встречались, как же ты, Конрад, не убоялся идти в одиночку?
Я немного помолчал, собираясь с мыслями, а потом убежденно сказал:
– Верую я, что меня сам Господь Бог бережет, поскольку я чистый сирота и творю богоугодное дело, прославляя Всевышнего на своем пути… по-другому и быть не могло… Слава Иисусу Христу, Господу нашему! – и я трижды осенил себя крестным знамением, как и положено для католиков слева направо.
– Во веки веков! – отозвался хозяин харчевни и тоже перекрестился.
Пикантность ситуации, думаю, очевидна и вам понятна – по всему выходило, что я никто иной, как безбожник, примазывающийся к тем, с кем выгодно. Ну, какой я к черту католик, я ведь даже не православный, поскольку рожден в атеистической стране и родители мои тоже были убежденными атеистами. Что касается меня, то я с детства – видимо, здесь виной случившаяся со мной трагическая история сироты, – занимаю промежуточное положение между верующими и неверующими, проще говоря, я – обыкновенный агностик, но об этом тогда ни гу-гу, а то, сами понимаете, не сдобровать бы мне в средневековой и католической Риге.
По завершении трапезы, к немалому своему удивлению, я получил предложение о найме на работу. Если вы подумали, что Альфред хотел дать мне престижное место шеф-повара или простого официанта, по-местному – подавальщика, уже не говоря о второстепенной роли мойщика посуды или уборщика заведения, то вы глубоко ошиблись. Копайте глубже – главбуха! Это я так обозначил должность для собственной значимости. Понятно, что Альфред подобного слова не знал, судя по его сбивчивым пояснениям ему нужен был бухгалтер. Возможно вы в курсе, что в те времена грамоте и счету обучались только священнослужители, даже знатные люди вместо подписи на документах вынуждены были ставить крест, если не обладали собственной печатью, что ж говорить о простолюдинах, сплошь безграмотных. Альфред был из числа последних, хоть и хваткий мужик, а умел считать лишь на пальцах рук. Не представляю даже, как в его заведении сходился дебет с кредитом? Добавлю, что по всей Европе употребляли исключительно римские цифры – арабских еще не знали, что сильно затрудняло процесс всевозможных вычислений. Нуля тоже не было, а каждая римская цифра имела только одно значение. Поэтому расчеты были сопряжены с немалыми трудностями, особенно над большими числами. Что до элементарных действий – сложения там или вычитания – тут более-менее понятно, а вот как они умудрялись делить и умножать – ума не приложу… Словом, Альфред решил доверить мне, как человеку образованному, ведение всей своей доморощенной бухгалтерии. Кроме того, Альфред, как истинный предприниматель, заинтересованный в том, чтобы о его заведении в народе шла добрая молва, и харчевня ломилась от посетителей, быстренько предложил мне по совместительству выступить в роли… не поверите! – шпильмана, предполагая устраивать ангажемент по субботним и воскресным дням. Слово «шпильман», созвучное с фамилией Шульца, для меня оказалось непонятным, поначалу я перепутал его с другим, схожим по смыслу, английским «менестрель», так называли средневековых певцов-поэтов и ужаснулся… До чего же я докатился?!
– Шпильмана?.. – быстро переспросил я, широко округлив глаза, – мне еще в раннем детстве слон на ухо наступил, – сказал я и подумал, что слишком образно выразился, вряд ли Альфред меня поймет, но переживал зря.
– Что ты, Конрад! – в свою очередь рассмеялся Альфред. – Петь совсем не надо, достаточно твоих великолепных рассказов о путешествиях в дальние страны. Помяни мое слово – о тебе заговорит вся Рига. И давай-ка устроим представление в ближайшую субботу!
Что ж, роль чтеца-декламатора или затейливого рассказчика, называйте как хотите, мне подходила как нельзя лучше – я всегда был мастак помолоть языком… И предложение насчет шпильмана, по совести говоря, мне, как истинно творческому человеку, куда больше пришлось по душе, нежели счетоводческое, но выбирать не приходилось, благо, что подфартило вообще, тем более, что Альфред за мою будущую работу обязался кормить и поить до отвала, а также предоставить крышу над головой, что разом решало все мои жизненные проблемы. Что тут еще скажешь? – от добра добра не ищут, я не стал долго раздумывать, и мы ударили по рукам.
– А что за день недели сегодня? – осведомился я.
– С утра была пятница.
– Значит, ПЯТ-НИ-ЦА… – медленно повторил я, тем временем прикидывая в уме, что следует предпринять в первую очередь, вскочив с кресла я громко выпалил, чем напугал бедного хозяина. – Время не ждет! Надо поскорее приниматься за работу! – разумно рассудив, что сначала устрою «развлекалово» для горожан, а уж за скучную бухгалтерию с гроссбухами всегда успею взяться.
– За какую такую работу? – не понял хозяин харчевни.
Я как мог пояснил, что перво-наперво надо провести шумную рекламную кампанию предстоящей акции, чтобы поставить на уши всю городскую общественность, если уж браться за дело, то со всей серьезностью. Но Альфред никак не мог взять в толк, к чему городить огород, и зачем нужна какая-то туманная ко́мпания, состоящая из непонятно каких лиц, когда мы вдвоем и так обо всем столковались… Как вы догадываетесь, объясняться мне приходилось на смеси немецкого с вкраплениями русских слов, отчего и происходили подобные непонимания. Осознавая, что бессмысленно пытаться объяснять разницу в значении омонимов, плюнул и призвал Альфреда просто довериться мне. Потом потребовал предоставить мне кой-какой столярный инструмент, несколько длинных палок или жердей: по ходу дела родилась одна шальная идейка – все это он мне тут же незамедлительно выдал, впридачу достал из сундука приличный кусок белого льняного полотна, ножницы, стальную иглу да нитки… Все тут же пошло в работу. Надо заметить, что с малых лет я неплохо обучен столярному делу – заслуга школьного трудовика, у которого я ходил в фаворитах, не раз он ставил меня в пример за отличные вещицы, к примеру, за образцово сработанный табурет, на котором и толстяку присесть не страшно – у одноклассников-то и под ними разваливались. Для меня что-то смастерить из дерева – не плевое дело, а удовольствие, был бы под рукой подходящий материал… Из жердей я споро сварганил укороченные ходули со ступенями для ног, чтобы удобно привязывать их к голени – стоя на них я оказывался высотой около двух метров – в самый раз, чтобы разительно выделяться в толпе горожан. Для более устойчивого положения, чтобы не терять равновесия, изготовил крепкий посох. Белое полотно пошло на раскройку длинных клешеных штанов, по-быстрому сметал их на живую нитку. Не хватало лишь грима, пришлось у «фрау» – законной супруги Альфреда – позаимствовать самопальной «помады» из свеклы на сале, которой я ярко нарумянил щеки.
Солнце за крепостной стеной уже клонилось к закату, но было еще светло, когда я появился на рыночной площади в всамделишном облачении циркового клоуна, громко зазывая прохожих на завтрашнее мероприятие. Пожалуй, не хватало шутовского колпака, но, по-моему, вместо него отлично сгодилась бейсболка, одетая задом наперед. Да, чего только не сотворишь на сытый желудок?! У зевак разного сорта мое появление вызвало ажиотаж. Правда, «рекламной акции» здорово мешали приблудные собаки, звонко облаивая меня, кидаясь со всех сторон и пытаясь ухватить за штанины, но я их быстро образумил, вмазав ходулей по наглой морде одной из шавок, и та с визгом отлетела в сторону, тотчас отстали и другие, исчезнув куда-то всем скопом. Своим диковинным выходом я убил двух зайцев – отрекламировал предполагаемый перфоманс в харчевне, а также закорешился с городскими сорванцами, уж они-то точно пребывали в полном восторге от моего ходульного шествия, а когда я им пообещал подарить пару ходуль на всю их гоп-компанию, то уж и подавно завоевал их расположение. Взрослые рижане с любопытством рассматривали мою странную фигуру, дивясь долговязым ногам, не ведая об устройстве механизма, скрытого от глаз под клешами. Постепенно догадываясь, иные смогли оценить по достоинству одну важную функцию – любая грязь ходулям нипочем, перефразируя крылатое выражение применительно к танку – ходули грязи не боятся. Ведь все, кто в Риге был позажиточней и берег кожаную обувь, пользовались допотопными деревянными опорками на толстой подошве с веревочными ремешками, одеваемыми прямо на обувку, – я обратил на них внимание сразу, как появился в городе. Чудные башмаки, правда, мало чем помогали и даже имели обыкновение соскакивать с ног в самый неподходящий момент, когда их владельцы перемахивали через многочисленные лужи. А уж о ходулях рижане и слыхом не слыхивали… до моего променада.