– Ты хочешь, чтобы я привел тебя к Бронсону? Это можно. Бронсона я и пристрелить могу, если надо. А вот дружков не выдам. Своих не выдам тебе на заклание. Лучше сразу меня пристрели.
– Ну что ты взъерепенился? Не нужны мне твои дружки. Все равно их советская власть подомнет. Плетью обуха вы не перешибете. Ты сам объяснишь им, что пора складывать оружие. Советская власть двадцать лет простояла и еще сто двадцать лет простоит, хоть стой, хоть падай. А вот с американцем тебе уж точно не по пути. Они ж нас лакеями считают. А для нас ты – перший сорт, даже если и был когда-то врагом. За Бронсона тебе многое простится.
– Простится? Знаю, как вы прощаете. Пулей в затылок и все дела.
– Это если ты – есаул Прокопий Соколов. Тогда действительно ничем помочь не могу. А вот если ты – справный красный казак Ерофей Иванцов – тогда совсем другое дело.
– Поддельную бумажку мне предлагаешь? Эх, комиссар...
– Не поддельную. Самую настоящую. Будешь ты у нас секретным человеком. Законспирированным, значит. О том, что ты – Прокопий, буду знать только я. Ну, и ты сам, если не забудешь с перепоя. Это честная служба. Это разведка. Донские казачки еще у Суворова были лучшими разведчиками.
– Там другая разведка была. А вы меня что, в доносчики вербуете али в шпики?
Пронин смахнул рукой невидимую, но назойливую муху.
– До шпика тебе, Ерофей Иванцов, еще расти и расти. Там квалификация нужна. А будешь ты у меня просто добрым человеком. Большего и не нужно.
– Значит, я буду по ниточке ходить, ручками двигать, а ты за эти ниточки дергать будешь?
– А что – не пойдет? Лучше – пуля в лоб? Я ж тебе не предлагаю товарищей предавать, не предлагаю убивать, хотя ты сам минуту назад набивался в убийцы Бронсона...
Есаул снова озадаченно умолк на несколько минут. Они шли дворами. В этом районе Москвы деревянные, совсем деревенские палисадники перемежались с респектабельными решетками дорогих особняков. Когда-то в этих дворцах жили купцы и аристократы. Теперь там располагались советские учреждения, а то и просто коммуналки. Один особняк с колоннами весь был завешан кумачовыми плакатами. «Дом пионеров», – прочитал есаул вывеску, различимую в бледном электрическом свете.
– Это для детишков такой дворец отгрохали?
– Ну, отгрохали его для какого-нибудь хозяина прежней жизни. А мы хозяину дали пинка – и передали дворец детишкам. Здесь и твои детишки могли бы на фортепьянах играть. А ты, между прочим, за прежних хозяев кровь проливаешь.
– Опять пропагандируешь? Не надоело тебе?
– Да я из тебя, дурака, человека хочу сделать.
– А обо мне не надо заботиться. Я привык сам брать пирожок с полки и самостоятельно его есть. Привык сам наливать себе воду в стакан и в одно горло пить. Мне камердинеры не нужны. Уразумел?
– Камердинеры тебе не нужны? Отлично. Советская власть, знаешь ли, не способствует умножению лакейских профессий.
Дворами и задворками, шлепая по грязи, они вышли к Кузнецкому – аккурат к дому Пронина, который давненько не видел свой дом с задней неоштукатуренной стороны. У Пронина имелся ключ от черного хода. Именно туда он и увлекал есаула. За эту ночь они пешком исходили пол-Москвы.
– Покажу тебе мой дом. Только старайся никому не попадаться на глаза. А то мне придется тебя арестовать.
– А ты не желаешь меня арестовывать?
– Не желаю. Не по-товарищески это. Ты мне нужен свободный. А, кстати, на каком языке ты общался с Бронсоном?
– С Вилли? Да он по-русски научен. С горем пополам, но балакает. И понимает все.
Подтвердились подозрения Пронина. Переводчик Бронсону был нужен только для солидности. К тому же ему было выгоднее держать в секрете свои познания в русском языке.
Они на цыпочках вошли в квартиру. Агаша уже проснулась и копошилась на кухне. Заслышав масляное шипение сковородки, Прокопий раскис. Оно и ясно, голод не тетка.
– Подкрепимся сейчас! – подмигнул ему Пронин.
– Хорошо живешь, чисто. Хотя баре в прежнее время поинтереснее устраивались, с выдумкой. В сравнении с ними бедновато у тебя.
– Да уж куда нам. Государство предоставило мне квартиру для работы и для отдыха от работы. И ничего лишнего.
Они прошли в пронинскую комнату.
– Текинский? – спросил есаул, взглянув на ковер.
– Слышу голос знатока! Да ты садись в кресло. Сейчас борща отведаем. Не возражаешь с утра-то, после бессонной ночи?
Куда там возражать! Пронин пробрался на кухню и знаками показал Агаше, что ей не следует показываться гостю.
Когда Иван Николаевич с кастрюлей в руках вошел в комнату – Прокопий спал, беззащитно отбросив голову назад. Пронин постелил на журнальный столик салфетку, достал из серванта две тарелки. Себе налил один половник, а гостю – полную тарелку.
– Прошу к столу! – крикнул Пронин, и есаул тут же открыл глаза.
Борщ ему пришелся по душе.
– Не наш, однако, не донской, но с чувством сварен.
– Ну теперь-то я тебя купил? Теперь-то расскажешь про американца?
– Легко живешь, Пронин! Думаешь, за тарелку борща я мать родную продам?
– Не мать родную, а заезжего пройдоху, который роет яму на товарища Сталина.
– Думаешь, для меня Сталин – икона? Думаешь, за Сталина я буду врагам глотки перегрызать? Нет, Иван, мы с тобой с разных берегов... Не моя это власть.
– Чем же тебе товарищ Сталин не по душе?
Казак аккуратно вытер губы льняной салфеткой. Он уже отдышался после борща и теперь поглядывал на коньячные рюмки, которые между делом наполнил Пронин.
– Давай сначала выпьем! Ты мой гость, и я хочу выпить за твое здоровье! А потом расскажешь мне про товарища Сталина.
– А вот коньяк у тебя лихой! – крякнул есаул, осушив рюмку. – Шустовский?
– Да шут его знает. Из Армении прислали. Пьется вроде неплохо, а шустовский или какой другой – это дело двадцать пятое. Если не хочешь говорить про Бронсона – я тебе налью вторую тарелку. А работник ипподрома не имеет права толстеть! – пригрозил Пронин.
– На ипподром я никогда не вернусь. Надоело лакеем-то быть, в грязи ковыряться.
– Тогда выпьем за упокой души конюха Назарова. Он, кажется, безвозвратно покинул этот бренный мир!
Вторая рюмка легла на душу казака как ласковая и надежная старая знакомая.
– Бронсона я раньше не знал. Откуда? И слыхом не слыхал про него. А тут месяц назад пришел ко мне один старый знакомый. Из тех, кто с вашей властью нипочем не смирятся. Сказал: мол, приезжает человек. Иностранец. Нужно ему послужить. На ипподром он придет вполне легально. Через неделю появился Бронсон. Действительно, легально. Гость Советского Союза. Проявил интерес к лошадям, со мной познакомился. Ну, я ему наши конюшни показывал, кое-что рассказывал про лошадок-то. Это для виду. А по правде...
Казак замолк. Пронин решил не наливать третью рюмку, а вышел на кухню за чаем.
– Чайку теперь в самый раз! – хлопотал он вокруг Соколова. – Совсем согреешься.
Прокопий отхлебнул крепкого горячего чаю и продолжил откровенничать:
– Вот ты о Сталине спрашивал... Я ему не судья. Чувствую, крепкий он мужик. Такому так просто шею не свернешь. Сколько мы с Бронсоном проговорили – о Сталине ни разу речь не зашла. Он о своих делах только намеками говорил. Я понимал, что готовится покушение, готовится взрыв. Думал, в правительстве, в райкоме каком-нибудь. Про Сталина я и предположить не мог. Как бы он до Сталина добрался, интересно знать?
– Вполне легально, как ты изволил выразиться. Есть договоренность о встрече Бронсона со Сталиным.
– Это что же – он такая шишка? Сам Сталин его знает! Чудеса в решете. Но я понять не могу, на что он рассчитывал? У Сталина охрана вышколенная, с оружием к нему не пропустят. Да ты это лучше моего знаешь.
– Знаю. Я вовсе не уверен, что он собирался убить Сталина. Скорее – скомпрометировать. Хотя и террористический мотив нельзя отбрасывать, – Пронин говорил задумчиво, как будто беседовал с самим собой. – Чего он от тебя хотел, этот Бронсон?
– Спрашивал, какие связи я сохранил. Готовы ли мы принять оружие, взрывчатку. Принять и использовать в ближайшее время. Он собирался организовать даже учения – ни больше ни меньше. Под Москвой есть рабочий клуб – почти заброшенный. Мы должны были средь бела дня уничтожить сторожа и взорвать домик с колоннами.
– Средь бела дня взорвать рабочий клуб? Какой клуб, где?
– В Алабушеве. Акция намечена на послезавтра. Там днем народу не бывает.
– Но сторожа все-таки нужно убить... Маленький человек становится жертвой.
– Что, нос воротишь? Грязненькие мы? А вы, конечно, кровушку не проливаете.
– Не будем спорить. Сторож не должен погибнуть. Взрыв я вам разрешаю, но сторожа мы эвакуируем.
Казак нахально улыбнулся:
– А он что – твой друг или родственник, этот алабушевский сторож?
– Он мой начальник. Ради него, собственно говоря, я служу.
– А, опять пропаганда. Ты предупреждай, когда начинаешь свою комиссарскую песню. Я в это время коньяк жрать буду.
– Как знаешь. А только сторожа там не будет. Своим ты должен как-то объяснить его отсутствие. Чтобы комар носу не подточил. Клуб отдаю вам на заклание. Теперь слушай внимательно. На мои вопросы отвечай быстро и кратко. Сколько боевиков в вашей подпольной группе?
– Не ведаю.
– Плохой ответ. Совсем плохой.
– Но я действительно не знаю, сколько у нас сабель. И никто не знает. Каждый знает нескольких. А сколько нас по России – одному богу известно.
– Хорошо. А скольких ты знаешь?
– Не больше шестерых. Не считая студентика одного, который по мелким поручениям у нас на побегушках.
– Студентика знаем. А твои шестеро – москвичи?
– А черт их разберет. Про одного точно знаю, что москвич. На Ордынке живет в огромной коммуналке. Еще один вроде издалека добирался. Ему до Москвы часа четыре на поезде. А откуда – не ведаю.
– А тот, который москвич, тощий и на голову тебя выше?
– Поручик пехотный. Да, это он тебе записку передал.