Он неслышно входит в наш дом,
Наклоняется к нашим устам,
И спрашивает нас об одном:
О тех, кто дорог нам.
Он допел всю песню до конца и ни разу не пустил петуха. А на гитаре Пронин играл неплохо: цыгане научили, когда он расследовал одно заковыристое дельце... Тамарочка была в восторге:
– Ну, ты артист! Блеск! Может, ты в оперетте поешь? Или в ресторане? Прям цыган вылитый. И голос приятный.
– Да обыкновенный. В принципе, нет у меня голоса. Я, как Утесов, пою сердцем.
– Утесов! К нам однажды утесовские лабухи заходили, но без Ивана.
Иваном Утесова называли музыканты. Как известно, блатные называли Иванами главарей. Тамара узнала эту кличку певца от музыкантов, которые развлекались в этом вертепе.
– А грузинец-то твой в последние дни часто заходит? – Пронин нашел время для решительного вопроса. И она ответила как миленькая:
– Да позавчера вроде был. Ночью наведался. Он уже год ко мне ходит. Каждую неделю бывает.
– Денег, наверное, у тебя оставил прорву. Такую сумочку, что дом с мезонином купить можно.
– Ну уж вы и скажете, – прыснула Тамара.
– Это точно. Уж я скажу так скажу. Я тебе еще тысчонку положу. А ты мне в подробности про грузинца расскажи – что да как. Когда бывает? Когда снова быть обещался?
– А что это ты такой любопытный?
– Счеты у меня с ним мужские. Как офицер с офицером хочу с ним поговорить, поняла? Я и без тебя его найду – не такой уж это труд. А если мне поможешь – буду тебе платить регулярно. Зарплату тебе положу на год. Как директор парикмахерской будешь жить. Отдыхать в Сочи поедешь на скором поезде. Ты на поездах когда-нибудь каталась? В международном вагоне – уют, чай с конфетами приносят, крахмальное белье. Все в наших руках.
– Ты меня приглашаешь? – Глаза у нее так расширились, что даже макияжа почти не было видно.
– В некотором роде. Да попутчика-то ты себе всегда найдешь, только свистни. Я тебе средства дам. И не шальные деньги, как у твоего грузинца, а четкие, как в наркомфине. Ать два – и в дамки.
– А кто я тебе буду?
– Про платоническую любовь слыхала? Не слыхала. Ну, иначе говоря, будешь сообщать мне про тех клиентов, которые меня интересуют. Обещаю тебе, что таких будет немного – двое-трое за год. Грузинский полковник – первое и самое важное задание. Пожалуй, я сегодня оставлю тебе еще одну тысячу. Ты не возражаешь?
Она молчала и лихорадочно размышляла. Скрип ее мозгов заглушал патефонные фокстроты.
– Молчишь? Значит, согласна. Молодец! Ты умная девочка и сразу мне понравилась. По сердцу пришлась. – Пронин хмыкнул. – Бывает же такое! Ну, давай, мать, прячь денежки понадежнее и говори, когда ждешь грузинца?
– Да сегодня он прискочит! – всхлипнула Тома.
Пронин возбужденно сверкнул глазами.
– Так. Может быть, он уже сейчас где-то здесь?
– Ночью обещался...
«Удачный денек вырисовывается. Мастит мне сегодня!» – подумал Пронин. И тут в шею ему уперся какой-то холодный и толстый штырь. Конечно, это было револьверное дуло. Тамара сидела на своем диванчике в слезах по сочинским круизам... А Ревишвили командовал парадом:
– Здравствуйте, господин чекист! Руками только дергать не надо. Зачем нам лишний шум и лишняя кровь?
– Здравствуйте, полковник. И долго вы просидели в шифоньере?
– Вы недооценили наш профессионализм. Типичная ошибка лапотных советских управленцев!
– Я знаю, что вы прошли школу врангелевской контрразведки, товарищ полковник.
– Знаете – и оставили в живых? Ладно, потом мне все расскажешь. – Полковник перешел на «ты». – У нас с тобой целая ночь впереди. Это по меньшей мере. А потом я тебя пристрелю или на волю отпущу – это уж как ты решишь. – Он повернулся к Тамаре. – Пшла вон. Эта комната мне нужна на сутки. А вы, Пронин, повели себя слишком предсказуемо. Плыли по течению, уповали на удачу. И вам везло, не правда ли?
Ревишвили с презрением посмотрел на бутылку портвейна, достал из шкафчика коньяк, налил себе полную рюмку.
– И это – контрразведка! И это хваленое ЧК, ГПУ или как вас там! Плохо вы у нас учились. Эти ваши художества на уровне церковно-приходской школы. Вы рассчитываете, что Бронсон поверил в советского переводчика? Или кем вы ему представились – политиком, экскурсоводом, журналистом? – Ревишвили говорил по-русски без акцента, что удивительно для грузина. И никакой кавказской пылкости он не демонстрировал. Пронин видел перед собой хладнокровного, спокойного противника.
– Пожалуй, вас ценят ваши начальники, эти малограмотные комиссары. Иначе вас не прикрепили бы к американцу. Это же почетное, престижное поручение! Дорогой друг, вы сдали мне туза в прикупе, а сами остались болваном. И это для вас последний кон. Если мы уберем агента, которого ценит ваше начальство, – на Лубянке начнется замешательство как минимум на двое суток. За это время мы успеем убрать еще одного человека, гораздо более знаменитого, чем вы... Террор – это очень эффективный метод политической борьбы. Вам ли не знать. Вы даже улицы называете именами Желябова и Халтурина...
Пронин бросился в ноги полковнику, столкнул его на пол, но не успел вытащить «коровина». А Ревишвили лежа выстрелил и попал Пронину в ногу.
– Не торопись, комиссарчик. Этой ночью ты мне нужен живым.
Ревишвили поднялся, достал нож и полоснул Пронину по другой ноге.
– Вот так спокойнее. И не дергайся. А то придется тебя по кусочкам разбирать, а такие зверства не по мне.
Тут в комнату постучали. Четыре коротких стука – условный знак. Ревишвили открыл дверь.
– Здорово, Соколов, – Пронин корчился на коврике, но первым поприветствовал вошедшего есаула.
– Ты где пропадаешь? На пятнадцать минут опоздал. Как прикажешь понимать?
– Петлю пришлось делать, ваше высокоблагородие. От слежки уходил.
– Ушел?
– Все чин-чином. Никого не привел.
– Пляши, Прокопий. Ты у нас нынче меньше всех рисковать будешь. Служба у тебя будет конвойная, от линии фронта удаленная. Если нас поубивают – ты останешься. Считай, что фортуна тебе подмигнула. Так сказать, за многолетнюю непорочную службу. Будешь этого стеречь. Не беспокойся, мы его свяжем. Воды ему давай, сколько влезет. Кормить не надо.
– Слушаюсь, ваше высокоблагородие!
Ревишвили повернулся к Пронину:
– Видишь, господин чекист, какие у нас орлы! Вышколенные ребята. Воинская элита будущей России. России без большевиков.
– Без большевиков, зато с американцами! – прохрипел Пронин.
Ревишвили, не раздумывая, почти без размаха, ударил его – лежащего – ногой по лицу. Ударил сильно: из расквашенного носа хлынула кровь.
– Грамотно бьешь, полковник.
– Да, я, князь Ревишвили, полковник русской армии, буду бить вас сапогом по лицу. Буду вешать и жечь. А про американцев лучше не говори. Я не только с американцами, я с самим дьяволом готов заключить союз, чтобы только большевистского духу не было в России. Чтобы чернь вернулась в стойло! Я готов ради этого американцам сапоги чистить.
Все это он произнес обыденным будничным тоном, даже не повышая голоса. А потом быстро – в два счета – стянул Пронину руки и ноги шершавыми потертыми ремнями. Методично, спокойно. Бил он Пронина тоже, не теряя хладнокровия. И ушел из пропахшей духами комнаты с прямой спиной, не ускоряя шаг. Красиво ушел.
Пронин посмотрел на Соколова. Раненые ноги болели так остро, что хотелось орать, не переставая. Но Пронин от боли только хмурился, а кровь струилась по лицу. «Все-таки это мой день. Он оставил меня с Соколовым. Это удача. Большая удача. Не вспугнуть бы ее».
Спартакиада народов СССР
Соколов молчал. Не мог подобрать слов – мысли путались. Просто брызнул на Пронина холодной воды из графина и достал из шкафа какую-то тряпицу. Тут же нагнулся, чтобы вытереть кровь с пронинского лица. Ножом перерезал ремни, и Пронин перевел дыхание...
– Здесь у Ревишвили есть верный человек. Так что языком молоть не будем, – шепнул он Пронину.
Вот оно как. Кто же из местных завсегдатаев может оказаться человеком Ревишвили? Уж не господин ли Альфонс? По крайней мере у него есть повод постоянно находиться в этом притоне. Никто и не удивится – даже наши товарищи. Честный жиголо. И никто им всерьез не занимался. А он, значит, человек полковника Ревишвили... Пронин уже не сомневался в своей догадке.
– Да что ты все про этих упырей-то. Дай я тебя перевяжу... – Соколов принялся разрывать простыню на бинты. А потом очень сноровисто разрезал на Пронине брюки и принялся колдовать над ранами.
– Прямо фельдшер. Где это ты научился?
– Я и фельдшер, и ветеринар. В жизни многому приходится учиться.
Пронин даже сумел улыбнуться:
– Ну, если ветеринар, то я, как чекистская скотина, могу чувствовать себя спокойно.
– Погодь, погодь, товарищ Пронин, сейчас больно будет. Глотни еще самогончику. – Стакан оказался тут как тут. – Ишь, как он тебя ножичком-то! Собака бешеная.
Через полчаса Пронин возлежал на полу, возле теплой стены, помытый и перевязанный.
– Будем тикать? – спросил его есаул.
– Мне на Манежную площадь надо.
– Опять в гущу лезешь? Мало тебя стреляли да резали?
– В меня можно стрелять, но пристрелить затруднительно.
– Ага, заговоренный ты у нас. Колдун. Так, что ли?
– Ты включил бы патефончик. Вот многим людям громкая музыка мешает, а я люблю. Патефонная музыка – отличный фон для мысли, для работы и для досуга.
...И шифоньеры проверь. Они здесь хитрые.
Снова заиграла томная музыка. Модный Вадим Козин надрывным тенором пел: «Смейся, смейся громче всех, юное созданье!..»
– А теперь слушай сюда. Следит за нами, конечно, этот франтик? – Соколов кивнул. – Кто же еще? Ну, его ты должен уничтожить. Это несложно. Ревишвили тебе все еще доверяет?
– Я не почуял неладного.
– Значит, о наших встречах он не знает. Он мог об этом узнать от долговязого. Но нам повезло: не узнал. Позови ко мне Тамару. Пока ты будешь разбираться с франтом, я успею с ней по душам поговорить. Уйдем отсюда вместе, втроем. До ближайшего отделения милиции. Там телефон и автомотор... Знаешь, где здесь милиция?