— А людей пужать.
— Зачем же?
— А чтоб убирались отсюдова. Тут не ихнее место. Тут наше.
— В смысле, коренного населения? Но у вас внешность… И халаббырча это что-то цыганское, если не ошибаюсь?
— Да не населения! Наше — не людей, значит, не ваше. Духово место. А слова — какая разница, лишь бы непонятно. Пужаются!
— Любопытно. А Сталин чем не угодил? Он же символический портрет. То есть дух, в некотором роде.
— Он дух ихний.
— Чей ихний?
— Ну ваш. Человечий…
— А вы?
— А я духов человек. От них вроде как здесь представительствую. И Сталин главный. Главный уйдет — прочие пужанутся.
— Тогда бы вам Кирова…
— Не упускаю! Жгу при случае, если сподручно.
Точно. Днями был такой случай, подпалили Кирыча прямо на здании Адмиралтейского райкома, невзирая на двух часовых. Рацкевич в бешенстве порученцу руку сломал.
— И вы не боитесь это мне говорить, полковнику внутренних дел?
— А я ж вижу, что ты не совсем полковник, — обнажил вдруг глоссолал в улыбке гнилые зубы.
— А кто же я? — опешил Максим.
— Ну… не совсем человек.
— Вот как… — Максим не подал виду, что ему даже отчасти и лестно.
— Да и что вы мне сделаете? Казните? Я же дух.
— И пыток не боитесь?
— А я сам помру, если дойдет.
— Это как?
— Усилием воли.
— Да, тут не возразить. Вот, смотрите. Это чай. Сухарь вот, один. До утра носа не высовывайте, пожалуйста. Утром еды принесу.
— Что же, не привыкать…
«К чорту ли мне это надо? — ругал себя Максим, возвращаясь домой. — Проблем еще себе на шею», — и улыбался.
Распахнув шинель, шагал он широко по середине улицы, и ночные злоумышленники на всякий случай хоронились от него в тени.
103
Ночью вдарил заморозок, а в учреждении стены как решето, и замерзли чернила в чернильницах. Сдавался как раз отчет, после полудня, и пока туда-сюда, на машинописные работы свалилось столько объема, что Варя строчила со скоростью молнии, ни на секунду не разогнув. Где уж мелодию выстукивать, как это она любила, особенно до войны, летом, взапуски с теплым дождем за окном. Сейчас не шорох дождя от машины, не мелодия, а военная настоящая канонада. Ошибалась, переделывала. Если бы можно было неправильно напечатанное слово с бумаги стереть, а вместо — правильное поставить! — но так нельзя. Когда очнулась, сама потряслась, как три часа единым махом. И подушечки пальцев, распухшие в последние дни, до крови полопались.
Расстроилась! Да и больно.
Вчера символически доели халву, разделив на четверых по маленькому кусочку. Когда еще доведется попробовать? Ах, какая ненужная эта война!
Утешилась, лишь подумав: «Жили до нас миллиарды людей, и после нас столько же будут, надо же кому-то из них быть неудачливыми в жизни!»
104
…………………………………..
…………………………………..
…………………………………..
105
— Буржуйки наладили?
— На заводе имени Лепсе, товарищ Киров.
— Сколько?
— Четыре тысячи в день, товарищ Киров.
— А квартир в городе… тысяч шестьсот? Семьсот?
— Население самоуплотнилось, товарищ Киров. Обитаемых квартир не более четырехсот тысяч.
— Четыре тысячи в день на четыреста… Сто дней? Две войны можно выиграть. А в комнатах считать?
— Многие сами мастырят, товарищ Киров. На казарменное все больше уходят. Мрут, опять же. И там ресурс еще — до четырех с половиной в день.
— Все равно мало. А сами мастырят — пожароопасные. В общем, двенадцать тысяч в день. Нет… Пятнадцать!
— Мощности, товарищ Киров…
— Не за счет же военного производства, товарищ Киров!
— Если понадобиться — то и за счет военного. Москве дадим на снаряд меньше — ленинградской семье жизнь спасем. Правильная арифметика?
— ………..
— Ну, чего притихли?
— ………..
— Чего, спрашиваю, притихли, черти полосатые?
— Москва зазвереет, товарищ Киров.
— Если узнаю, что там узнали… Значит, кто-то из вас и донес. А вас тут всего… шестеро. Вычислю — придушу.
— Так точно, товарищ Киров.
— А чтобы Москва не зазверела — ищем резервы. Итог: к концу недели дать шесть тысяч буржуек в день, к середине следующей — десять тысяч, к концу — пятнадцать. Ферхштейн?
— Так точно, товарищ Киров.
— И толщину льда на Ладоге сегодня промерять, и каждое утро мерять, и попробуйте прогноз, как нарастает.
— ………..
— Непонятно изъясняюсь?
— Простите, товарищ Киров…
— Зачем, товарищ Киров?
— Дорогу будем строить.
— Дорогу?
— От нас больных вывозить и пули всякие, а к нам жратву. А то вот… коньяка французского третий день ни капли. Армянский пью.
— Лошадями, товарищ Киров?
— Грузовиками. Сантиметров двадцать хватит для полуторки. А зима зубастая ожидается, может и больше встанет. Вроде больше тридцати бывает. Исследуйте подробно вопрос.
— А… Москва в курсе, товарищ Киров?
— Достали вы с этой Москвой… Промеры будут с динамикой — свяжусь, доложу.
106
После зажигательного происшествия с Ульяной и Арбузовым Максим возобновил водку. Две рюмки за обедом, две за ужином, и страшного ничего не случилось. Постепенно вечерами больше, грамм по 400, но до прежней опасной нормы — в день литр с небольшим гаком — еще как до Берлина пешком. Завел флягу, не пузатенькую, как у всех, а пижонскую плоскую, как раз для внутреннего кармана шинели.
Все же водка на морозе — вот ради чего хорошо на Руси! Снежок утоптался, приятно поскрипывает под шагами. В морозном тумане за десять метров не видно прохожих, но слышно скрип, и кажется, что скрипят дворцы и мосты. Крепкий жгучий глоток с видом на окно Эрмитажа — в которое смотрела Елена Сергеевна, когда Максим опустил руки на теплые бедра. Какое-то из этих вот окон на третьем этаже. Женщина, припозднившаяся с переобмундированием — приличные, но осенние пальтецо и боты — просеменила. Глянула недоуменно, что это за турист разулыбался на набережной посреди войны и еще чувствительно шваркнул ей по икрам безответственным взором. Обернулась. Занятный тип. Вчера он воспользовался смольнинской комсомолкой: неинтересно. Пора знакомиться на улицах?
Хотел припустить за припозднившейся, но пока отхлебывал, раздумывал, время ушло, она тоже.
Повернулся, глянул через реку, а там пусто, только белая вата тумана, там уже нет ничего. Город сам исчезает, не дожидаясь, пока подтолкнут окончательно.
Если вглядываться, впрочем, подрагивает в тумане бледная кардиограмма Петропавловки.
Словно гравюра процарапывается в атмосфере прямо на глазах у завороженного зрителя: такое поэтическое сравнение Максиму в голову затесалось.
У зрителя или у пациента. «Пациент Петербурга». Не совсем человек, как глоссолал ловко определил.
Какой-то невоспитанный дистрофик помер прямо на Дворцовой, прямо у столба. Очень неромантично упал, вытянулся. Весь вид испортил. Постовой уже свистел подбирать.
107
Виктор Эльевич Савин, инженер Водоканала, заслуженный рационализатор, подал свое рацпредложение в комиссию по изобретениям вовремя, еще в конце сентября. И по субординации подал, через руководство Водоканала, и напрямую, в созданную при Смольном комиссию: такая двойная подача не возбранялась. Оперативного ответа не дождался, через пару недель телефонировал: дескать, предложение сезонное, встанет лед и — крест предложению. На него прицыкнули: сами, дескать, с усами, ждите ответа. Ну и проваландали до морозов.
И вдруг повестка из Большого дома: на разговор по поводу рацпредложения. Очнулись, деятели! — несколько снисходительно подумал Виктор Эльевич. Теперь только к весне, а ведь если к весне, то что же — они уже уверены, что мы заблокированы до весны?! Бардак. Еще бы, с такой организацией дела…
Тщательно побрился, одеколоном припорошил фигурные усики. Нарядился в парадный костюм, подробно прошелся щеточкой. Ботинки начистил. Жена узнала, куда, так и обмерла.
— Витя! Тебя… заберут!
— Не пори чепухи, — поморщился инженер. — Забирают не повесткой, а оперативным нарядом. Тут, видишь, указано: беседа по рацпредложению! Оценили с припоз-данием, так хотят другой помощи попросить. Консультаций каких-нибудь. Или должность предложат.
— Витя!
— Отстань!
На Литейном Савина приняла моложавая, собой ничего, рыжая, такая отчасти вамп, но — женщина на ответственной должности! Бардак, иначе не назовешь. Что же, он ей растолкует.
— Суть предложения? — переспросил. — Изложено в документе доступно и предельно лаконично. Но что же, извольте. Даже во время самой напряженной навигации акватория Невы используется одномоментно не более чем на двадцать пять процентов, а в среднем заметно менее. Это понятно, судна придерживаются фарватера и дистанции. Но можно заполнять пустую акваторию сплавным лесом. Возить его дорого, а город нуждается в дровах и… Требовалось бы незначительное переоборудование системы безопасности барж и кораблей, а технология такого сплава разработана мною… Но, позвольте, не слишком ли припозднился ваш интерес? Нева встала, и…
— А про горящие плоты что вы там рассуждали?
— Так русским ведь языком, — раздраженно заговорил инженер, не любивший, когда перебивают, тем более дилетанты. — Древние новгородцы делали по Неве сплошной сплав плотов с кострами против шведского флота…
— То есть вы предполагали запустить в город горящий лес, который устраивал бы пожары на кораблях, на берегу и был бы прекрасным ориентиром для вражеской авиации?
— Это чепуха! — взвился инженер. — Да вы прочтите: это эпизод в качестве исторической аналогии.
— Вы один придумали этот вражеский проэкт с аналогией? Либо с коллегами?
— Что??? Я… Что вы себе…
— А почему у тебя усы как у Гитлера, инженер?
Тут Савин растерялся. Но нашелся:
— У него такая пимпочка, а у меня в разлете, и ободок под губой! Аля маркиз фасон…
— Аля маркиз? Ну гляди, тут с боков подрезать, ободок убрать, и будет вылитый Гитлер. Попробуем?