Натали не прикасалась к стеклу, потому что у них с Симоной был другой план. Но внезапно ее потянуло это сделать. Видение было прямо тут, только руку протяни, если желаешь. Она резко помотала головой, будто хотела избавиться от этих мыслей.
Она достала из сумки флакон с землей из катакомб: чтобы успокоиться, чтобы удача была на ее стороне, чтобы было еще что-нибудь, что он только может ей дать. Она крепко зажала его в ладони, чтобы предполагаемая удача от талисмана прошла по ее руке и распространилась по всему телу.
Внезапно Натали показалось, что кто-то наблюдает за ней. Она посмотрела на месье Ганьона, стоявшего на своем посту, у зеленой занавеси. Он поймал ее взгляд, не отводя своего, а затем улыбнулся, будто у них была общая тайна.
Натали, кивнув, тоже ответила ему улыбкой.
– Если хочешь глазеть на него, а не на трупы, – произнес грубый голос справа, – то подвинься, дай другим посмотреть.
Жар разлился по ее шее и щекам. Она обернулась и увидела за собой коренастого мужчину, который несколько дней не брился, судя по щетине.
– Je suis désolée[7], – сказала она, но он только махнул рукой.
Натали на выходе из морга оглянулась через плечо на месье Ганьона. Глаза его не отрывались от третьей жертвы. Она раньше никогда не замечала, чтобы он смотрел на тела. Скорее, наоборот: обычно он казался равнодушным – наверное, чтобы не потерять рассудок от созерцания такого количества тел целыми днями. Коллега вошел в демонстрационную комнату и заговорил с ним, вспугнув.
Ворчливый низкий мужчина, который отогнал ее, двигался к выходу. Он злобно посмотрел на нее и открыл рот, чтобы что-то сказать. Ей важнее всего было поскорее добраться до Симоны, а не встревать в разговор с этим недомерком, так что она поспешила выйти в дверь и закрыла ее прямо перед его носом.
Лавина ругательств, понесшаяся ей вслед, когда она уже переходила улицу, явно свидетельствовала, что момент она рассчитала ювелирно.
Мама ушла в ателье, навестить друзей, так что Натали воспользовалась одиночеством и написала колонку дома. Переодевшись в брюки, она осмотрела свое отражение – не тщеславия ради, а чтобы убедиться, что точно не выглядела девушкой.
Ее темные локоны были заправлены под кепку, отчего длинная шея казалась еще длиннее. Коричневые свободные брюки касались массивных ботинок. У этой пары брюк штанины были на пару сантиметров коротковаты (надо было ей послушаться маму и дождаться утра, чтобы обрезать их, но она ошибочно предположила, что ей хватит умения это сделать в тусклом свете свечей). Белая рубашка прямого кроя, c закатанными манжетами завершала маскарад.
Она схватила сумку, надела ее через плечо и отправилась к трамвайному депо.
Хотя Натали и могла издалека сойти за мальчика, но вблизи она явно им не выглядела: черты ее явно были девичьи и присыпаны веснушками. Изящный, немного округленный носик, точно как у мамы. Высокие, почти острые, скулы тоже от матери. Любопытные карие глаза – как папины, только с длинными ресницами.
От подбородка вниз она вполне выглядела мальчиком, когда надевала мальчишескую одежду. Помогало телосложение: хорошо ли это или плохо, она была худой, с маленькой грудью – стройной химеры.
Странно было так одеваться. Не каждая девушка на это согласилась бы. Агнес, всегда женственная и нарядная, завидовала ее работе, но уж точно не стала бы носить мужскую одежду ради этой позиции или любой другой. Симона, пожалуй, не только согласилась бы, но и без колебаний приняла бы это, притворилась бы, что это роль (как она и советовала поступить Натали), и притом все равно оставалась бы исключительно женственной. А Натали это нравилось в той же степени, в какой раздражало; необходимость носить такую одежду и давала ей возможности, и смущала.
Свободно ходить по этажу Le Petit Journal в костюме было забавной частью. Ей нравилось играть эту шутку над дюжинами людей изо дня в день, не говоря уже о том, что ей было любопытно, догадывается ли кто-то из них или хотя бы задумывается, что долговязый «посыльный» – на самом деле девица. То, что она автор колонки, которую читает около миллиона людей, наполняло ее гордостью. Если для такого требовалось одеваться как парень, то это того стоило.
Но ей не нравилось скрывать свою личность без достойной на то причины. Одеваться мальчиком, чтобы заслужить уважение или чтобы избежать неуважения, не было достойной причиной. Это было жалкой причиной.
Однажды она войдет в двери редакции Le Petit Journal с высоко поднятой головой и в настолько женственном наряде, насколько пожелает. Может, она придет на важную встречу в длинной, струящейся юбке из парчи в мамином вкусе, с элегантно уложенными волосами, в богато украшенных, изящных туфельках на каблуках, которые она видела в витрине Le Bon Marché. На каблуках она будет выше большинства своих коллег-журналистов, а с остальными – одного роста.
Но сегодня ей шестнадцать лет, она в брюках и кепке и идет быстро, с опущенной головой. Месье Патинод не на месте, так что она оставила свою статью Арианне, которая передала ей почту. В первые дни работы в газете Натали охватывало радостное волнение, когда она получала почту, пока не поняла, что там только какая-то реклама, иногда попадалось письмо с предложением пожертвовать на благотворительность, а также внутренние редакционные записки, которые не имели к ней никакого отношения. Она бросила почту в сумку и ушла.
Наконец можно отправиться к Симоне. Они разработали план: если третья жертва будет, то Натали сходит за Симоной, и они вместе вернутся в морг. Так Симона сможет услышать, что Натали бормочет во время видения, и постарается понять.
Натали бежала вверх по ступенькам к квартире Симоны. Она мелко побарабанила по двери, как дятел, что Симону никогда так не смешило, как саму Натали.
Симона открыла дверь, поджав тонкие губы, перед тем как заговорить.
– Нормальные люди просто стучат, знаешь ли.
– Поэтому я так и не делаю, – сказала Натали, тыкая Симону в плечо. Она вошла в квартиру. – Надеюсь, я не разбудила тебя. Или разбудила?
Симона помотала головой.
– Соседи сверху поругались, хлопая дверьми, минут двадцать назад. Это меня и разбудило. Я все равно собиралась вставать, – изучив взволнованное лицо Натали, глаза ее расширились. – Ты здесь по той причине, о которой я подумала?
Натали кивнула и проговорила торжественным шепотом:
– Очередная жертва, с пробитым черепом, – она коснулась виска Симоны пальцем, – вот здесь.
Симона выдохнула: «О боже» – и меньше чем через пятнадцать минут они уже были в трамвае на пути к моргу. Пока стояли в очереди, Натали рассказывала Симоне о своем визите к тете Бриджит.
– Иногда я размышляю, были ли те видения, о которых говорит моя тетя, ну, не знаю, реальными. – Натали испытала облегчение оттого, что поделилась наконец этим с другим человеком.
– Ты мне рассказывала о своих визитах, – сказала Симона с ноткой скептицизма в голосе. – О женщине, которая сказала, что пишет фреску, но пырнула себя ножом и размазала кровь по стене. И о том случае, когда женщина бегала там, крича, что ее преследует дьявол, который хочет сделать ее своей невестой. И сотни примеров еще, не говоря уже о поведении твоей тети.
Это было так. До видений в морге Натали не воспринимала всерьез то, что тетушка говорила и делала. Бред сумасшедшей женщины.
Она покраснела, устыдившись этого напоминания.
– В последнее время я думаю, что у тети все может быть иначе.
– Из-за чего? Из-за твоих собственных видений?
Натали поправила козырек кепки.
– Не знаю. Пытаюсь понять.
– Как бы грустно это ни было, помни, что твоя тетя и все остальные там заперты неспроста, – тон Симоны был мягче, чем ее слова, отчего их было легче воспринимать. – Большинство из них оказывается на улице или в психиатрической лечебнице потому, что не может отличить реальность от своего воображения.
Натали нахмурилась.
«Почему ты так в этом уверена?»
Симона никогда не видела тетю Бриджит. Она только знала о ней со слов Натали. Натали отвернулась.
– Откуда ты знаешь, что мне там не место?
– Потому что ты – это ты, – сказала Симона, бережно взяв Натали за подбородок. – Практичная, умная и, нравится это тебе или нет, абсолютно в своем уме. Странная или иногда смешная, но в своем уме.
Она ответила ей грустной улыбкой. Симона не осознавала, что случайно наткнулась на неприятную правду. Натали знала из папиных рассказов и даже собственных ранних воспоминаний, что тетушка не всегда была такой, как сейчас.
Когда случилась эта перемена, этот переход от нормальности к безумию? Где был тот последний шаг, и понимала ли тетя Бриджит, что делает его?
«Пойму ли я?»
Смотритель жестом пригласил их войти, прервав ее размышления. Симона похлопала ее по спине, когда они переходили порог.
Она хотела скорее прикоснуться к стеклу, но Симоне на осмотр трупов понадобилось больше времени, чем ожидалось. Натали пришлось напомнить себе: то, что для нее уже стало нормой, все еще было зрелищем для Симоны.
Пока зрелищем.
– Вот бедняжки. Каждая последующая страдает больше предыдущей, – Симона погладила стекло так нежно, будто это была щека Селесты.
На мгновение Натали позавидовала ей, оттого что она может вот так, просто, прикоснуться к стеклу. Никакого сложного выбора, никаких последствий. Просто потрогать стекло потому, что оно здесь, барьер между живыми и мертвыми.
Симона повернулась к ней лицом.
– Я готова, если ты готова.
Натали помедлила, теребя пояс брюк. Она помнила, как кто-то однажды сказал, что она как медиум в трансе с закатанными глазами. Сцены она видела в обратном порядке, так, может, и слова будет говорить задом наперед? Демоны говорят задом наперед. По крайней мере, она об этом где-то читала.
Луи предположил, что в этом могут быть замешаны дьяволопоклонники. Пока они не знают истинных мотивов Темного художника, ни одну версию исключать нельзя.