. Что заставляло людей покупать газеты, то принуждало их приобретать и билеты сюда. Так что она могла бы и догадаться.
«Как знать, – подумала Натали, – может, и сами жертвы приходили сюда до того, как погибли. Или даже в сам морг, чтобы поглазеть на трупы, к которым потом присоединились». Она вздрогнула от этой мысли.
– Даже слишком реалистичные, – неужели ее собственную колонку использовали как источник информации при создании этого? Она задумалась, изучал ли художник, отливший фигуры, фотографии из морга, показывал ли месье Ганьон ему официальные снимки. Или, может, художник стоял там, в демонстрационной комнате, и делал зарисовки. – Почему… почему ты хотела мне это показать?
– Чтобы ты увидела то, о чем пишешь, что переживаешь, глазами художника. Как говорит Луи, это место – как газета, только с картинками, – сказала Симона. – Я подумала, что тебя это может впечатлить, показаться интересным.
Натали не ответила. Она чувствовала, как краска заливает ее щеки.
– Я хотела спросить, – сказала Симона, – что ты написала в письме в полицию: что-нибудь про перчатки и декоративный столик? А, и то, что ее имя Мирабель, конечно, да?
– Я в этот раз ничего не писала в полицию, – сказала Натали.
Симона вскинула бровь.
– А, ну когда соберешься.
– Я и не буду. – Она приняла решение в тот же момент, как произнесла это. – Я больше не буду это делать. Я… я не могу.
– То есть…
– То есть я устала от отвратительных видений, постоянных сомнений, обмана, осознания, что смотрю глазами убийцы, чувствую то, что чувствует он, и произношу его слова, все это, – «включая письмо с угрозами моей жизни». – Я не собираюсь жертвовать при этом кусочками своей памяти. Это как терять рассудок, Симона.
Натали закрыла глаза, сдерживая слезы, которые чуть не полились. Она ожидала, что ощутит руку Симоны на своем плече, что ее заключат в объятия.
– Не понимаю, – сказала Симона, качая головой. – Ты что… лишаешься своего дара?
Натали выпрямилась. Желание поплакать исчезло, как затушенный огонек.
– Я не лишаюсь, а делаю выбор. За каждым взлетом следует падение, разве ты этого не видишь?
Симона кивнула, но ощущение было такое, будто она над ней насмехается, вместо того чтобы попробовать понять. Симона в последнее время часто над ней посмеивалась.
– А теперь еще и память? – Натали скрестила руки. – Это довольно большая жертва, и ради чего?
– Потому что у тебя есть возможность помочь.
– Этого мы не знаем. Пока это никому не помогло. Не то чтобы я распутала это дело. Коврики и столики не помогут его распутать.
– Мы знали, что это будет нелегко. – Симона понизила голос и тронула Натали пальцами за запястье. – Это даже показали карты Таро. Помнишь Повешенного? Самопожертвование, смена образа мыслей?
Натали вырвала свое запястье из пальцев Симоны.
– Это всего лишь карты Таро, Симона. Развлечение для гостиной. Только то, что карты указали на самопожертвование, не значит, что я должна просто так принять потерю собственного рассудка.
– Я так никогда не говорила! – голос Симоны повысился так резко, что две женщины прервали разговор. Они посмотрели на них, перед тем как возобновить беседу.
– Не этими словами. – Натали скрестила руки. – Звучит так, будто я должна делать то, что говорят карты, чувствовать так, как они велят мне чувствовать.
– Я не это имела в виду, – сказала Симона, закатывая глаза.
«Ненавижу, когда она закатывает глаза».
– А что тогда ты имела в виду?
– Если позволишь мне закончить предложение, то я скажу. – Симона театрально вскинула руки.
– Необязательно все приукрашивать, – сказала Натали, пародируя жест Симоны. – Просто скажи уже, что ты хочешь сказать.
Симона скрипнула зубами.
– Прекрати меня перебивать – И СКАЖУ.
Одна из глядящих на них женщин что-то шепнула второй.
– Occupez-vous de vous oignons[10], – огрызнулась Натали. Она редко говорила людям не совать нос не в свое дело, но женщины это заслужили. Она подождала, пока они отвернутся, и только тогда продолжила. – Я больше не буду перебивать тебя, Симона. Пожалуйста, объясни мне, во что ты там хочешь меня заставить поверить.
Симона перевела взгляд с экспозиции на Натали.
– Эта ужасающая серия преступлений. Ты имеешь возможность что-то изменить. Мало кто может; они просто ходят в морг поглазеть и поболтать потом об этом. Не думаю, что тебе стоит так легко отказываться от этого дара.
– Легко! – Натали недобро ухмыльнулась. – НИЧЕГО в этом нет легкого.
– Я и не говорила, что есть! – Симона закатила глаза.
Опять.
– Куда делась рациональная Натали? – продолжила Симона. – Сначала ты хочешь преследовать эксцентричного человека с крысой по всему городу, а теперь вкладываешь слова в мои уста и споришь со мной. Почему ты так себя ведешь?
«Он угрожал мне!» – вот что Натали хотела сказать, но не сказала. Не смогла. Она пообещала, что не скажет.
Натали молча покачала головой. Если она заговорит, то расплачется. Она точно не хотела демонстрировать это. Экспонатами были восковые фигуры, а не ее страхи.
Натали выбежала из зала, каблуки ее стучали по полу зло и решительно. Симона следовала за ней, зал за залом, пока они не добежали до выхода, и всю дорогу болтала что-то про «упорство», «особый дар», «судьбу», и уйму других фраз, которые громоздились одна на другую.
«Почему я?»
– Почему я? ПОЧЕМУ Я?
– Не смотри на это так.
– Не указывай мне, как на это смотреть! – Все тело Натали пылало от ярости, негодования, а также страха, в котором она не хотела себе признаваться. – Я не могу так жить. И НЕ БУДУ так жить. Я не могу рассказать никому, кроме тебя, об этом странном проклятье, неспособна заставить его исчезнуть или притвориться, что его нет, – она закрыла глаза и вздохнула. – И не в состоянии перестать знать то, что уже знаю.
– Я понимаю, но…
– Non![11] – Натали выплюнула это слово будто яд. – Ты не привела бы меня сюда, думая, что это меня «впечатлит», если бы понимала. Ты не понимаешь. НИКТО не понимает. В том-то и дело. Я не знаю, может, моя сумасшедшая тетя могла бы. Но это не имеет значения. Я в ловушке. В ловушке!
Симона прикусила губу, и надолго, прежде чем заговорить снова, спокойным тоном:
– Ты не в ловушке. Мы можем…
– Прекрати. Просто прекрати, – Натали подняла руку. Она надеялась, что Симона не заметит дрожи. – Не «мы». С тобой я тоже больше не могу.
– Что? Что ты хочешь сказать?
Натали ответила тем, что толкнула дверь и выбежала на тротуар.
Симона наверняка побежит за ней. Она была уверена.
Но Симона не побежала.
«Ну и хорошо. Она все равно только ради приключения в это ввязалась. И чтобы впечатлить Луи. И чтобы предсказания карт Таро сбылись».
Взор Натали застили слезы. К счастью, ноги ее знали дорогу, так что это было неважно.
Глава 16
Натали пока не хотела идти домой.
Она бродила, не зная, куда хочет пойти. Стоя рядом с какими-то испанскими туристами, она заметила у них карту. Ее взгляд упал на то место, куда они указывали, – Булонский лес.
Идеальное место – парк, где она сможет побыть одна среди людей и провести этот жаркий день. Она была там незадолго до переезда Симоны, необычайно теплым апрелем. Они вдвоем провели там день, растянувшись на пледе и поедая фрукты и пирожные «Мадлен», наблюдая за людьми. Придумывали про каждого молодого человека, проходившего мимо, какая у него могла быть любовная история.
Казалось, что это было сто лет назад.
Она направилась к ближайшей остановке трамвая и успела вскочить в него; ее злость утихала, пока трамвай катился по рельсам. Ей пришлось еще дважды пересесть на другой трамвай, чтобы добраться до Булонского леса, и хотя людей там было полно, она все же ощутила умиротворение, ступив на траву.
У каждого дерева кто-то сидел: парочки, семьи и одиночки растянулись практически в каждом пятнышке тени. Натали прогуливалась, пока не увидела, как женщина с маленьким сыном собрались и освободили как раз подходящее местечко в тени.
Она прилегла, вытянув руки и ноги, и стала смотреть в небо, обрамленное листвой ближайшего вяза. Опустила ладонь на траву, наслаждаясь тем, как трава щекочет пальцы. Другой рукой она расстегнула верхнюю пуговку, пальцы положила на ключицу. У нее не было сил двинуть ни одной мышцей.
Хор парка, явно различимый, состоявший из разных звуков и голосов, вскоре стал казаться ровным гулом – не шумом, но и не симфонией. Пробежавшись пару раз по событиям дня, ее мысли стали расплываться.
Сначала к Симоне и их предыдущей ссоре. Это случилось чуть больше двух лет назад из-за самовлюбленного, мрачного парня, который плохо влиял на Симону. Симона так не считала, и они не разговаривали месяц, а по истечении его Симона решила, что парень был и правда слишком самовлюбленным и мрачным. Натали скорее чувствовала сожаление, чем удовлетворение от собственной правоты, поклявшись никогда больше не осуждать Симонин выбор парней. А что касается Луи… Сейчас это уже не так и важно, да? Раз они с Симоной больше не разговаривают.
Она подумала об Агнес, ее любопытстве по поводу убийств, решении Натали не рассказывать ей о видениях. Может, теперь она ей и скажет, раз это все осталось в прошлом.
Теперь ее мысли перетекли к папе. Она просто-напросто скучала по нему. Он был дома пару недель перед маминым несчастным случаем. А потом снова уплыл, как он часто делал, на многие месяцы. И вернется не раньше сентября. А затем пробудет с ними до января или февраля, и Натали уже представляла, как они будут играть в карты, ходить в Лувр и катакомбы и вместе готовить суп и хлеб. Папа любит печь хлеб.
Затем она подумала о том, когда последний раз видела тетю Бриджит «на свободе», до того, как ее заперли в психиатрической лечебнице. Натали помнила, что была в ярко-красном зимнем пальто, которое ей сшила бабушка на Рождество. Оно был велико и объемно. (Есть подозрение, что бабуля считала, будто ей десять лет, а не семь, потому что была довольно морщинистой и забывчивой. Тогда Натали думала, что морщинки ухудшают память.) Мама все равно настояла, чтобы она его носила. Хорошего в этом было только то, что она еще была в новеньких сапожках, а значит, могла прыгать по лужам, когда мама не видела. И даже один раз у мамы на глазах, но Натали сделала вид, что это была случайность.