– Что ты вчера вечером делала в моей комнате?
Видимо, у мамы тоже были вопросы. Натали надеялась, что это будет один из тех случаев, когда мама забудет о своем «позже поговорим».
– Я тебе говорила. Я пошла туда за Стэнли.
– Не лги. – Мама посмотрела на нее: в глазах ее было разочарование.
Натали вспыхнула.
– Я кое-что искала, бумаги, которые папа как-то принес домой.
Мама подняла бровь, ожидая продолжения.
– То, что тебе Бриджит написала давным-давно, когда она была в доме мадам Плуфф, прямо перед тем, как… переехала.
Что бы мама ни ожидала услышать, но точно не это.
Натали спокойно заговорила:
– Кое-что меня заставило задуматься о том дне, и я вдруг вспомнила все подробности и не могла не поискать. Я боялась, что ты меня поймаешь, не знала, что делать, когда ты вошла, и почему-то испугалась и наврала. В ящике была газета, и я ее взяла. Та, где написано о вашем бракосочетании.
Она передала маме старую газету.
– Не надо было там шнырять, – сказала мама, нахмурившись. – К тому же можно было просто спросить меня об этих бумагах.
Мама была права. Можно было спросить и нужно было спросить ее о бумагах. Но эти видения, это любопытство все прокляли, заставили Натали громоздить одну ложь на другую. Это началось с уклонения от вопросов месье Ганьона с того самого судьбоносного дня с Одетт. Скрывать от мамы и скрывать еще больше от Агнес. Даже в ссоре с Симоной, которая знала почти все, ей пришлось удержаться и не рассказать ничего об угрозе Темного художника. И не было ли то, что она выбросила сосуд с кровью, также ложью, даже если только по отношению к себе самой?
– Мне жаль. – Натали поймала мамин взгляд и села за стол. – Так… что насчет бумаг тети Бриджит?
Мама слегка обернулась через плечо, будто смотрела в прошлое.
– Большую часть того, что она написала, было не разобрать. Папа настоял на том, чтобы все равно сохранить записи, и принес их домой. На следующий день они пропали.
Что-то в маминой речи: ритм, глухой тон, горечь проглоченной боли – подсказали Натали, что она коснулась неприятного воспоминания.
– Пропали?
– Он сказал, что сжег их.
Она прикусила губу изнутри.
– Я об этом даже не думала.
– Почему ты вообще думала о них? – Мама скрестила руки. – Все эти годы ты просто принимала как есть и тетю Бриджит, и место, где она живет. А теперь задаешь все эти вопросы.
– У меня есть еще один, – сказала Натали, стараясь, чтобы голос не дрожал: – Учитывая то, что я прочитала.
Она перевернула газетный листок и указала на статью об Энаре:
– Это.
Мамино лицо окаменело.
– Что такое?
– Думаю, тетя Бриджит была одной из его пациенток. – Наконец те слова, которые за ночь чуть не прожгли дыру в ее языке, вышли наружу. – Я права? Ей делали такое переливание крови? Поэтому она оказалась в психиатрической лечебнице?
Мама не отрывала глаз от газеты. Она медленно подняла голову, сцепила руки с непослушными пальцами и откинулась на спинку стула.
– Нет.
Натали уставилась на нее.
– Я тебе не верю.
– Мы не будем об этом говорить.
– Нет, будем! – Натали скрестила руки. – Почему это нет?
Мама сжала руки крепче, большие пальцы впились в кожу.
– Откуда это взялось? Этот допрос? Это поведение? Я не позволю тебе так со мной разговаривать. Я твоя мать, а не Симона.
Сердце кольнуло. Мама не знала о ее ссоре с Симоной, что было еще хуже.
– Значит, это мне полагается быть у Св. Матурина.
Мама всплеснула руками.
– Вот так странный вывод. О чем ты говоришь?
– «Озарение». Тетя Бриджит писала это слово в своих бумагах. И оно здесь, в статье, слова о «приходящем озарении» – Натали побарабанила пальцем по газете. – Тетушка заявляет, что у нее было озарение, что ей являлись в видениях будущие преступления, которые она пыталась предотвратить. Затем, полагаю, она сошла с ума в какой-то момент, как люди, о которых написано в статье. Я неправа?
Одним стремительным движением мама отодвинула стул и встала. Она зашла за стул и крепко схватилась за спинку, будто ей нужна была поддержка. Она посмотрела на свои шрамы и выдохнула.
– Нет, ты права. Все, что ты сказала, – так и было.
– Так? – Натали спросила голосом, где изумление смешалось с горечью.
– И что теперь? – спросила мама тихим, ровным голосом, который показался Натали пугающим. – Тебе известна правда, и ты знаешь о позоре нашей семьи. Твоя тетя сошла с ума, потому что пыталась получить магические способности. Все считают ее глупой из-за того, что она участвовала в этих экспериментах. Чего тебе еще? Это все.
– Как насчет…
Мама затрясла головой и закрыла глаза. Она помедлила, прежде чем снова их открыла.
– Я сказала: это все. Можешь расследовать сколько угодно, спрашивать что хочешь – я не буду отвечать.
– Почему? Разве рассказать правду – значит опозорить семью?
– Да как ты смеешь?! – сказала мама с болью и негодованием на лице. – Это мне решать, а не тебе. Тебе шестнадцать. Что ты знаешь о правде?
– По сей день почти ничего и не знала, – ответила Натали, уперев руки в боки.
– Хватит. Я не буду это больше обсуждать.
Последнее предложение бросило в огонь все, что Натали хотела узнать, должна была узнать. «Я тоже пациентка доктора Энара? Случалось ли со мной что-то в детстве, чего я не помню?»
Это могло вспомниться в ходе гипноза, если бы она ему поддалась. Не так ли?
«У меня тоже видения, мама. Как у тети Бриджит».
Теперь ей придется ждать лучшей возможности, когда она снова сможет заговорить с мамой. Ей необходимо было верить, что они смогут поговорить, что она сможет ей все рассказать когда-нибудь.
Мама пошла в свою спальню, откуда через несколько секунд вышла с сумкой для покупок.
Затем она закрыла дверь в спальню на замок.
Сердце Натали охватила печаль: мама не запирала дверь столько лет.
Молчание легло между ними, как пропасть, в которой было больше вопросов, чем ответов, и которую ни одна из них не хотела пересекать. Мама вздохнула с досадой и усталостью, а потом объявила, что уходит по делам. Натали попросила ее отправить письмо Агнес. Мамин взгляд надолго задержался на конверте, и Натали подумала, что она, наверное, думает: что же Натали там написала, какие семейные секреты разболтала?
Когда мама ушла, Натали выглянула из окна. Она видела, как мама прошла по улице и исчезла из виду. Стэнли ткнулся носом в ее голень и стал виться у ног.
Она отошла от окна и ощутила, как в горле собирается комок. За ним последовали слезы. Их было так много, что она отправилась в свою спальню и стала плакать в подушку, рыдая, пока нос не заложило, а лицо не опухло.
Когда она выплакала все, что могла, а может, и больше того, то заснула. Проснулась с раскалывающейся головой и лежала, гладя Стэнли. Мама все еще не вернулась домой. Хорошо: мама подумает, что в ее отсутствие Натали ходила в морг и в редакцию.
Она призадумалась, чем сейчас могла заниматься Симона: была ли в клубе или, может, спала, потому что у нее «вампирские часы». Симона могла прямо в данный момент есть виноград, может, вместе с Луи, который наверняка рассказал ей, что Натали ходила к гипнотизеру. А возможно, Симона была с какой-нибудь девчонкой, с которой подружилась в клубе, на замену ей. Вскоре, когда Натали прошлась по всем вариантам того, как Симона могла проводить день, она задремала снова.
Так и прошел остаток дня – в туманных переходах между сном и явью. Она вспомнит потом, как мама подходила и целовала ее в лоб сразу после заката.
Головная боль утихла к утру, и это было хорошо, учитывая, что это был первый день, когда Натали полагалось вернуться к работе репортером в морге после почти недельного перерыва.
Съев немного фруктов на завтрак, она облачилась в свою мальчишескую одежду и ушла. Но забыла завязать шнурки на одном ботинке и споткнулась, перелетев последние ступеньки лестницы. Итогом были потянутая лодыжка и сводящая с ума заноза (благодаря перилам) в ладони. Сводящая с ума – потому, что она так и не смогла ее вытащить, хоть и вернулась домой за маминой иголкой и ковыряла ею, пока ехала в трамвае. И попробовала достать ее снова, стоя в очереди в морг.
Она ненавидела занозы, в отличие от кровавых мозолей, которые ей почти нравились. Они ее интриговали, потому что было довольно захватывающе, что можно проткнуть свою кожу иголкой и выпустить кровь, не почувствовав боли. Но занозы просто раздражали.
– Нет ничего хуже, да? – сказал кто-то хрипло. Высокая красивая женщина со смоляными волосами показала на руку Натали. – Мой кавалер постоянно сажает себе занозы.
– Я правша, и приходится доставать ее левой рукой. Ужасно неудобно.
Женщина поправила волосы, которые лежали венцом на ее голове, и улыбнулась.
– Хотите, помогу вам?
– Нет, спасибо, – ответила она. Что-то в поведении этой женщины отталкивало: как будто знакомое и в то же время фальшивое.
Натали продолжала ковырять и наконец зацепила кончик занозы, уже пересекая порог морга. Закончив доставать упрямую щепку, она врезалась в мужчину, стоявшего впереди нее, из-за чего он выронил свою газету.
– Je suis désolée[16], – сказала она, нагибаясь, чтобы собрать разлетевшиеся страницы. Неуклюже передавая их ему, она заметила иллюстрацию на верхней половине газетного листа.
Карта Таро с мужчиной и женщиной, над которыми парил купидон: влюбленные. Она узнала эту карту, потому что она выпадала, когда Симона впервые делала себе расклад. И Симона трещала об этом целый месяц, уверенная, что это благоприятный знак для них с Луи, которым на тот момент она только восхищалась издалека.
«Темный художник прислал Таро», – гласил заголовок.
Натали поняла в это мгновение, что прошла между взглядами на заголовок и на витрину, что жертва номер четыре уже была там.
Так оно и было.
Бедняжка с оливковой кожей и темными волосами была порезана еще хуже других. Мирабель Грегуар с ее проломленным виском пока тоже оставили здесь. В видении Натали Мирабель толкнули и она упала на угол столика. У этой жертвы раны были на том же месте, где зияла рана Мирабель, а еще на горле и щеке, как и у других жертв.