Еще раз. Глубокое изучение истории под углом зрения социологии и довольно-таки серьезные эксперименты над природой человека убедили меня, что даже величайшие гении, когда-либо существовавшие на Земле, лишь незначительно возвышаются над уровнем среднего интеллекта. Самые грандиозные горные вершины на моей родине, которые известны по имени всему миру, лишь на несколько сотен футов превышают бесчисленные безымянные скалы, которые их окружают. Наполеон Бонапарт всего лишь чуть-чуть превосходил самых способных людей из своего окружения. Однако в этой малости вся соль, ее хватило, чтобы покорить всю Европу. Человек, который в мыслительной деятельности по претворению замысла в реальность превосходил бы Наполеона, как тот превосходил, скажем, Мюрата, мог бы стать властелином мира.
Теперь сплавим все три предпосылки воедино. Предположим, я взял человека и удалил у него мозг, хранящий все ошибки и просчеты его предков, начиная с зарождения человечества, убрав тем самым все слабые места на его жизненном пути. Предположим, что взамен этого ненадежного органа я одарил его искусственным интеллектом, который действует с безусловностью универсальных законов природы. Предположим, наконец, что я внедрил это сверхспособное, безошибочно мыслящее существо в гущу дюжинных, не умеющих верно мыслить существ и теперь ожидаю заранее известных результатов с невозмутимостью философа.
Мсье, отныне вам известна моя тайна. Именно это я и совершил. В Москве, где мой друг доктор Дюша руководил заведением для безнадежных идиотов, я нашел одиннадцатилетнего мальчика, которого там звали Степан Борович. С самого рождения он не видел, не слышал, не говорил и не мыслил. Видимо, природа в какой-то степени одарила его обонянием и вкусом, но даже насчет этого нет убедительных подтверждений. Фактически природа полностью замуровала его душу. Единственными проявлениями его жизнедеятельности являлись периодические нечленораздельные бормотания и беспрерывные шевеления и растирания пальцев. В ясные дни его обычно сажали в небольшое кресло-качалку и выносили на солнце, где он и раскачивался часами, перебирая пальцами и выражая удовольствие от тепла и уюта характерным для идиотов унылым и однообразным мычанием. Именно таким я его и увидел в первый раз.
Я выпросил Степана Боровича у своего доброго друга доктора Дюша. Если бы этот достойный человек вскоре не умер, он бы по праву разделил со мной мой триумф. Я забрал Степана домой и взялся за нож и пилу. Я мог резать эту несчастную, никчемную, бесполезную, безнадежную карикатуру на человеческое существо так же безбоязненно и безоглядно, как и собаку, купленную или пойманную для вивисекции. С тех пор прошло чуть больше двадцати лет. Сейчас у Степана Боровича больше власти, чем у любого другого человека на всей планете. Через десять лет он станет единовластным правителем всей Европы и хозяином мира. Он никогда не ошибается, потому что механизм, скрытый серебряным куполом, не допускает никаких просчетов.
Фишер обратил внимание доктора на старого сторожа башни, который с трудом поднимался вверх по склону. Тот кивнул и продолжал:
– Фантазеры обсуждают возможность находки в руинах старых цивилизаций каких-то обрывочных сведений, которые могут пошатнуть основы человеческих знаний. Умники высмеивают эти представления и издеваются над идеями объединить науку и каббалистику. Так вот, эти умники на самом деле глупы. Если бы, скажем, Аристотель обнаружил в Ниневии всего несколько слов клинописи на глиняной табличке, философия «выживания способнейших» могла бы возникнуть на двадцать два столетия раньше. Я изложу вам буквально в нескольких словах столь же содержательную истину. Возможности эволюции создания заключены в его творце. Возможно, пройдет еще двадцать два столетия, прежде чем эта истина станет общепризнанной, но от этого она не перестает быть истиной. Барон Савич – мое создание, я его создатель… Создатель самого способного человека в Европе, самого способного человека в мире…
А вот и наша лестница, мсье. Я выполнил свою часть соглашения. Не забывайте свою…
III
После двухмесячного турне по озерным краям Швейцарии и Италии Фишеры оказались в Париже, в отеле «Сплендид», в окружении земляков из Штатов. После довольно-таки шокирующего происшествия в Бадене и последовавшего затем преизбытка грандиозных и недосягаемых снежных вершин для Фишера стало большим облегчением вновь оказаться среди тех, кто мог различить стрит-флеш и флеш-рояль и у кого сердце, как и у него самого, начинало чаще биться при виде звездно-полосатого флага. Особенно обрадовался он, когда обнаружил в числе остановившихся в отеле приезжих из северо-восточных штатов мисс Беллу Уорд из Портленда, красивую и умную девушку, обрученную с его лучшим нью-йоркским другом.
Куда меньше удовольствия доставило ему сообщение о том, что барон Савич тоже находится в Париже. Он только что вернулся с Берлинского конгресса и вызывал наибольший интерес у тех немногих, кто умел читать между строк в политике и отличать дипломатических марионеток от реальных игроков в грандиозной всемирной игре. Доктора Раппершвилля с бароном не было. Он задержался в Швейцарии у смертного одра своей престарелой матери.
Последний факт особенно порадовал Фишера. Чем больше он размышлял о разговоре на горе Меркурий, тем сильнее чувствовал, что сохранить рассудок может, только убедив себя, что все это было иллюзией, а не реальностью. Он с радостью пожертвовал бы даже уверенностью в своей проницательности, если это помогло бы заключить, что швейцарский врач просто посмеялся над его легковерием. Однако воспоминание о сцене в спальне барона в отеле «Бадишер Хоф» было настолько живым, что камня на камне не оставляло от этой теории. Таким образом, ему приходилось смириться с мыслью, что вскоре целый Атлантический океан отделит его от такого неестественного, такого опасного, такого чудовищно неправдоподобного существа, как барон Савич.
Прошла неделя, прежде чем он снова оказался в обществе этого невероятного человека.
Дамы из американской группы встретились с русским бароном на балу в отеле «Нью Континенталь». Он очаровал их своим приятным лицом, рафинированными манерами, своим интеллектом и остроумием. Их следующая встреча произошла в американском посольстве, и к невыразимому ужасу Фишера установившееся таким образом знакомство явно и стремительно переходило в близкое. Барон зачастил в отель «Сплендид».
В разговоре со мной Фишер не стал особо распространяться об этом времени. Целый месяц он прожил во власти дурных предчувствий и раздражения. Ему приходилось признать, что барон вел себя с ним в высшей степени дружелюбно, но ни один из них даже обиняком не напомнил об инциденте в Бадене. Однако Фишера постоянно держало в тревоге опасение, что общение его приятелей с существом, чьи моральные принципы зависят от системы шестеренок, не закончится добром. Конечно, он с радостью открыл бы своим американским друзьям, кто на самом деле этот русский, объяснил бы, что это не человек с высокоразвитым интеллектом, а всего лишь чудо технической мысли, сконструированное на принципах, губительных для любого общества из ныне существующих. Короче говоря, это монстр, само существование которого всегда будет отвратительным для здравомыслящих людей с мозгами, состоящими из природного белого и серого вещества. Однако клятвенное обещание, данное доктору Раппершвиллю, наложило печать на его уста.
Небольшой инцидент внезапно открыл Фишеру глаза на то, какой тревожный характер приобретает ситуация, и наполнил его сердце новыми опасениями.
Однажды вечером, за несколько дней до намеченного отплытия группы американцев из Гавра на родину, он мимоходом зашел в комнату отдыха, которая по общему согласию служила местом сбора группы. Сначала он решил, что в комнате никого нет. Но потом разглядел в оконном проеме наполовину скрытые за портьерами фигуры барона Савича и мисс Уорд из Портланда. Они не заметили его появления. Барон держал мисс Уорд за руки, а она смотрела в его привлекательное лицо с выражением, которое Фишер не мог не оценить однозначно.
Он кашлянул и, подойдя к другому окну, сделал вид, что интересуется происходящим на Бульваре. Пара быстро покинула проем. Сконфуженная мисс Уорд сильно покраснела и тут же вышла из комнаты. У барона же на лице не появилось никаких признаков смущения. Он хладнокровно поздоровался с Фишером и стал рассказывать об огромном воздушном шаре на площади Карусель.
Фишер расстроился, но не мог винить молодую леди. Он верил, что она все еще хранит в сердце верность своему нью-йоркскому жениху. Он полагал, что даже самому обольстительному мужчине на земле не удалось бы склонить ее к измене. Он решил, что на нее оказала воздействие сила, намного превосходящая человеческую. Но что он мог предпринять? Рассказать ей обо всем? Его удерживало обещание. Апеллировать к благородству барона? Бессмысленно: ему были чужды все человеческие чувства. Значит, пока он связан по рукам и ногам, эта любовная интрига будет развиваться и дальше? Значит, эта очаровательная и наивная девушка так и станет жертвой отвратительного механического монстра? А если даже допустить, что намерения барона вполне благородны, разве положение становится менее ужасным? Выйти замуж за машину!.. Верность нью-йоркскому другу и уважение к мисс Уорд настоятельно требовали от него немедленных действий.
Да и потом, если даже исключить личные интересы, разве не обязан он вмешаться в ситуацию ради блага всего общества, ради свободы всего мира? Неужели следует позволить Савичу триумфально шествовать по пути, указанному его создателем, доктором Раппершвиллем? Ведь он, Фишер, – единственный человек в мире, который может сорвать эти амбициозные планы. Разве не наступил тот момент, когда настоятельно требуется Брут?
Последние дни пребывания в Париже были наполнены страхами и сомнениями и оказались настолько ужасными, что не поддаются описанию. Утром в день отплытия Фишер все-таки принял решение действовать.
Поезд до Гавра отправлялся в полдень, и в одиннадцать часов барон Савич появился в отеле «Сплендид», чтобы попрощаться со своими американскими друзьями. Фишер внимательно наблюдал за мисс Уорд. В ее поведении чувствовалась скованность, и это укрепило его решимость. В разговоре барон мимоходом обмолвился, что считает своим долгом через пару месяцев посетить Америку, где надеется с удовольствием возобновить свои прерванные знакомства. Когда он это говорил, Фишер заметил, что они с мисс Уорд переглянулись, и едва заметный румянец появился у девушки на щек