«Император устал», – сказал Алафрид со значением в тот памятный вечер в походном шатре после военного совета. Теперь уже ясно, что он имел в виду на самом деле. «Император устал от тебя, Туринский Паук. От твоих интриг, от твоих хитростей, от твоего напора. Он чувствует, как ты оплетаешь своей паутиной его вассалов. И пусть расстояние от Турина до Аахена длиной почти в тысячу километров, в том горшке, что покоится на плечах его величества, сохранилось достаточно не превратившегося в серую слизь мозгового вещества, чтобы понимать – однажды ты станешь для него большой, большой проблемой…»
Все было спланировано с самого начала. Лаубер с его планом штурма, чертовы квады, будто случайно оказавшиеся под Арборией, помехи в радиоэфире… Кичащийся своей хитростью паук не сразу сообразил, что его с самого начала вели на нитке, завлекая в нужную сторону. И поймали, как ловят в выпаде не очень искушенного фехтовальщика, на миг позабывшего про защиту.
Ловко, дядюшка Алафрид. Очень ловко. Уверен, мы с тобой проведем много приятных минут, вспоминая все детали и подробности этой истории, как только ты окажешься у меня в руках. Как и полагается старым приятелям…
Лаубер. Это имя даже необязательно было произносить вслух, одно лишь мысленное упоминание его злым электрическим импульсом впивалось в его позвоночник, проходя по всему телу. Лаубер, граф Женевский. Долгое время он убеждал себя в том, что триумф Лаубера рожден цепью роковых совпадений, всего лишь досадным стечением обстоятельств, которыми тот не управлял. Но…
Все было просчитано. Он понял это гораздо позже, уже утратив благословенный дар зрения. Может, потому, что в его распоряжении вдруг оказалось больше времени, чем бывало когда-либо прежде. А может… Гримберт мысленно улыбнулся. Может, именно зрение прежде мешало ему найти недостатки в собственном плане, том самом, что превратился в пепел посреди Арбории вместе со многими рыцарями его знамени.
Сейчас он уже отчетливо видел это – план не был идеален. Он лишь казался монолитным, незыблемым, нерушимым, титаническим сооружением, чьи детали пригнаны друг к другу без малейшего зазора. Теперь уже ясно, зазоры были. Крошечные, иные с волос толщиной, но этого вполне хватило графу Женевскому.
Лаубер, старая хитрая змея… Он позволил Туринскому Пауку плести свою паутину, одновременно с этим разыгрывая собственную игру. Игру беззвучную, аккуратную, устроенную так ловко, точно вел ее не человек, а холодный разум машины, не способный ни отклониться в сторону, ни пренебречь погрешностями. Невероятно ловкая работа, истинный объем и сложность которой он понял гораздо позже.
Шпионы, которых он рассылал, были перекуплены или мгновенно убраны с доски. Люди, которым он отвел роли в заговоре против Лаубера, оказались перевербованы, причем зачастую с умопомрачительной ловкостью. Улики, кропотливо созданные им, чтобы быть обнаруженными в нужный момент, растаяли без следа, зато возникли другие, недвусмысленно демонстрирующие, что катастрофа под Арборией – не просто цепь трагических совпадений, но злой умысел. Его, Гримберта Туринского, умысел. Даже играй Алафрид на его стороне, ему все равно не удалось бы выставить дело в ином свете. Ловко, господин граф, чертовски ловко…
Он знал, что Лаубер – опытный интриган, сам сведший в могилу бесчисленное множество недругов и недоброжелателей, но в этот раз он превзошел самого дьявола в расчетливости. Все это было похоже на осадную науку. В то время как осаждающие войска ведут под крепостные стены замаскированные сапы, чтобы в нужный момент взорвать под ними бомбу, осажденные ведут им навстречу свои собственные ходы, именующиеся контрштреками. Изматывающая и долгая подземная война, которая может тянуться месяцами. По большому счету и осаждающие, и осаждаемые соревнуются в выдержке и крепости нервов. Кто взорвет свою бомбу раньше? У кого хватит терпения дождаться нужного момента, превратив вражеских саперов в прилипшие к камню клочья ткани и волос?..
В этой науке Лаубер обошел его. Оказался выдержаннее, хладнокровнее, осторожнее. Вместо того чтобы действовать навстречу, он все это время вел свою собственную игру, незаметно перехватывая его ходы и украдкой переставляя фишки на столе, точно ловкий шулер за игорным столом. Он намеренно позволил Гримберту вести свой штрек к крепостной стене, не зная, что у бомбы за его пазухой уже горит фитиль…
– Слезы… – задумчиво произнес граф Лаубер. – Как это… интересно. Словно ваши глаза, дорогой Гримберт, изливают из себя то, что им не суждено потратить. Или то, от чего они не могли избавиться на протяжении многих лет…
«Мы встретимся еще раз, граф, – пообещал ему мысленно Гримберт, ощущая, как невольно сводит судорогой пальцы. – Но в этот раз уже не будет никаких соревнований в хитрости. Все будет проще и… дольше. А еще мне определенно не хватит одного только ланцета…»
Гунтерих. Это имя шло третьим по списку, но иногда, повинуясь неведомым течениям памяти, выскальзывало первым.
Гунтерих, его верный кутильер. Человек, которому он привык доверять свои паучьи секреты – не все и не до конца, но гораздо больше, чем мог доверить обычному человеку. Он, давший обет верности маркграфу Туринскому, заслуживал самой страшной кары – как издавна полагается клятвопреступникам. До нужного часа лишь притворялся верным слугой, завлекая своего господина в смертоносную западню. О, он сполна получил цену за свое предательство. Не тридцать жалких монет, как его предок, Иуда, нет, куда больше. Он получил во владение всю Туринскую марку с ее ленными владениями, пшеничными полями, баронскими виноградниками и фабриками. Немыслимо щедра плата за одно предательство. Без сомнения, Гунтерих отработает ее в будущем, выжигая огнем все, что было связано с его предшественником. Разорит его вассалов и сохранивших преданность баронов, уничтожит преданных слуг, чудом не погибших в Арбории, расправится с рыцарями. Сделает все, чтоб в памяти потомков Туринский Паук остался чудовищем, не имеющим право ни на пощаду, ни на добрую память.
Тварь. Неблагодарное отродье. Своими руками…
Ненависть – слишком калорийное топливо, которому не требуется даже окислитель. Гримберт ощутил, как его тело бьет крупной дрожью, несмотря на то, что не ощущал холода. Да, из всех людей, которые предали и погубили его, именно для Гунтериха он прибережет самую страшную участь.
У Алафрида была причина сжить Гримберта со света. И уж конечно она была у Лаубера, его исконного врага. Прочие же просто присоединились к заговору, движимые алчностью, древнейшей из причин. Вполне понятные мотивы, которые не требуется разъяснять.
Но Гунтерих… Это совсем другое дело. Человек, которого он возвысил из черни. Которого оделил своей милостью и вниманием. Которому прочил славу старшего рыцаря Туринской марки – и вот как он отплатил своему господину за это? Сделался по доброй воле частью заговора, сыграв в нем роковую роль? Уничтожил человека, которому присягал на верность?
Гримберту показалось, что его вены сейчас лопнут, выплескивая наружу жидкий огонь, точно старый топливопровод, который не в силах сдержать давления. У Гунтериха не было ни единой причины предавать его, он пошел на это, понукаемый лишь жаждой власти, коварством и подлостью.
Разве что…
Разве что это была месть за Аривальда. За его старшего брата, который погиб бог весть сколько лет назад. Трагический случай, случившийся когда им обоим было по двенадцать, но о нем почти не судачили при маркграфском дворе. Мальчишки-озорники часто выкидывают всякие номера, которые лишь по счастливому стечению обстоятельств не заканчиваются трагедией. А иногда и заканчиваются – когда они, к примеру, вообразив себя рыцарями, самовольно покидают дворец, отправившись в далекий и глухой Сальбертранский лес…
Сколько лет было Гунтериху, когда погиб его брат? Три? Четыре? Гримберт не помнил наверняка. Помнил лишь, что младший брат Аривальда тогда был сопливой крохой, едва только освоившей навык членораздельной речи. Едва ли он понимал, что случилось, именем маркграфа Туринского многие детали той истории так и остались в благословенной тени, но дети часто замечают то, чего не замечают прочие. Неужели…
«Нет, – подумал Гримберт. – Даже если предательство Гунтериха – запоздавшая на тринадцать лет месть за его старшего брата, это не сделает его участь менее легкой. Он заплатит. Как Алафрид, как Лаубер, как все прочие.
Прочие… Просто сор под ногами. Покорные исполнители, не имеющие собственных амбиций, однако пошедшие на поводу у его врагов. И сделавшиеся теми булыжниками, совокупный вес которых в конце концов раздробил его кости. Мелкие интриганы, каждый из которых по отдельности слишком труслив, чтобы бросить вызов Пауку.
Клеф. Ничтожный варварский князек. Должно быть, по старой лангобардской традиции решил, что двойное предательство может принести ему больше золота, и поспешил за спиной Гримберта заключить тайный союз с Лаубером. Вместо того, чтобы, задав бой имперским войскам, отойти прочь, позволяя им занять Арборию, раскаялся в ереси, крестился и вот уже – полюбуйтесь! – восседает там в качестве бургграфа. Никчемный самодовольный дурак. Собственные соотечественники будут рады спустить с него шкуру, едва лишь императорская власть в тамошних землях пошатнется. А в том, что рано или поздно это произойдет, Гримберт не сомневался.
Леодегарий, граф Вьенн.
Сомнамбула с повадками садиста, никчемное существо, лишь по ошибке считаемое человеком. Этот мог предать не приходя в сознание – если в голове Леодегария, похожей на давно заброшенную крепость, конечно, еще сохранилось подобие сознания. Что ж, по крайней мере занятно будет обречь его на те пытки, которые он дарил другим. Может, некоторые страницы в веками переписываемой книге боли будут ему в новинку…
Теодорик Второй, граф Альбон.
Трусливый скряга, плут и проходимец. Этот готов в лепешку расшибиться, лишь бы выгадать из военной кампании Алафрида жалкий серебряный грош. Что пообещал ему Лаубер? Переписать пару старых векселей? Удавить самого упорного кредитора? Может, поделиться золотом из Туринской казны? Неважно. Теодорик отправится вслед за прочими, получив свою часть паучьей благодарности.