– Бросил бы ты эту бочку, пока не поздно. Она тащится медленнее, чем подвода с дровами, а уж топчет так сильно, что стадо коров бы лучше не управилось.
Конечно. Все просто. В мире бывшего альмогавара, кажется, вообще не существовало сложных вещей.
Потушить реактор. Напрячь одряхлевшую руку, заставив ее вытащить гвозди нейроштифтов из черепа. Распахнуть стальной кокон, позволив замерзшему телу выпасть в снег. Снова нырнуть в вечную непроглядную ночь, в которой не существует ни факелов, ни ламп, которую никогда не разогнать ни одной искре.
Ни за что на свете. Никогда. Он никогда больше не обречет себя на эти муки. Не превратится в беспомощное слепо бредущее по жизни существо. Если ему не удалось умереть как Гримберту Туринскому, страшному Пауку, он по крайней мере умрет как рыцарь.
– Я не покину свой доспех, – отчеканил он. – Даже если мы оба полетим в пропасть. Даже если мне суждено изжариться в нем, как в медном быке. Даже если…
Берхард заворочался, устраиваясь на ночевку. Там, где прогорел огонь, снег стаял и земля немного прогрелась. Не настолько, чтоб сделаться мягкой, но Берхард, по-видимому, вполне довольствовался и этим.
– Дело твое. А теперь будь добр заткнуться и не портить мне сон. Грохоту от тебя, как от сарацинской мечети с тремя минаретами…
– Мы ведь не оторвемся, так?
– Не оторвемся, мессир. Пара дней у нас в запасе, пожалуй, есть, но не более того. Захотят – уже завтра догонят. И тогда… Ну, на твоем месте я бы понадеялся, что эти пушки на твоей бочке торчат не для того, чтобы развешивать белье.
Гримберт негромко хмыкнул в душной темноте своего стального гроба, именуемого бронекапсулой. Должно быть, и воздушные фильтры у этой ржавой громадины устроены препаршивым образом, воздух внутри казался ему едким, удушливым, почти непригодным для дыхания.
– Пушки в порядке, но едва ли от этого нам будет легче. С одной рукой тебе чертовски непросто будет налепить достаточно снежков, чтоб обеспечить их боезапасом.
Берхард понял его, не задавая лишних вопросов. Молча кивнул, не переменившись в лице.
– Вот, значит, как…
– Ты знаешь, кто такие забойщики, Берхард?
– Слыхал, но мельком. Рудокопы, руду в штреках отбивают, а что?
Гримберт поморщился.
– Рудокопы здесь ни при чем. В наших краях забойщиками называют профессиональных охотников. Но не на косуль или серн. На людей в доспехах. Смекаешь?
Берхард уставился на него из-под бровей:
– На рыцарей, что ль?
– Да. На рыцарей. Иногда бывает так, что благородный рыцарь совершит не очень благородный поступок и тем настроит против себя каких-нибудь благочестивых людей. Если у этих благочестивых людей есть право именоваться рыцарями, все решается по старому благословенному порядку. Они просто бросают ему вызов по заведенному протоколу и встречаются как противники – на ристалище, под взглядом судьи, или в каком-нибудь заброшенном карьере на рассвете. Дело вкуса. Но если нет… Если нет, тогда единственный их шанс исправить несправедливость – это забойщики. Профессиональные охотники на бронированную дичь.
– Никогда не слышал о таких, мессир.
– И неудивительно. Что им делать в глухих Альбах? Их работа – на севере, на западе, на востоке… Обычно это небольшие, но слаженные команды, сбитые из опытных наемников, прошедших пару основательных военных кампаний – из фризов-ландскнехтов или венецианских газмулов[39]. Они не очень велики числом, зато богаты опытом. Они знают, как выслеживать бронированную дичь, как читать ее следы, как определять слабые места и уязвимые зоны. Забойщики – специалисты в своем деле. Хорошая команда за год, говорят, может заработать этим ремеслом тысячу флоринов.
– Тысячу!..
– Если эти люди, что идут следом за нами, профессиональные забойщики, дело поворачивается чертовски скверно. Им не потребуется артиллерия, не потребуются громоздкие серпантины, достаточно будет дюжины длинноствольных аркебуз, снаряженных вольфрамовыми пулями. В лоб они, конечно, меня не возьмут, но легко расстреляют вблизи уязвимые места. Сенсоры, ходовую, суставы… Конечно, я могу задраиться здесь, вроде как в крепости. Едва ли они взяли с собой в Альбы вибрационные резаки или горелки, но…
Ветер донес до него скрипучий смешок проводника.
– Недолго же твоя крепость продержится. Разведут под доспехом огонь, там уж или сам выползешь, как миленький, или спечешься, как перепел в пироге.
– Верно.
Берхард вновь завозился на своем месте. Но теперь он уже не пытался устроиться на ночь поудобнее, напротив, принялся единственной рукой сноровисто затягивать шнуровку на ботфортах. Как если бы собирался куда-то идти. Гримберт ощутил порыв холодного воздуха, несмотря на то, что кокпит был герметично закрыт.
– Куда ты?
Глупый вопрос. И без того понятно – куда. Странно только, что ждал так долго. А может, не ждал, а просто дожидался ночи. В темноте уйти от погони куда легче, тем более если ты один и в совершенстве знаешь каждую здешнюю тропу.
– Пойду прогуляюсь для аппетита, – буркнул Берхард, выуживая из ствола аркебузы забитую туда от снега тряпицу. – У нас в Жироне принято говорить – настоящий мужчина бежит лишь от трех вещей. От мужа, когда тот вернулся не вовремя. От быка, когда тот в бешенстве. И от дождя, когда тот припускает после обеда. От врагов в наших краях бегать не принято.
Гримберт улыбнулся, хоть и знал, что Берхард этой улыбки не увидит. Три дюйма стали укрывали его капсулу как от пуль, так и от любых взглядов.
– Это не Иберия. Это Альбы.
Берхард внимательно посмотрел в небо, укутанное свинцовыми шалями туч, сквозь которые едва заметно было лунное свечение.
– Я и сам забыл, что до черта провел времени здесь, мессир. Так, что, кажется, забыл, мир из одних только Альб не состоит.
– Но…
– Не беспокойся, я с ними биться не собираюсь. Господь нынче ночью лампадки небесные притушил, а в темноте я ходить умею. Попытаюсь подобраться к их лагерю поближе, поглядеть, что за гости и по чью душу явились. Вдруг и без боя обойдемся, а? Если что, как-нибудь с Божьей помощью да отобьюсь, ночью уйти проще. А ты вот что, мессир… Едва рассветет, двигай дальше, направление я тебе укажу. Буду жив – нагоню. А не буду… Значит, на том свете свидимся. Хоть там-то будет потеплее, чем здесь…
– Берхард…
Проводник обратил в его сторону нетерпеливый взгляд.
– Ну? Чего?
– Почему ты это делаешь?
– Чего делаю?
– Почему тащил меня восемь дней, хотя мог сразу отправить в пропасть? Почему не бросил в этой ржавой развалине под Бледным Пальцем? Почему не ушел тайными тропами, когда заметил погоню? Почему пытаешься помочь сейчас? Из-за баронской короны? Черт! Ты с первого дня знал, что не будет ее, этой короны. Ведь знал?
Берхард неохотно кивнул.
– Знал, мессир.
– Тогда почему?
– В память об одной вещи, мессир. О битве при Равелло.
Гримберт был уверен, что достаточно хорошо владеет лицом, чтобы не выдать собеседнику тех чувств, которые испытывает. Но в этот раз поблагодарил судьбу за то, что оно оказалось укрыто тремя дюймами бронированной стали.
– Ты имеешь в виду то сражение, в котором Лотар и его мятежные бароны вступили в бой против верных императору лоялистов?
– Лоялистов… – Берхард скупо усмехнулся. – Чертовски громкое название для двух сотен иберийских наемников при дюжине легких пушек. У нас было пороха на два неполных часа боя, а снарядов и того меньше. Но мы встали там, где приказал наш магнус-принцепс, и, клянусь всеми горами, что ты сейчас видишь, ни единого вздоха не раздалось в наших рядах, когда мы услышали приказ. Укрепиться на перевале и держать его до тех пор, пока не подойдет подмога.
– Я… Читал об этом, – Гримберт кивнул, забыв, что примитивное устройство доспеха не позволяет его шлему имитировать подобный жест. – Мятежный Лотар в сопровождении своего воинства собирался прорываться на юг. Якобы какой-то из венецианских дожей обещал еретику помощь и покровительство на островах Венецианской Республики. И Лотар, зная, что ему не по силам тягаться с императорской армией, собирался воспользоваться его любезным приглашением. Требовалось лишь опередить имперские силы, добравшись до порта в Сан-Ремо, где уже ждали наготове грузовые баржи…
– И он бы добрался, – кивнул Берхард. – Если бы не две сотни иберийских альмогаваров, вставших на перевале и преградивших ему путь. Мятежные бароны Лотара, должно быть, скрежетали зубами, увидев наш жалкий оборонительный порядок. Мы были жалкой силой по сравнению с их войском, но мы были пробкой в бутылке, той самой, что не дает вылиться вину.
– Без сомнения, это был мужественный и…
Берхард даже не стал делать вид, будто слушает его.
– Со стороны это выглядело как гора из бурлящего металла. Войско Лотара, движущееся нам навстречу. Там было не так уж много рыцарей, может, всего около неполных двух дюжин, но против горстки наших жалких пушчонок они выглядели как воинство, исторгнутое самим адом. Сплошь доспехи да гербы, и такие чудные, что и видеть раньше не приходилось. У нас на всю Иберию столько гербов не будет, сдается, сколько в тот день под Равелло засияло…
– Но гербов самого Лотара там, кажется, не было.
– Не было, мессир, – согласился Берхард. – Старый хитрый ублюдок Лотар, может, и погряз в ереси, да только из ума еще не выжил. Отправил в бой присягнувших ему мятежных баронов, сам же остался наблюдать из тыла.
«Да, – подумал Гримберт, – дядюшка Лотар всегда был заправским хитрецом. Многие считали его выжившим из ума чудаком, взявшимся изучать запретные труды арабских алхимиков единственно от скуки и праздности, устав тешить себя всеми доступными ему видами удовольствий. Многие, но только не те, кто знал его близко. Только не я».
Он помнил тот день, когда получил эту новость. Ее доставил лично Алафрид, императорский сенешаль, не доверив даже зашифрованным каналам связи, и лицо у него в тот день было такое скорбное, словно он привез не личное сообщение от его величества, а тело своего боевого друга в свинцовом гробу, накачанном консервантами.