Кровь на снегу. Новая зловещая красота этой земли вызывает подозрения изменившейся атмосферой. Слишком странной, чтобы появиться вследствие события или катастрофы, вызванной человечеством. Свет и поверхности вещей кажутся какими-то инопланетными. Какие еще незримые изменения произошли в этом новом цветовом спектре?
Выходим из тоннеля, образованного деревьями, мириады листьев украшены гранатами тающего снега, а с ветвей капают сверкающие алмазы. Увитые плющом конюшни с одной стороны усадьбы переоборудованы под бытовые нужды обитателей. Внутри горит свет.
Из основного здания доносится музыка – что-то классическое. Неужели она играла беспрестанно, весь день, с момента события? Широкие парадные двери между грандиозных дорических колонн, когда-то широко распахнутые, до сих пор не закрыты. В фойе царит темнота.
Под французскими окнами первого этажа павлин клюет клумбу с алыми цветами. Нарциссы. На террасе к югу от широкого фасада большого дома в инвалидном кресле сидит, ссутулившись, одинокая фигура.
Метрах в пятидесяти от нее на аккуратной лужайке лежит лицом вниз еще одно тело. Мужчина в распахнутом голубом халате, худые руки упираются в землю. Ноги заляпаны снегом, пижама промокла. Ступни босые и такие же нездорово-синие, как и руки, будто конечности покрыты синяками.
На южной стороне территории, за садами и пустой автостоянкой, виднеется далекая густая полоса деревьев. Там что-то движется.
Едва становится понятно, что мимолетное движение не что иное, как шевеление листвы, мутная фигура исчезает. Что-то бледное только что пронеслось сквозь деревья. Да, поскольку теперь там появились несколько других фигур. Всего на мгновение мелькнули между темными ветвями, окаймляющими лужайки территории.
Движение возвращается и перемещается дальше по краю леса, ближе к задней части усадьбы, после чего исчезает. Что это было? Скопление между деревьями белых объектов или фигур, которые быстро скрылись из поля зрения. Суматоха, вызванная чем-то непонятным. Но в суете прослеживался поступательный импульс, будто нечто куда-то торопилось. Возможно, это всего лишь обрывки ветоши, носимые ветром сквозь деревья? Но здесь нет ветра, и это не объясняет очевидную целеустремленность, решительность и силу этих движений. Разве в том, что сейчас промчалось вдоль тенистого края леса, не чувствовалось намека на кошачью быстроту и звериную ловкость?
Вот оно снова!
Вдалеке, за южным крылом здания, над аккуратными рядами цветов в саду бледный объект останавливается, а затем быстро скрывается за усадьбой. Фигура какое-то время плывет, а затем резко застывает между деревьями и зданием – нечто с тонкими ногами и длинным туловищем. А может, это иллюзия и там вообще ничего нет. Движения не производили какого-либо заметного звука.
Для человека фигура слишком высокая. Но может ли какая-нибудь гончая так быстро преодолеть такое расстояние?
Широкая лужайка теперь кажется более уязвимой, слишком открытой небу, где обрывки облаков пропитаны розовато-лиловым цветом.
Из глубины усадьбы или позади нее доносится тошнотворный стук – звук удара мягкого предмета о твердую поверхность.
Там! На втором этаже! В комнате мелькает тело, болтающее руками. Но фигура лишь ненадолго задерживается возле окон, после чего, увлекаемая вверх, исчезает из виду.
С лестницы доносится приглушенный стук, будто взволнованный ребенок мчится вниз, чтобы поприветствовать гостей. Через широкий дверной проем главного входа видно, как безмолвная, не сопротивляющаяся и не подающая признаков жизни фигура пожилой женщины перемещается по коридору, пока тоже не исчезает в полумраке фойе. Она удерживалась в воздухе, над полом и ближе к потолку, словно невидимый официант уносил на подносе внутрь, в темноту, ее хрупкое, болтающееся, облаченное в шелковый халат тело.
Теперь там! Над главной дверью. В трех оконных рамах на верхнем этаже ненадолго появляются бледные движущиеся объекты, которые на мгновение сходятся вместе. Они похожи на головы. Могут ли они принадлежать выжившим обитателям комнат?
Но, с другой стороны, кем бы ни были те, кто стоят в трех неосвещенных помещениях, все они находятся на некотором расстоянии от окон, и фигуры слишком расплывчаты или даже слишком прозрачны, чтобы их можно было идентифицировать.
Пожилая женщина в шелковом халате, которая проплыла по коридору, стремительно улетает вверх. Вырывается вертикально из дальнего конца дома, будто шагнув через край в разреженный воздух. Она не издает ни звука. Взмывает в небо, ее платье трепещет, как хвост возбужденной собаки.
Сзади раздается звук, будто кто-то шлепнул в ванной мокрым полотенцем. Быстро поворачиваемся, и фигура, лежащая на оттаивающей лужайке – эта жертва непонятной и нигде не зафиксированной войны – тоже взмывает вверх. Отделяется от земли и взлетает, словно мусор, брошенный в глубокое, вздымающееся море – небесный океан.
Возле усадьбы раздается скрежет и лязг металла. Поворачиваемся и видим, как воздух на террасе на короткое время мерцает, будто там ниспадает тончайший водопад. За этим почти незаметным искажением атмосферы проглядывает пустая инвалидная коляска. Ее хозяин уже находится на высоте сотен метров. Кажется, он тянется к земле, но потом переворачивается и ныряет головой вперед в красное небо.
Неужели эти тела привлекли что-то из-за тех деревьев? Значит, умершие вовсе не были брошены? Их сейчас убирают, как объедки после пира?
Розовый солнечный свет искрится и блестит на тающих снежных дюнах, обнажая цветы и ароматную землю. Лепнина и стекло здания омываются рубиновым свечением. Темное внутреннее пространство усадьбы кажется еще более пустым, чем несколько мгновений назад.
Глубокий алый цвет окрашивает горизонт с востока до запада, где садится изгнанное солнце. Там, с последними лучами дневного света, подобно гангрене распространяются тонкие пунцовые полосы. На востоке сгущаются коричневато-красные облака, новые континенты из пара, окрашенные в цвет мокрого кирпича. На всех остальных участках небосклона появляются фиолетовые прорехи, сквозь которые проглядывает ледяной космос, лежащий за пределами атмосферы. Наступает ночь, но нигде на Земле нет подобного неба.
В течение нескольких часов этот непрерывный облачный покров рассеивался и теперь собирается растаять вместе с последним снегом. Луна в фазе третьей четверти кажется слишком большой. Видимая поверхность знакомого спутника тоже цвета китайской розы; окружающий ореол красновато-коричневый, как старое мясо.
Из-за распадающихся клочьев облаков появляется, разрастаясь до бесконечности, нечто гораздо крупнее. Во внешней тьме, окутывающей землю, появляется нечеткий угольно-черный силуэт. Только этот объект ближе к Земле, чем луна, и он не сферической формы.
Его вершина становится настолько темной, что исчезает в наступающей ночи. Но ниже проглядывают бугристые очертания огромного, бесформенного небесного тела, которого там быть не должно. Нижняя часть испещрена пятнами красного света, не более отчетливыми, чем лунные кратеры в ясную ночь, хотя эти дыры сияют, как рубины.
Кажется, что объект висит, парит за пределами атмосферы, хотя вряд ли он неподвижен. Он либо застрял на земной орбите, либо намеренно перемещается со скоростью вращения Земли, чтобы сохранить свое положение. Над этим странным, незнакомым, ни с того ни с сего покрасневшим миром висит нечто, похожее на новую планету. Настолько темное, что вот-вот снова станет невидимым в быстро опускающейся ночи. Черная необъятность, приблизившаяся к Земле. Как долго это инородное тело добиралось сюда? Возможно, до своей остановки оно прошло мимо Земли незамеченным.
За усадьбой поднимается столб дыма.
Об этих безлюдьях: заметки к рассказам
В 2006 году я путешествовал по Польше и, находясь в Кракове, почувствовал, что должен посетить Освенцим. Я предполагал, что этот опыт будет максимально смиряющим, горьким и насыщенным. Отчасти он таким и стал, хотя я не получил ожидаемого впечатления. Неужели я настолько черствый и бессердечный? Больше всего я ужаснулся из-за того, что испытал недостаточно чувств. Хотя дело вовсе не во мне, а в месте, увековечившем самое бесчеловечное и шокирующее поведение, на которое оказался способен наш вид и которое он охотно и решительно демонстрирует. Может, мне оказалось не по силам правильно и в полной мере понять это место? Потребуется время. Время, не омраченное ожиданием.
Но главная проблема, как я понял, заключалась в том, что там одновременно находилось слишком много людей. Мой визит грозилась испортить музейная атмосфера искусственности. Хоть это и было место крайнего ужаса и бесчеловечности, я находился в точной его копии, так как почти все оригинальные постройки и улики были уничтожены отступающими охранниками. Но позже я взял такси до соседнего Биркенау и там вдруг почувствовал то, что ожидал ощутить в Освенциме. То, что никогда раньше не испытывал и не захотел бы снова испытать.
Поистине ошеломленный, я совершенно растерялся. Вместе с моим молчаливым другом стоял на сторожевой вышке и смотрел на пейзаж из бараков, других вышек и заборов, окрашенных в пепельные оттенки – от бледного до темного. Прочитав достаточно много об ужасах Второй мировой войны, я оказался в ситуации, в которой счел неразумным дать своему воображению разыграться. Я не мог позволить себе мысленно исследовать эти замерзшие деревянные строения, расположенные рядами у меня под ногами, и слишком долго думать об их обитателях и о том, как они страдали. То, что там происходило, было, пожалуй, слишком тяжелым для длительного обдумывания, но также наполнило саму землю отголосками ужаса. Мне не пришлось фотографировать – увиденное наложило на мой разум неизгладимый отпечаток.
Я также думал о тех, кто первыми столкнулись с другими последствиями, коих в истории человечества было не счесть. Особенно с деревнями и церквями в Руанде полвека спустя, на следующий день после того, как догорел пожар геноцида. Я думал о фотографиях с мест преступлений, которые видел в книгах по криминалистике, в документальных фильмах и в интернет-газетах. Одно из первых шокирующих впечатлений на меня произвела фотография женской ступни, лежащей у газового камина – идеальной формы, все еще в туфле, рядом с грудой пепла. Затем снимок из «Тайм Лайф», на котором изображена какая-то красотка, спрыгнувшая с Эмпайр стейт билдинг и приземлившаяся на стоящую внизу машину. Еще фотография заживо сгоревшего в танке японского солдата, чья обожженная голова торчала из башни. Чистый ужас. Отдельные образы запоминаются лучше, чем целые рассказы, книги или фильмы.