Следы любого чудовищного акта вызывают очень глубокое переживание. И эту идею я всегда находил захватывающей и пугающей. Выявление таких последствий в определенном месте, несомненно, будет сопровождаться ощущением замершего времени. Когда осознается весь ужас произошедшего, может показаться, что даже Земля перестает вращаться. К счастью, я способен лишь представить себе, какой удар получают чувства, когда открывшийся кошмар целиком захватывает их. Но могут ли такие травмирующие с точки зрения наблюдателя моменты, часто случающиеся там, где остались следы бесчеловечности или стихийных бедствий, обладать необычным характером и сверхъестественной атмосферой? Поскольку находиться там и видеть это для большинства из нас – нечто из ряда вон выходящее.
Но темой этого сборника я сделал не статичные изображения какого-то момента, а конкретные места, в которых обнаруживаются странные и ужасающие находки. Экстраординарные последствия неизбежно и естественным образом наполняются нарративом, пропитываются потенциалом для сюжета. Чтобы устоять перед ужасом, разум заполняется любопытством, задает вопросы. Как произошло это событие или ситуация? Кто были люди, погибшие здесь? Что они чувствовали перед смертью?
Такие «заряженные» пространства, естественно, вызывают ощущение таинственности, указывают на наличие потустороннего присутствия, как бывает в домах с привидениями. Что касается призраков, то наибольший эффект может иметь не непосредственная встреча с ними, а ожидание их появления или то, что остается за кадром, например изданный ими звук. И когда кажется, что происходит нечто противоестественное, также возникают подозрения, что эти странные следы былой трагедии или преступления могут в любое время проявиться в том разрушенном замке или старой комнате…
Пространства. Места. То, что осталось. Безлюдье. Заброшенность. Там, где еще нет никого, кто изучает, комментирует, оценивает, поднимает вещи и кладет их обратно. Где никто пока не смотрит на вас, а вы на него. В этом суть этих рассказов и моего любопытства к пустым местам, усеянным свидетельствами ужаса.
В местах, где отсутствует человеческая жизнь, сознание и устремления, сохраняется смена погоды, чередование времен года, активность диких животных, течение времени. Жизнь не останавливается без нашего присутствия, она продолжается. Там, где закончилось человеческое вторжение, где смолкли мысли некогда присутствовавших, но где продолжается существование с участием единственного сознания (принадлежащего читателю). Вот идея, которая в конце концов переросла в мое желание вывести особый вид рассказов ужасов. Один из величайших сюжетных стереотипов в литературе хоррора подразумевает, что области, в которых произошло нечто ужасное, впоследствии несут заряд «сверхъестественности». Такая среда бросает вызов устоявшемуся мировоззрению будущих обитателей, посетителей и свидетелей, заставляя их столкнуться с тем, с чем они никогда не захотели бы сталкиваться. В подобных местах ценности, вера, определенность, все мирское, прогнозируемое, а также уверенность в дальнейшем привычном существовании… заканчиваются. Преследуя эту эстетическую цель, я пытался написать рассказы, которые могли бы функционировать без живых персонажей; истории, которым нужны лишь локации и реквизит, чтобы рассказать о страшных, уже произошедших событиях. Застывшие места преступления, декорации без актеров. Хотя, может, что-то еще можно увидеть на заднем плане, в комнате соседнего дома, в подвале, на дне бассейна?
Такие рассказы могут не требовать течения времени. В развитии физических событий нет необходимости, поскольку они, возможно, уже завершились. Хотя и не всегда; иногда в заброшенных местах может продолжаться любопытный процесс. Но, возможно, этот тип странного рассказа, если его можно так назвать, может существовать лишь в виде нескольких мгновений в определенном месте, где не осталось ни одной живой души. Не в моих силах предсказать, что эта история будет означать для читателя. Но эти безлюдья можно классифицировать как рассказы хотя бы по одной причине: они тщательно продуманы и все достигают критической точки, объясняющей произошедшее. Помимо простого описания используется некий повествовательный прием.
Но может ли такой рассказ-безлюдье носить драматический характер? Увлечет ли он читателя без явных и очевидных ключевых фигур? Будет ли вызывать ощущение тайны или саспенс? Будет ли в нем считываться некий странный конфликт или напряженность, необходимые для того, чтобы драма работала? Хватит ли у читателя интереса, чтобы дойти до конца сцены, поскольку это всего лишь она, сцена? Или в этих рассказах все еще не хватает ряда драматических действий, в которых никто не говорит, не двигается и ничего не делает? Вот что я хотел понять. В конце концов, на этой планете так много жизни и пространства и так много пустынных мест, в которых нас нет. Нас нет на большей части поверхности этой Земли; мы не треплем языком, не занимаемся своими делами и не приобретаем какую-либо значимость просто потому, что находимся там. Но это не значит, что те места, где нас нет, лишены значимости, смысла, нарратива или ужаса. Натуралисты и зоологи уверяют, что вокруг происходит бесконечное количество страшных историй, свидетелем которых не является ни один из нас.
Но в каждом из моих безлюдий я осознавал важность зрелища. Что-то произошло или все еще происходит. Это было еще одним правилом. Если б ничего не случилось, если б ничто не продолжало развиваться, рассказа бы не получилось. Возможно, откровения возрастающей силы могут функционировать как драматические действия, которые объединяются в историю.
Хотя с самого начала меня больше всего беспокоили определения Мы и Я. Мы. Вы. Персонажи, чье повествование ведется от первого, второго и третьего лица. Можно ли полностью стереть рассказчика? У меня не получилось. Хотя я и старался вести повествование полушепотом, все равно требовался анонимный рассказчик с авторским голосом, чтобы провести читателя через эти «безлюдья». В одних рассказах больше, других – меньше. Я не мог не заметить, что всегда закрадывалось чувство всеведения, заставляя читателя довериться и добавляя легкое ощущение компании в среду́, которая изображалась клинически, стерильно, бесстрастно. Но, несмотря на мое разочарование тем, что рассказчики все же выжили, «они», по крайней мере, служили лишь ограниченной цели: предложить читателю стать одиноким, по большей части, наблюдателем. Что здесь произошло, вы додумываете сами.
Одно из величайших достижений хоррора – это заставить сознание персонажей и воображение читателей задуматься о нашей космической ничтожности на фоне бескрайних просторов времени и пространства, которые мы не в состоянии постичь даже на уровне формул. Но можно ли добиться того же эффекта без точки зрения персонажа, которую интуитивно разделяет читатель? Это было самым большим препятствием для всего предприятия.
То, что бушует в наших головах, почти полностью скрыто от окружающих нас людей и не имеет для них большого значения из-за того, что бушует в их собственных. На этой планете живет 7 миллиардов отдельных личностей, в Солнечной системе более 11 миллиардов километров в поперечнике, в галактике с радиусом более 52 000 световых лет, во Вселенной шириной 93 миллиарда световых лет, и наша крошечная продолжительность жизни, особенно по отношению к возрасту Земли (4,5 млрд лет) и космоса (13 млрд лет) действительно перестает иметь значение. Как бы мы ни думали, ни чувствовали, ни любили себя, только Бог мог бы по-настоящему хорошо знать нас.
После выхода из младенческого возраста мы даже не доверяем другим, чтобы раскрыться и представлять для них какое-то значение и важность. Это один из ужасов человеческого существования – незначительность. Но это кошмар, который также дарует противоестественную свободу. Думаю, буддисты меня понимают. Но я отвлекся. Эстетическая цель этих рассказов в конечном счете состояла в том, чтобы принизить действия и реакции, динамизм и мысли персонажей, чтобы пространство для воображения занимали лишь два человека – читатель и «тонкий рассказчик», чья задача состоит в том, чтобы вести читателя вокруг того, что произошло, без лишних слов либо молча показывая открытые двери и приглашая читателя пройти через них. Только вы вдвоем входите, а затем (надеюсь) выходите. Но зачем вообще это делать, зачем писать эти безлюдья? Зачем вкладывать столько сил в эксперимент, зачем тратить столько времени на, пожалуй, самое некоммерческое произведение в жанре «хоррор», опубликованное в этом году? Любопытство. И увлечение идеей. Два ингредиента, необходимые для того, чтобы я вообще начал что-либо писать. Мне также нужно было испробовать еще одну идею, с которой я играл, мысль, которая часто приходит ко мне, когда я смотрю фильмы. Сила ужаса может существовать вне личности и ее посредничества, притом в весьма своеобразной форме. Самыми важными вещами в кинохорроре могут быть дизайн декораций, локация, то, что в них предлагается, и звук.
Таким образом, в каждом из этих безлюдий, люди или персонажи, ныне бездеятельные, присутствовали когда-то, но исчезли после серии жутких зверств, учиненных сверхъестественными или инопланетными сущностями, против которых у них не было никакой защиты и о которых они мало что знали – если знали вообще.
Помимо традиционных, «леденящих кровь» попыток совершить побег, восстановить контроль или дать отпор, отстоять свою волю, существует, на мой взгляд, гораздо больше других вещей, которые подходят под описание чистого ужаса.
Локация с затяжным посторонним присутствием; странно заряженная атмосфера, возникающая из-за приостановки действия законов природы; возможность существования чего-то, недоступного нашему пониманию (загадка); образы, которые пытаются найти отклик в глубинах нашего подсознания. Если убрать из этого уравнения нас или персонажей, сохранятся ли в рассказе ужасов все эти аспекты? Я помню несколько хороших фильмов ужасов, которые были испорчены ужасными персонажами и диалогами. Навязчивые цели, миссии, чувства, убеждения, ценности, любовь, страхи, надежды… так что на этот раз давайте просто избавимся от всего этого. Удалите все, кроме микроэлементов человеческой природы, которые остались в местах, где закончилась жизнь, и таким образом заставьте читателя стать вуайеристом.