Так он сидел и пил до рассвета, перебивая вкус коньяка сигаретным дымом. Опьянение не приходило, только усиливалась мерзкая тяжесть в голове и на сердце.
Утром он покинул коттедж и добрался до застрявшей в кустарнике «Лады-Феррари». Поехал домой, по пути купил две бутылки виски. Он сознавал, что не пьянствовать нужно, а все силы бросить на поиски выхода из положения, собраться, приказать себе, заставить себя поверить, что выход есть…
И вместо этого он сидел на диване и пил виски, даже не заперев дверь.
К полудню он так и не опьянел, но, утомленный до предела, свалился, не допив очередной рюмки, в каком-то странном, подвешенном в пустом пространстве состоянии не то забытья, не то все-таки сна…
22
Кремер с трудом разлепил склеившиеся веки. Некоторое время он не мог вспомнить, не только где он находится, но и как его зовут. Потом память вернулась разом, будто обрушилась ударом парового молота. В глазах роились черные точки, ломило в висках. Он огляделся, с усилием ворочая неподъемной головой, схватил с тумбочки недопитую рюмку, опрокинул в рот. Наполнил снова и отправил следом, вдохнул во всю ширь легких, медленно выдохнул.
– Так, так, – прозвучал откуда-то из угла ироничный голос. – Воскрешение Лазаря. И стал свет; и сказал он, что это хорошо…
Кремер направил взгляд в сторону голоса. В кресле у окна сидел полковник Горецкий.
– Стас? – выдавил Кремер сквозь свинцовые губы, едва справляясь с чугунным языком. – Как ты сюда…
– А у тебя открыто было.
Кремер приложил руку ко лбу, дабы хоть немного умерить болезненную пульсацию.
– Ну, ты уже в состоянии беседовать? – спросил полковник, подходя ближе. – Между прочим, битый час тебя жду. Попробовал растолкать, да где там…
– Я в норме, – неубедительно соврал Кремер. – Дай сигарету.
Горецкий воткнул ему в губы сигарету и щелкнул зажигалкой. Кремер затянулся, но вместо вкуса табачного дыма почувствовал нечто вроде того, что чувствуют, когда рот набивают ватой.
– Тьфу, – сказал он. – Гадость какая… Слушай, почему ты здесь?
– Я принес тебе документы Шлессера.
– Что?..
Полковник достал из кармана бумаги и положил на тумбочку.
– Вот.
– Ты уже… Успел сделать фальшивку? Так быстро?
– Нет, это подлинные документы Шлессера. Можешь отдать их Чарскому.
– Ничего не понимаю. – Кремер поморщился от головной боли. – Почему?
– Потому что это лабуда, Андрей.
– Лабуда?
– Филькина грамота. Бред сивой кобылы. Белиберда. Как хочешь называй, суть от этого не изменится.
Кремер пытался собрать осколки раздробленного сознания воедино. На помощь была призвана новая рюмка виски, и она справилась с порученным заданием – из состояния развинченности Кремер постепенно выбирался.
– Излагай, – сказал он.
– Когда я доставил нашим специалистам документы Шлессера, они уже закончили работу по объекту в Новинске и по другим имеющимся материалам. Они пришли к единому мнению, так что на документы им довольно было только взглянуть.
– Прямо-таки только взглянуть… И все?
– Ну, не так вот сразу, конечно… Но они сделали выводы.
– И каковы же их выводы?
– В подробностях, вместе со всем остальным, это составляет несколько томов, но вкратце я тебе расскажу. Эти документы представляют собой…
– Подожди, – прервал его Кремер. – Не надо и вкратце.
– Почему?
– Потому, что я не хочу ничего знать об этих документах – сейчас, перед встречей с Чарским. Ведь неизвестно, как оно все там обернется…
Глядя на Кремера, полковник задумчиво покачал головой.
– Что ж, Андрей… Может быть, ты и прав. Хотя должен признаться, я бы на твоем месте…
– Вот и хорошо, что каждый из нас на своем месте. Значит, лабуда?
– Именно так.
– Чертовщина какая-то… Они уверены, академики твои?
– Конечно, уверены, Андрей. Сомневайся они хоть на полпроцента…
– Да, да… Но – из-за этого!
– Что из-за этого?
– Из-за этой лабуды… Все эти кошмары, все эти смерти… И Оля!
– Да, из-за этого.
– Мерзость какая… Но зато есть что предъявить доктору Чарскому. Подлинные документы, а не фальшивку!
– Как ты это мыслишь?
– Думаю, так же, как и ты…
– Тогда звони ему. Послушаю ваш разговор, и решим все конкретно.
– А если его насторожило исчезновение Голдина?
– При чем тут Голдин? Ты же не обязан за ним присматривать.
Кремер снял телефонную трубку и набрал номер Чарского.
– Только не назначай встречу слишком скоро, – предостерег полковник.
– Разберемся… Константин Дмитриевич?
– Да, я слушаю, – отозвался бас.
– Говорит Кремер.
– О… Весьма рад! Надеюсь, порадуете и новостями?
– Бумаги у меня.
Чарский удовлетворенно хмыкнул. Кремер чуть отстранил трубку от уха, чтобы полковник мог слышать все реплики.
– Прекрасно, прекрасно, – радовался доктор Чарский, – даже от вас я не ожидал такой прыти… Ну что, не будем тянуть и с обменом, а? Скажем, послезавтра?
– Почему не сегодня?
– О нет… Я вас предупреждал, товара нет в санатории, да и… Чтобы все подготовить, потребуется время.
Кремер едва не поперхнулся от злости. Мало кто из встреченных им в жизни негодяев вызывал у него такое отвращение, как этот благополучный лоснящийся доктор.
– Где она? – грубо бросил он.
– Неважно… Важнее вам знать, где будет произведен обмен. Вам известен новый стадион «Олимпионик» под Рогинском?
– Найду.
– Сейчас он не используется, закрыт на подготовку к зимнему сезону. Будьте там в три часа утра послезавтра. Я привезу товар. Но учтите, со мной прибудут компетентные люди, способные подтвердить подлинность документов. Естественно, если вы попытаетесь всучить мне подделку…
– Бумаги настоящие, вы убедитесь, – заверил Кремер. – А каковы ваши гарантии?
Чарский сочно расхохотался:
– Ну, подумайте сами. Зачем мне какие-то крайние меры, если они не принесут никакой выгоды? И потом, у вас нет иного выхода, только доверять мне, как я доверяю вам. Будьте благоразумны, и оба останемся довольны. До встречи?
– До встречи, Константин Дмитриевич.
– Всех благ, – вежливо попрощался Чарский. Кремер опустил трубку на аппарат и взглянул на Горецкого.
– Что еще за стадион «Олимпионик»?
– Я знаю его, – ответил полковник, – место вполне удобное.
– Для Чарского или для нас?
– Время у него есть, – неопределенно сказал Горецкий, – но ведь и у нас тоже…
23
Центральные ворота «Олимпионика» были приоткрыты ровно настолько, чтобы могла пройти машина. «Лада-Феррари» Кремера въехала на стадион и остановилась. Все четыре прожекторных блока ярко сияли, заливая белым светом футбольное поле, покрытое тонким слоем снега. Редкие снежинки, поблескивая, танцевали в холодном прозрачном воздухе. Полное безветрие и полная тишина.
На краю поля стоял мощный, скоростной «мерседесовский» реанимобиль с плотно занавешенными окнами. Поодаль находился плоский синий «Ауди» с тонированными стеклами. Возле машин никого не было. Кремер погасил ненужные фары, вышел и встал у дверцы «Лады».
Боковая дверь «Мерседеса» медленно и бесшумно отползла в сторону. Появился доктор Чарский в темной куртке с меховым воротником, без головного убора. Некоторое время он пристально разглядывал Кремера, потом негромко приказал:
– Подойдите.
Кремер сделал несколько шагов по хрустящему снегу.
– Ближе!
Теперь «Ауди» оказался за спиной Кремера. В тот же миг оттуда выскочили уже знакомые ему персонажи – Герасимов и второй громила из санатория. Они быстро, умело обыскали Кремера с головы до ног.
– Ничего нет, Константин Дмитриевич, – доложил Герасимов.
Кремер усмехнулся:
– Конечно, нет. А вы как думали?
Чарский злобно прищурился:
– Шутим, Андрей Викторович? Не советовал бы вам испытывать мое чувство юмора… Где бумаги?
– Недалеко. Вы получите их тотчас же, как только я увижу Олю.
Доктор Чарский скривился, махнул рукой. «Мерседес» проехал с десяток метров и развернулся так, чтобы Кремер мог видеть. Внутри горел свет. Ольга сидела там на откидной скамеечке, скованная наручниками. Угрюмый бритоголовый парень уперся в ее бок стволом автомата. Выглядела она лучше, чем на видеозаписи Чарского, но оставались неправдоподобная худоба, ввалившиеся щеки, огромные блестящие глаза на безжизненном лице.
Однако все это Кремер осознал позже, а тогда теплая волна счастья захлестнула его, комок подкатился к горлу… Это была она. Живая.
– Оля! – крикнул он, порывисто бросаясь к ней.
Герасимов выкрутил Кремеру руку, он упал на колени. Ольга протянула к нему скованные худые руки, слезы блестели на ее глазах.
– Андрей… – чуть слышно шепнула она.
– Довольно! – громыхнул Чарский. – Закройте дверь.
Герасимов рывком поднял Кремера на ноги. Дверь захлопнулась.
– Ну, Кремер? – произнес доктор Чарский. – Я выполнил свои обязательства. Где же ваши?
– Здесь, – ответил Кремер и позвал: – Станислав Михайлович!
Из прохода правого сектора вышел Горецкий, приблизился к Чарскому и без слов протянул ему бумаги. Чарский пролистал их, пока его подручные обыскивали полковника и убеждались, что он не вооружен.
– Профессор! – пробасил Чарский.
Из «Ауди» выбрался высокий сухопарый мужчина в очках. Он взял документы, извлек из кармана лупу и принялся внимательно изучать каждую страницу. Установилось напряженное молчание.
– Как будто все правильно, – заключил наконец профессор. – Я почти не сомневаюсь, что это именно те бумаги, но необходима стационарная экспертиза…
– Убедились? – Кремер перевел взгляд на Чарского. – Теперь отпустите Олю.
Угол рта доктора дернулся не то в ухмылке, не то в нервной гримасе.
– Выведите ее, – распорядился он.
Парень с автоматом грубо вытолкал Ольгу из «Мерседеса». Она в отчаянии и надежде неотрывно смотрела на Кремера.
– Отведите их к трибунам, всех троих, – скомандовал Чарский.