– Доктор, почему он воет? – рыкнул полкан.
– Рвотные массы, попавшие ему в глаза, раздражают слизистую. Сейчас всё промоем, и он успокоится.
– Держи карман шире, – усмехнулся я и сплюнул. – Пилюлькин, бери этого дуболома и спешно тащи к офтальмологу. Не ровен час – ослепнет хороняка.
– Откуда такая уверенность? – замер доктор.
– Интуиция, – заржал я.
Карлуше промыли глаза, доктор внимательно их осмотрел и взвизгнул:
– В лазарет. Быстро!
– Выполнять! – скомандовал полкан конвоирам.
Стонущего Карлушу в спешном порядке эвакуировали.
– Капитан, – распорядился полковник, – наведите тут порядок. От запаха блевотины нашего подо печного меня самого начинает мутить.
Пока капитан бегал за уборщиком, пока тот оценивал фронт работ, пока всё вытерли…
– Сейчас спою! – Опьянение у меня ещё не прошло.
– Начинай, я подхвачу, – поддержал мой почин Полоз.
И я начал:
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны,
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны…
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны…—
вторым номером подхватил Полоз.
Дежурный солдатик, на долю которого выпала участь собирать продукты деятельности Полоза и моего организма, поглядывал на меня обалдело.
Грянем, братцы, удалую
На помин её души…
Закончили мы выводить песню про Стеньку Разина.
– Полковник, раз у нас перерыв, дай, что ли, за курить, – начал я наглеть.
Полкан задумался, отлип от стены, сунул мне в рот сигарету, услужливо щёлкнул зажигалкой, убедился, что сигарета раскурена, после чего присел, резко приблизился ко мне и спросил:
– Кто ты?
Я сделал затяг, выпустил дым в сторону, дабы не оскорблять полкана, и ответствовал:
– Раб Божий, обшит кожей. Сделал ещё один затяг и продолжил:
– Полковник, я сейчас докурю, и мы начнем новый «хоровод». «Плохой» полицейский ушёл. Точнее, унесли его. Остался «хороший». Но, как показывает мой опыт, «хороший» на поверку гораздо страшнее «плохого».
– Ты сидел в тюрьме?
– Я сажал в тюрьму.
– Ничего не понимаю… – пробормотал он.
– А нечего тут понимать. Делай свое дело, смертник. Только учти, пока я под кайфом, пытать меня бессмысленно.
– Сейчас и узнаем, – процедил он. Раздалась команда на немецком, и начался «хоровод».
Меня «месили» двое суток. Я с трудом видел из-за заплывших глаз. Мне сломали шесть пальцев, притом указательный палец правой руки – два раза. Ломали и недоумевали: почему он не сломан после первого раза? Ребра ломило от боли: конвоиры подвесили меня на крюк за руки и отработали на моём бренном теле все удары руками и ногами, какие знали. А знали они много. И били профессионально. Мне вырвали два ногтя, выбили все зубы слева, нос и переносица были «в кашу». Спать не давали вообще.
Через одиннадцать часов полковник Бергер решил сделать перерыв и пойти отдохнуть. Он ушёл, меня продолжили месить. Прошло тридцать минут, и я потребовал его обратно, под предлогом необходимости сообщить важную информацию. Десять минут меня никто не бил.
В этот промежуток Полоз меня обрадовал:
– Так, Сашок, влипли мы с тобой по самое «не балуй»!
– Грохнут, что ли?
– Обязательно грохнут. Вопрос в другом: кто и когда?
– Ты долго будешь вола тянуть? Интриган ползучий.
– Помнишь немецкого полковника, что встречал остатки спецназа на вертолетной площадке?
– Который своих солдат в тыл отправлял? Мы его ещё Барону хотели слить?
– Он самый. Так вот этот гражданин человеческой наружности – ни разу не человек.
– И кто это?
– Собачка чёрная, ради которой мы и пришли.
– Не понял?!
– Тогда слушай и не перебивай. Окрестные змеи сообщили мне массу интересных фактов про этого персонажа. Фактически Псина эта – смесь оборотня и «захребетника». Он может трансформироваться и в человека, и в собаку. При этом быть внутри, если так можно сказать, охраняемого или обращенного тела он не может. Они живут параллельно. Именно этим объясняются запоздалые действия Пса по спасению своего протеже. Он реагирует на опасность секунд за двадцать – тридцать до её возникновения.
– Так он всё время за своим носителем таскается?
– Нет. Как говорил один литературный персонаж: «Мысленно с вами». В случае возникновения опасности Псина моментально материализуется рядом с немцем и вытаскивает его из беды.
– Так, если он такой ушлый, чего ж он меня на вертолетной площадке не грохнул?
– Ха, мой наивный друг. Для него ты просто пленный. Информацию о том, что ты «обращенный» или «не обращенный», в состоянии ли одержимости или в режиме ожидания, он получит только после начала атаки на немца. Точнее, после начала подготовки атаки.
– Хреновый телохранитель! А наши действия разве не подготовка к атаке?
– Нет. Прямой угрозы на данный момент ты не несешь.
– А тебя он не учуял?
– Меня хрен учуешь! Если нужно, моё изображение с твоей шкурки может исчезнуть на время.
– Так делать-то чего будем?
– Действовать по плану. А там как кривая вынесет.
– Шансы выжить есть?
– Ты-то точно выживешь. Это я тебе гарантирую.
– А остальные?
– Вот с этим придется повозиться…
В этот момент явился злой и заспанный Бергер.
– Говори! – потребовал полкан.
– Ты, друг ситный, спать, что ли, ушел? Мы так не договаривались! Коль страдать – так вместе.
– Ах ты, сука! – крикнул он и зарядил мне в голову. Первый раз, наконец, я потерял сознание.
Ледяной водой меня привели в чувство, и всё завертелось по новой. Теперь меня дубасили до отключки. Я «выпадал в астрал», они, судя по отчётам Полоза, отдыхали пять минут, приводили меня в сознание, и – всё сначала. Спать Бергеру я не давал. Любая его попытка выйти из камеры пресекалась моим возгласом на тему «поговорить по душам». Он даже гадил, не выходя из камеры. К началу вторых суток палачи выдохлись и вспомнили про полезные свойства электричества. Током били три часа. К счастью, мочевой пузырь был не полон, поэтому писался я только первые сорок секунд. Временной интервал моего нахождения без сознания начал увеличиваться, после того как немцы принесли бамбуковые палки, расщепленные с одного конца. Именно этим концом они начали крошить мне ребра. А Бергер курил и задавал один и тот же вопрос: «Какова цель операции твоей группы?» И каждый раз посылался в пеший эротический тур. Наконец Полоз оповестил:
– Всё. Шутки кончились, – после чего ушла вся боль, и появились силы. А через некоторое время…
…Дверь в камеру распахнулась, и вошел Он. Тот кусок дряни, ради которого я «попал» в плен. Ради которого терпел двое суток ежечасных побоев. Ради которого и была задумана вся операция.
– Добрый вечер, господа, – поздоровался с присутствующими руководитель особого контрразведывательного отдела, генерал бундесвера барон Штольценберг. Он остановился в двух шагах от двери и брезгливо осмотрел обстановку. Судя по всему, и местная солдатня, и Бергер также вписывались в его понятие «обстановки».
– Бергер, – насмешливо обратился он к полковнику, – вы продолжаете пытать пленных?
– Господин генерал, – вытянулся Бергер.
– Помолчите. Мне не нужны ваши оправдания. Штольценберг подошел к стулу, на котором сидел полковник, брезгливо его осмотрел и сделал вывод, что тот недостаточно чист, чтобы на него садиться. Посему он подошел ближе, и я смог его рассмотреть. Как мне и описывали, генерал был высок и худощав. Светлые волосы, прямой нос и тонкие губы. Глаза холодные и злые. Бесцветные. Одет в строгий френч без каких-либо знаков различия. Поверх френча кожаный в пол плащ и черные блестящие сапоги. Ему бы ещё фуражку с черепом и хлыст. Получится классический фашистский офицер. Я невольно улыбнулся, если ту гримасу на моём лице можно было назвать улыбкой.
– Добрый вечер, герр майор, – снизошел он до приветствия.
– И вам не кашлять.
– О! Я вижу, полковник плохо старался! У вас ещё осталось чувство юмора!
– Не нужно наговаривать на полковника, – вступился я за местного офицера. – Старался он хорошо. Времени ему не хватило.
– Может быть, может быть, – он резко повернулся и спросил у Бергера: – Это и есть знаменитый майор Трофимов, он же – Бармалей, командир подразделения «Урал»?
– Так точно, господин генерал!
– Я разочарован, – признался генерал. Он помолчал, а потом спросил: – Чему вы улыбались, майор?
– Глядя на вас, я невольно вспомнил историю Второй мировой войны, а также – одного киноперсонажа, про которого говорили: «Характер нордический. Стойкий. Беспощаден к врагам Рейха. Истинный ариец».
– Хороший фильм. Хороший, – чуть улыбнулся он. – Польщён, что вписался в персонаж Тихонова.
Вот что меня удивило, когда я «попал» в плен, так это то, что все офицеры бундесвера, от капитана и выше, очень хорошо говорили по-русски. А генералы и полковники, как показало «вскрытие», знали ещё и классику советского кинематографа.
– Бергер, два дня вы работали с майором.
– Так точно, господин генерал.
– Чем-нибудь можете похвастаться?
– Я… мы… – замычал полковник.
– Я так и подумал, – прервал его генерал.
– Я… – снова заблеял Бергер.
– Полковник, не нужно оправданий. Этот Трофимов вам не по зубам. Ни вам, ни кому-то ещё из вашего ведомства.
Генерал начал перечислять все мои «заслуги» и «подвиги», доказывая Бергеру, что он никогда и ни за что не расколол бы такого «зубра», как я. Признаться, с удовольствием послушал бы о своих заслугах, но пришла команда Полоза:
– Саша, приготовились. В камере должны умереть все, кроме Штольценберга.
– Понял