уртку на все пуговицы и опустил наушники у кепи. Дядя Саня закурил, поставив двустволку между коленей и привалившись могучим плечом к стволу дерева. Морозову я отнес на вышку термос с горячим чаем и бутербродами. Пока лазал к нему, Орех, якобы случайно, забрел под навес и опрокинул в себя стакан водки.
Перед входом в бункер я, не без помощи стонущего Ореха, из обломков кирпичей организовал массивный бруствер. Устроившись за ним на верхних ступенях, я вложил цевье бластера в специальную ямку посередине и стал примеряться, как буду вести огонь. Поводил широким стволом из стороны в сторону, определяя границы сектора обстрела. Выстрелить разок на пробу не решился, да и жалко тратить попусту заряды. Вполне возможно, что только это оружие и сможет дать реальный отпор.
Около семи вечера на окрестные луга и подлески опустилась безжизненная тишина. Не слышалось ни щебета птиц, ни шелеста листьев, даже сверчки с кузнечиками куда-то пропали. До слуха доносился лишь далекий шум воды на перекате, да Тарасыч изредка покашливал от близкого соседства с бетоном. А в остальном мир вокруг словно вымер.
– Паскудно как-то, – поделился Орех, сидевший на две ступеньки ниже меня, привалившись спиной к гермодвери. Рядом с его плечом зеленела моя пластилиновая пломба. – Хоть бы дождик опять пошел. Измочил бы вас на хрен, и разошлись бы по домам как нормальные пацаны.
Что он за человек? Все, на что способен, – ныть, хамить и задираться. Хотя насчет того, что паскудно, я согласен. Нехорошая тишина. Зловещая. Впрочем есть вещи похуже.
Например, у меня опять задрожали руки.
Я заметил эту проблему, когда перевел взгляд с далеких зарослей лощины на конец бластера. Широкий ствол водило, словно он обрел собственную жизнь. Я оторвал ладони от рукояти и цевья, со страхом взглянул на них… Вот оно, снова пришло! Когда я наливал своим водку, то сам не пил, держался. Желание неуклонно поднималось внутри, но я давил его, борол. И казалось, что смогу побороть окончательно. Но в итоге витающее в воздухе напряжение просочилось сквозь мою слоновью кожу и гортань вновь охватила сухость, которую не утолить водой, а руки проняла дрожь.
Не только руки были не в порядке. В голове тоже творился кавардак. Вернулись воспоминания о том, как пришелец рвал мой мозг телепатией. Вернулись воспоминания о мертвых рыбьих лицах чебурашек, их мерзких речах, вылетающих асинхронно с движением губ, отвратительных поступках. Вспомнился бомж, захлебнувшийся собственной рвотой…
Руки затряслись еще больше.
Я распрямился, вскинул бластер на плечо и перелез через бруствер.
– Следи за зеленкой, пока меня не будет, – велел я оставшемуся внизу Ореху.
– Как же я без пушки? Начальник, ты надолго?
– Просто следи за зеленкой. Если что – крикнешь. Я сейчас вернусь.
По хлюпающей грязи я добрел до навеса, налил себе, выпил. Потом налил и выпил еще. Потом еще… Из бутылки выкатились последние капли. Я отбросил ее, с треском открутил пробку второй бутылки и наполнил еще один стакан. Из нагромождения свай за мной внимательно наблюдал Тарасыч. Не с завистью, не с укором – просто смотрел, как пьет его начальник. Я показал ему сердитым жестом, чтобы следил за своим сектором, а не за мной, затем опрокинул последний стакан.
Без закуски в желудке стало горячо и почему-то отяжелели ноги. В остальном же я словно заново родился. Казалось, за спиной выросли крылья, а мир стал светлее и шире… Как долго я ждал этого момента! Почти сутки невыносимого мучительного ожидания, сухости во рту и самообмана. Но теперь я был спокоен (даже суперспокоен!), уверен в себе (даже суперуверен!). Я ощущал силу противостоять чему угодно, даже если из-за холма все-таки появятся шагающие железные мастодонты.
Не совсем твердой походкой я обошел бункер, чтобы глянуть на реку и противоположный берег. А заодно проверить дядю Саню возле сосны.
– Где там твои войска, командир? – спросил он, не оборачиваясь, заслышав шлепки подошв по грязи. Сидельников пребывал в той же позе, прислонившись спиной к дереву. Двустволка стояла между коленей, глаза в щелках век внимательно оглядывали густые кроны Прилуга.
– Войска на марше.
– А до нас когда доберутся?
– Не знаю. Спроси что-нибудь полегче. – Я присел на корточки возле него. – Дай-ка лучше закурить.
Он протянул мятую пачку. Я выудил из нее сигарету, чиркнул спичкой затворную раму (а вообще не знаю, как у бластера называется эта деталь), закурил, с наслаждением вдыхая резкий ароматный дым.
– Скажи, дядя Саня, у тебя дети есть?
– А что?
– Просто интересно. Мы раньше не разговаривали на семейные темы. Почему бы сейчас не поговорить?
– Дети есть. Трое.
– Ух ты!
– Да. Причем заметь, работа качественная – одни сыновья.
– А у Тарасыча?
– У Тарасыча уж внуки народились. Два или три, точно не помню.
– А у Морозова?
– Мороз еще молодой, глупый. Не дорос до женитьбы. Говорит, главное – в институт поступить. Зато Орех хвастается, что многие детишки, бегающие по поселку, его производства. Что многие, врет, наверное, но один или два – возможно. Хотя, если честно, я бы ему операцию сделал, чтоб не размножался. – Дядя Саня нервно затянулся, выпустил дым. – Ну а у тебя как на семейном фронте?
– Дочь.
– Тоже неплохо. Но сын нужен.
– Знаю.
Мы помолчали. Потом дядя Саня вдруг пристально глянул на меня своими голубыми глазами.
– Что мы защищаем, Валера? Может случиться, что поляжем тут все. Ведь может?
– Есть такая доля вероятности, – признался я.
– Хочется быть уверенным, что не зря поляжем. Что мы защищаем?
Я затянулся сигаретой, думая, как ему ответить.
– А вот детишек наших и защищаем. Твоих, моих, Тарасыча… и даже тех, кто от Орехова производства.
Сунув пальцы под чашечку из фольги, Сидельников озадаченно почесал коротко стриженное темя.
– Все настолько серьезно?
– Ты их видел. Не просто так они из своей дыры вылезли, чтобы сараи поджигать. У них замыслы масштабные. Мы для них как колониальная Африка позапрошлого века, полная руды, алмазов и негров, которых можно грузить на корабли и везти в свои земли.
Крякнув, я поднялся на ноги и побрел на свою позицию. Мне показалось, что, пока мы разговаривали с дядей Саней, небо стало еще темнее.
Когда я вернулся ко входу в бункер, Орехов был без защитной фольги на голове. Он жрал бутерброд с сыром, в сторону лощины вообще не смотрел. Меня взяла такая злость, что я едва не заехал ему прикладом.
– Что ты, что ты, начальник! – завопил он, вскинув руки с зажатым бутербродом. – Снял-то на секундочку, волосы устали, надеваю уже!
Я отпихнул его ногой и занял место возле бруствера. В спину опять кольнул взгляд ненависти. Как бы в самый ответственный момент не наткнуться на заточку этого полууголовника.
В тревожном ожидании и при полной информационной блокаде прошел еще час. В боевых условиях штаб полка обычно всегда в курсе, где враг и что он задумал, – для того работает разведка. У меня разведки не было, а на вопрос о дислокации врага я мог лишь ответить, что он где-то в космосе. А о чем думают их серые инопланетные мозги и что они замышляют – об этом, к сожалению, мне никакая разведка не доложила бы.
Несколько раз Морозов сообщал по рации о передвижениях чужаков в зоне наблюдения. Дважды это были люди, судя по всему, работники из хозяйства Ипатова, может даже его родственники. Они обходили картофельное поле за ручьем и возились с бороной. Еще Морозов видел пробежавшую через холм собаку, а на другом берегу реки гигантского сохатого, который вышел из бора, постоял на опушке и ушел обратно в свои лесные владения.
Мороз не обманул, зрение у него было хоть куда. Правда, если до наступления темноты к нам не подойдет смена, то орлиное зрение не поможет. Ночка ожидается непроглядная, эти тучи не пропустят свет ни луны, ни тем более звезд.
Чем дольше я смотрел сквозь широкоугольную рамку прицела на окрестности, тем больше они меркли в моих глазах. От тревожного ожидания в груди снова начало дрожать и мне снова захотелось водки, хотя я и так выпил ее много. Когда я стал думать о том, чтобы вновь добрести до навеса, мой мобильник, лежавший на вершине бруствера, неожиданно засветился дисплеем и запиликал.
В трубке я услышал бодрый голос Гордеева:
– Все, капитан, можешь расслабиться! – У него там что-то гудело, возможно, двигатель грузовика. – Смена идет! К тебе направляется усиленный мотострелковый взвод.
Оставив бластер в ячейке, я обхватил трубку обоими руками.
– Где они сейчас?
– Как мне доложили, прошли через Коровьино. Километрах в трех от тебя. Все нормально! Мотострелковый взвод на БМП, усиленный двумя танками и передвижными зенитно-ракетными комплексами «Тунгуска». Небо над вами уже минут двадцать патрулирует МиГ. В вашу сторону повернут военный спутник – пришельцев не видно в радиусе двухсот километров.
Знал бы он, как легко стало на сердце. У меня на лице расцвела дурацкая улыбка. На радостях я ткнул Ореха кулаком в плечо. Кажется, ему это не сильно понравилось, но мне было до лампочки.
– В общем, твои сведения о Коровьинском инциденте подтвердились, – продолжал Гордеев. – Экстренное заседание комиссии приняло решение взять артефакт под усиленную охрану.
– Я давно об этом говорил.
– Да, говорил… Мне пора. Сдашь объект командиру подразделения. Встретимся утром. До свидания…
– Стойте! – воскликнул я. – Как фамилия моего предшественника?
Гордеев засмеялся.
– Да я это, чудила, я! Майор Фомин его звали. Не волнуйся. Через несколько минут убедишься, что я тебя не разыгрываю.
Он отключился. Я вылез из укрытия, напряженно взирая на слабо различаемую в темноте проселочную дорогу, взбирающуюся на холм.
Рация у меня на поясе ожила.
– За холмом вижу огни! – доложил Морозов сквозь треск помех. – Движутся… Похоже на фары автомобилей.
Я тоже увидел. Над темным гребнем холма поднималось желтовато-белое сияние. Легкий ветер, дующий с юга, донес рокот многочисленных моторов. Настроение у меня поднялось еще на несколько баллов.